Форсайты - Зулейка Доусон

– Дело в том, что у него плохо со зрением.

– Я так и понял, – сказал он мягко и пожалел о своих словах, заметив, что она покраснела.

– Понимаете, так трудно… ну… наладить контакт.

Совершенно очевидно, что кроме нее за столиком было место только для доброго дядюшки, и Майкл единовластно назначил себя на эту роль, решив, что лучше него никто совета не даст. Ведь кому, как не ему, знать, каково это – не находить отклика в любимом человеке?

Он не опустил бровей и добавил к ним кривоватую улыбку. Когда его чай был допит, а от булочки оставалась одна четверть, Майкл почувствовал, что знает об этом суссекском покорителе сердец решительно все, кроме его имени, а это, безусловно, его не касалось. И понял ее дилемму: ведь на первых этапах влюбленности выражение лица и взгляды так важны!

– А что, если… – начал Майкл и умолк на полуфразе. – Знаете, я только сейчас сообразил, что я даже не знаю, как вас зовут.

– Пенелопа. Пенни.

– Чудесно. Так вот, Пенни, по вашим словам, вы затрудняетесь решить, как он к вам относится, потому что не уверены, видит ли он, как вы на него смотрите. Я верно понял?

– Вообще-то так.

– И вы чувствуете, что не должны делать первый шаг?

– Ну-у-у…

– А вы не подумали, что и он чувствует то же? Возможно, он по той же причине не знает, как вы к нему относитесь. Если он такой порядочный человек, каким вы его описываете, его, наверное, смущает мысль, что он вам навязывается, ведь так?

– Об этом я не подумала. Ах, будь все так просто…

– Откуда вы знаете, что не так? Проверьте на опыте, как вас учили в школе.

– Но ведь вы, наверное, сочли бы это… ну… настырным. И вас бы что-нибудь подобное оттолкнуло бы, правда?

Майкл счел бы себя трижды благословенным, но вслух этого не сказал, а покачал головой и улыбнулся ей.

– В наши дни? Нисколько. Во всяком случае, хотя бы одну пользу эта чертова война принесла. Женщины уравнялись в правах и, бьюсь об заклад, завоеванных позиций не отдадут. Рискните, Пенни! Не дайте ему упустить свой шанс.

Она все еще сжимала его руку через стол, когда официантка принесла им счет.

* * *

Флер потребовалось время, чтобы прийти в себя после этих двух последних ночей в Робин-Хилле. Ей необходимо было обдумать, оказалась ли она в конечном счете в плюсе или в минусе. Но в любом случае ее нервы – пожалуй, впервые за всю войну – сильно сдали.

Безусловно, дом был огромной потерей. Когда она увидела размеры разрушений (на второй заре, после бессонной – второй! – ночи, когда она пристроила всех своих летчиков в другие места), то удивилась собственному потрясению. От дома осталась лишь еще дымящаяся скорлупа, а все внутри вдребезги разнесено ракетой, пробившей крышу внутреннего двора и пропахавшей себе путь до задней стены. Старый дуб выворотило с корнем, сад превратился в зияющий кратер, полный всякого мусора. Часть корпуса ракеты застряла среди обрушившихся балок, и можно было разобрать надпись: «Nach England» [74] . Монумент Босини, простоявший почти шестьдесят лет, был сокрушен в мгновение ока. Но сон Флер – предостережение ее отца, если это было так, – обернулся спасением для всех, кроме швейцара, который в последний раз отказался спуститься в бомбоубежище вместе с ними.

А теперь, оставшись без «дома отдыха», она лишилась и законных возможностей видеться с Джоном. Пока он лежал в больнице, Флер его не навещала. Рисковать еще одной встречей с его матерью, выдать истинные свои чувства? Холли регулярно звонила на Саут-сквер и держала ее в курсе, но Флер не испытывала к ней благодарности. Видимо, они решили, что могут пока не опасаться ее посягательств на Джона! А теперь он уже каждое воскресенье проводил в Грин-Хилле. Это ей сообщила Уинифрид. Но конечно, его мать стоит на страже и там.

Сидя в этот зимний день за чаем, Флер рассеянно мешала ложечкой сахар в сахарнице и оценивала свои карты. Ее мучил страх, что она слишком медлила. Робин-Хилл был ее козырным тузом, а получила она только одну новую карту – ночь, проведенную у его постели. Но чего стоит эта карта, она пока не знала.

Она услышала, как открылась и закрылась входная дверь, услышала легкие мужские шаги в холле, приближающиеся к гостиной.

– О, ты рано! Так мило… – Она подняла глаза, ожидая увидеть мужа, вернувшегося к чаю, но увидела летчика в форме – своего сына.

– А! Кит!

– Мама!

– У тебя отпуск?

– Увольнительная на двое суток. Вот я и решил заглянуть.

– Полагаю, даже это все-таки лучше Грейвсенда?

Она подставила щеку и получила поцелуй. Чисто формальный жест с обеих сторон. С тех пор как Кит бросил школу, чтобы стать летчиком, в тот первый год войны, а Флер попыталась ему помешать и не смогла, между матерью и сыном возникла некоторая холодность. Они померились силой воли и теперь соблюдали взаимно признанную ничью.

