Мандарины – не главное. Рассказы к Новому году и Рождеству - Виктория Кирдий

Валя. – Слышал? Понимаешь, что это значит? Мы на правильном пути. Мы в нужном месте. Загадывай желание, Рыжий. Не дури!

Одной ладонью он крепко обхватил мою руку так, чтобы пальцы крепче сжали палочку, а другой – вцепился в палочку сам.

– Отвяжись! Отстань! – Я попытался вырваться, чувствуя, как кровь приливает к голове.

– Давай, давай, Рыжий! – Он затряс руками, заставляя палочку взмахивать. – Мы ведь не знаем, когда все это закончится. И теряем время впустую. А пророчество движется. И там впереди какая-то ломоносовская ложка. Скорее загадай что-нибудь!

– Не буду! – Щеки мои запылали от гнева, а мозгом полностью завладел дух противоречия – с самого детства я не выносил никакого принуждения.

– Нельзя упускать такой шанс!

– Плевать!

– Ты дурак!

– Плевать!

– Рыжий, время идет!

– Так пусть не идет!

Под ногами дрогнула земля. Вскрикнули люди, замигали гирлянды, посыпались вниз шары. Окруженный толпой детей краснолицый Дед Мороз ринулся, чтобы поймать падающую наземь Снегурочку. А какая-то женщина в меховом пальто истерично вскрикнула:

– Да что ж это?! Опять трясет!

Внезапно она остолбенела с приоткрытым ртом и застывшей гримасой паники на лице. Дед Мороз замер на полпути к Снегурочке, а та, презрев законы физики, окаменела под углом Пизанской башни. С пару десятков падающих праздничных шаров зависли в воздухе, не долетев до земли, и даже снежинки прекратили кружиться и остановились.

Все вокруг затихло, застыло, замерло, словно в одно мгновение замерзло. Мы с Валей ошарашенно огляделись. Он наконец выпустил мою руку и осторожно, почти шепотом, произнес:

– Рыжий, ты чего натворил? Верни, как было.

– Я натворил?! Это ты виноват! Полез махать!

– Ну поправь, поправь. – Психиатр испуганно озирался, переводя взгляд с одного застывшего лица на другое. – А то как-то жутко…

– Без тебя вижу, – проворчал я и взмахнул палочкой. – Пусть время снова движется, – и торопливо добавил: – С той же скоростью.

Но ничего не случилось – земля безмолвствовала, люди стояли неподвижно, снежинки висели в воздухе. Я зачем-то приложил палочку к уху, а затем постучал ею по руке.

– Не фурычит? – осведомился Валя и растерянно провел рукой по лицу. – И чего теперь делать?

Он достал мятую сигарету и задумчиво зажал между губ. В этот момент за моей спиной вдруг звякнул дверной колокольчик. Раздались медленные, тяжелые шаги. Звук эхом отдавался в тишине застывшего Арбата. От неожиданности я вздрогнул и хотел обернуться, когда увидел, что у Вали изо рта выпала сигарета, а во взгляде, устремленном мне за спину, читался ужас.

– Чего теперь делать?! – прогремел мне в затылок сильный, властный голос. – Да хоть бы палочкой в бездумье не махать!

Все-таки набравшись смелости обернуться, я успел увидеть широкое лицо, волевой подбородок, темные, сурово глядящие исподлобья глаза и белоснежный парик. А затем со всей силы получил по лбу тупым предметом и ошалело заморгал, пошатываясь.

– Ломоносов с ложкой! – безумно заорал Валя.

Огибая застывших людей, он бросился бежать, а за его худой спиной в пелене зависших снежинок потянулся узкий просвет. На что рассчитывал психиатр, непонятно, ведь при таком раскладе выследить его не составляло никакого труда. Впрочем, Ломоносов остался на месте. Только укоризненно покачал головой и, поправляя пышное жабо, заметил:

– Ну и друг у тебя. Раз – и наутек. Нехорошо.

– Он всегда так. – Я потер лоб и поморщился. – Со временем привыкаешь.

Ломоносов вдруг широко, добродушно улыбнулся.

– А я вот только отужинать собрался, а тут вы набедокурили. – Он махнул ложкой на дверь вареничной, откуда вышел. – Люблю это место. Вареники вкусно лепят. Да и вопросов не задают, косо не смотрят. То ли думают, что я зазывала какой трактирный, то ли, что актер из театра. – Он кивнул в сторону театра Вахтангова и громогласно захохотал. – Вот при жизни бы никогда не подумал, что стану своим двойником прикидываться!

– Так вы правда Ломоносов? – осторожно спросил я.

Он не ответил. Лишь глянул сурово, затем прищурился, высматривая вдали снующего в толпе Валю, и вдруг исчез. В один миг, будто и не было никого. Только на мостовой, где он стоял, снег растаял, а мне лицо жаром обдало.

Всего пару секунд спустя Ломоносов появился на том же самом месте. За шиворот он, словно нашкодившего котенка, крепко держал Валю. Стукнул его хорошенько ложкой по лбу и отбросил в снег. Потом повернулся ко мне и степенно произнес:

– Да. Я – Ломоносов. И можно на «ты» – я сам из простых.

– Что ж ты, Михайло?! – обиженно воскликнул Валя, потирая лоб. – Мы в честь тебя и университет, и проспект, и метро. А ты рукоприкладство применяешь?

– А что ж еще к вам, негодяям, применять? – Ломоносов сурово усмехнулся. – Ведь вы, собаки бездомные, равновесие межмирское нарушили.

– Сейчас, сейчас все поправим. – Я засуетился, заторопился, взмахивая палочкой. – Пусть время снова движется. И с той же скоростью.

– Да ничего ты не поправишь, дурак. – Ломоносов недовольно поморщился. Вырвал у меня из рук палочку и помахал ею в воздухе. – Это из другого мира дар. С такими всегда только три желания дается. Ты сказок, что ли, не читал? Или до трех считать не обучен?

– Не было трех желаний. – Валя поднялся на ноги и вызывающе шмыгнул носом.

– А давай-ка вместе посчитаем, – предложил Ломоносов. – Полицию остановить – раз. У доставщика еду забрать – два. И вот теперь время остановить – три. Понял?

Он поочередно загнул три пальца, а затем снова огрел Валю ложкой по лбу. Но психиатр не обиделся. Машинально потер лоб и накинулся на меня:

– Рыжий, ты что, целое желание потратил на ментов?

– Случайно вышло, – виновато огрызнулся я. – Растерялся. А ты вообще сбежал! Откуда мне было знать?!

– Ладно, ладно, – махнул рукой Ломоносов. – Ошибки замечать немногого стоит. Дать нечто лучшее – вот что приличествует достойному человеку. – Заметив наши с Валей вопросительные взгляды, он пояснил: – Вернем все, как было.

– Мы втроем? – решился уточнить я.

– А как ты думал?! Вы, лиходеи, напакостили, а мне одному отдуваться?

– А при чем тут вообще ты, Михайло, не пойму? – Валя на всякий случай отступил на шаг назад, выходя из зоны поражения ложкой.

– А притом. В каждом мире за общее равновесие свой ответственный. В нашем – я.

Мы с психиатром непонимающе переглянулись, Ломоносов вздохнул и терпеливо пояснил:

– Ну а кто ж еще лучше меня всю эту канитель понимает? Или вы, неучи, про закон Ломоносова – Лавуазье не слыхивали? Ежели где-то что-то убыло, то где-то что-то прибыть должно непременно. Вы вот в нашем мире время остановили. А, стало быть, что? – он помолчал, как будто и в самом деле ожидал от нас ответа вопрос. –