Кит отошел к камину, затопленному совсем недавно, небрежно постучал каблуком по решетке, вглядываясь в голубовато-желтое пламя.

– Я думал о том, чем заняться дальше, – сказал он затем.

– Да?

Флер знала своего сына. Он не искал совета. А просто давал ей понять, что принял еще одно решение, которое она не одобрит.

– Война скоро кончится, ну, и я решил…

Вот оно!

– Попробую Индию. Поступлю на государственную службу, а потом, может быть, куплю плантацию…

Кит в Индии! Эта угроза так скоро последовала за ее недавней потерей, что она не могла ее толком воспринять.

– Думаю, твой отец знает, куда и как ты должен обратиться.

Она вовсе не хотела принимать равнодушный тон и сумела улыбнуться. Кит сумел улыбнуться в ответ. Вот и вся близость между ними.

– Только это не все.

У Флер мелькнуло опасение, что сын уехал самовольно, как тогда – из школы. Да нет! Он слишком любит летать. И, разумеется, речь пойдет не о деньгах.

– Я женюсь.

Флер поймала себя на том, что удивляется, почему он не объявил, что уже женился. Как далеки они стали в последние годы!

– Кто же эта счастливица?

– По-моему, ты ее знаешь.

– Неужели? Так кто же?

– Энн Форсайт. Племянница Вэла Дарти.

Флер смотрела на сына и не находила, что сказать. Слов просто не было. Каким образом?.. Ответ напрашивался: Мастонбери! База расположена рядом с Уонсдоном, и Кит каким-то образом познакомился с дочерью Джона, пока находился там со своей эскадрильей. И тут ее как ударило: дочь Джона и ее сын!

– Насколько я понимаю, наша ветвь семьи не ладит с ее ветвью.

Флер неопределенно пожала плечами и хотела сослаться на Старых Форсайтов, чтобы предотвратить расспросы, но Кит продолжал:

– Неважно, я и знать не хочу. Жить мы будем в Индии, так что никакого значения это иметь не будет. Я просто решил тебе сказать.

Флер кивнула. Да. Она начинала постепенно понимать. Итак, роковая страсть – ее отца к матери Джона, ее – к Джону, заразила и следующее поколение. Какая ирония! Какая изысканная ирония – Кит получит то, в чем было отказано ей. Только подумать! Ее сын женится на дочери Джона. Джон тесть, она свекровь. Внуки Джона – и ее внуки. Она теряла способность думать…

Когда Майкл вернулся домой, он вошел в гостиную и, увидев там жену и сына, сразу понял, что происходит что-то из ряда вон выходящее. Глаза Флер блестели слишком ярко даже для нее. Кит взглянул на отца, а потом продолжал смотреть на Психею над камином, положив локоть на каминную полку.

– Привет, старина, – сказал Майкл сыну. – Мы тебя не ждали.

– Он явился к нам с новостями, Майкл, – сказала Флер непонятным тоном. – На твоем месте я бы сначала села.

Глава 11

И еще некоторые

Выздоровление – процесс медленный. Джон пытался его убыстрить, но убедился, что любые его попытки только мешают. Природа решала все это по-своему, и он был вынужден подчиниться ей. Когда ему разрешили на воскресенья уезжать в Грин-Хилл, это стало знаменательной вехой. Дома он пытался никого не обременять, с мягким терпением принимал все заботы о своих удобствах и ни на что не жаловался – даже на неподдельно сильные боли. День он проводил в разных креслах, держа перед собой открытыми разные книги, а сам смотрел поверх них в различные окна. Перед глазами у него постоянно плавали пятна, так как у него обнаружилась черепная трещина. Иногда он гулял по садовым дорожкам – чуть горбясь и никогда не отходя далеко от дома. Все это время он держался с близкими и друзьями ровно и ласково, хотя в душе ощущал себя абсолютным неудачником. Ни с какой точки зрения его поведение не представлялось ему тем, чем было на самом деле – самым, пожалуй, героичным в его жизни.

Холли приезжала каждый день – часто вместе с Джун, которая временно поселилась в Уонсдоне. Джон был удручен, узнав, что на следующую ночь после катастрофы с ним ракетная атака на район повторилась. Дом Джун – где Джулиус как раз счастливо воссоединился с дочерью – оказался мишенью прямого попадания. Хозяйка, к счастью, еще не вернулась: сначала задержалась в галерее, где вновь прорвало трубы, находившиеся в плачевном состоянии с тех пор, как по соседству на Берлингтонский пассаж обрушились бомбы, а затем ее автобус сломался в Хаммерсмите. Не погибла из обитателей дома только она одна. Узнав о несчастье Джун, Джон начал меньше жалеть себя. Когда ему сказали, что Робин-Хилл также разрушен, он испытал только острую жалость к Флер, не сомневаясь, что для нее это – горчайшая потеря. Свой пост в попечительском совете он всегда воспринимал как синекуру, хотя и был очень ей благодарен, но для Флер ее дом был делом сердца. Ему сказали, что она была там в момент налета и успела вовремя отослать всех в бомбоубежище. Какая она замечательная – сохранить хладнокровие и не думать об опасности, грозящей ей! Он написал бы ей, но обожженные пальцы еще не могли держать ручку. И, учитывая все, он предпочел подождать, а не диктовать это письмо кому-нибудь другому.