Обсидиановая бабочка - Лорел Гамильтон

– Ничего, все в порядке, – ответил он.

На нем была очередная белая рубашка, рукава которой он закатал выше смуглых мускулистых предплечий. Галстук был другого цвета, но все равно висел свободно, как ожерелье, а две верхние пуговицы рубашки расстегнуты, выставляя напоказ смуглую гладкость горла.

– Не все. Обычно я не такая дерганая.

Я обхватила себя руками за плечи – не от холода, но от нестерпимого желания, чтобы кто-то меня обнял. Утешил. Эдуарду можно найти много применений, но утешать кого-нибудь – это не для него.

Рамирес подошел ко мне. Он не пытался ко мне прикоснуться, только стоял очень близко и смотрел туда же, куда и я. Не отрывая взгляда от дали, он сказал:

– Вас взволновало это дело?

– Ага, хотя я не понимаю почему.

Он резко и коротко засмеялся, повернулся ко мне, на лице его было написано и удивление, и веселье.

– Не понимаете?

– Нет, не понимаю, – нахмурилась я.

Он покачал головой, улыбаясь, но глаза у него были пронзительные.

– Анита, это совершенно ужасный случай. Я никогда в жизни такого не видел.

– Я видела расчлененных жертв – наподобие тех, которые погибли.

Он стал серьезен.

– Вам уже приходилось такое видеть?

Я кивнула.

– А увечья? – спросил он. Лицо его было уже очень серьезно. Темно-карие, почти черные глаза рассматривали меня в упор.

Я покачала головой:

– Таких, как эти выжившие, я не видела никогда. – И засмеялась, но не слишком счастливым смехом. – Если их можно назвать выжившими. Что за жизнь у них будет, если они останутся жить?

Я сильнее обняла себя за плечи, глядя в землю, стараясь не думать.

– У меня с тех пор кошмары, – сказал Рамирес.

Я посмотрела на него. Полицейские не часто сознаются в таких вещах. Особенно штатским консультантам, с которыми только что познакомились. Мы переглянулись, и глаза у него были такие добрые, такие естественные. Рамирес позволил мне увидеть себя таким, какой он есть, если, конечно, он не классный актер. Я это оценила, но не знала, как выразить вслух. Слова в таких случаях беспомощны. Самое лучшее, что можно сделать, – ответить тем же. Проблема была в том, что я уже не очень знала, какова я настоящая. Не знала, как выразить это глазами. Не знала, что дать ему увидеть. Выбирать было не из чего, и я решила изобразить сконфуженность, смешанную с испугом.

Он слегка тронул меня за плечо. Когда я ничего не сказала, он придвинулся ко мне, обнял, пропустив руки мне за спину, и притянул к себе. Я на пару секунд напряглась в его объятиях, но не высвободилась. И постепенно расслабила мышцы, пока моя голова не легла ему на грудь, а руки не обвили его талию.

– Все будет хорошо, Анита, – шепнул он.

Я мотнула головой, все еще прижимаясь к нему:

– Вряд ли.

Он попытался заглянуть мне в лицо, но мы стояли слишком близко, и ему было неудобно. Я отодвинулась, чтобы он меня видел, и вдруг мне стало неловко так стоять, обнимая незнакомого мужчину. Я отодвинулась, и он отпустил меня, только придержал пальцы одной моей руки, слегка сжав их.

– Анита, прошу тебя, расскажи.

– Я уже лет пять занимаюсь случаями вроде этого. Когда я не осматриваю изувеченных мертвецов, то охочусь на вампиров, одичавших оборотней, прочих монстров – сам знаешь, кого включать в этот список.

Он теперь держал меня за руку крепко, согревая теплом своей кожи. Я не отняла руку. Мне нужно было ухватиться за какое-то человеческое тепло. И я попыталась вложить в слова все то, о чем уже давно думала.

– Многие копы за тридцать лет службы никогда не пользуются оружием. А я уже потеряла счет, сколько народу я перебила. – Его рука, держащая мою, напряглась, но он не стал перебивать. – Когда я начинала, то я считала, что вампиры – монстры. И я в это честно верила. Но теперь я уже не знаю. Кем бы они ни были, но они очень похожи на людей. Завтра меня могут вызвать и послать в морг протыкать колом сердце в теле, которое до капельки такое же человеческое, как мое или твое. Если я получаю ордер суда на ликвидацию, я имею законное разрешение стрелять и убивать вампира или вампиров, указанных в ордере, а также любого, кто попытается мне помешать. Это включает людей-слуг, а также людей, имеющих один укус. Один укус или два – это можно вылечить. Но я их убивала, этих людей, чтобы спасти себя, спасти других.

– Ты делала то, что должна была делать.

Я кивнула:

– Пусть так, но сейчас это уже не имеет смысла. Не важно, права я, что это делаю, или нет. Если убийство оправданное, это еще не значит, что оно на тебя не действует. Я приучила себя думать, что если я права, то этого достаточно. Оказывается, нет.

Он чуть ближе притянул меня за руку:

– Что ты хочешь этим сказать?

Я улыбнулась:

– То, что мне нужен отпуск.

Он рассмеялся, рассмеялся хорошо, открыто и весело – ничего особенного не звучало в смехе, только удивление. Я слыхала смех и получше, но никогда в те минуты, когда он мне был нужнее всего.

– Только отпуск?

Я пожала плечами:

– Как-то не представляю себе, что брошу свою работу и буду складывать букеты, детектив Рамирес.

– Эрнандо.

– Эрнандо, – кивнула я. – Уж такая я, как есть. – Я поняла, что мы все еще держимся за руки, и отняла руку. Он меня отпустил без возражений. – Может, если сделать перерыв, я снова смогу работать.

– А если отпуска не хватит? – спросил он.

– Когда дойдем до переправы, тогда и будем думать, как переходить.

Дело было не только в трудном дне и трудной ночи. Моя реакция на тело Бернардо и то, что я позволила чужому мужчине себя утешать, – это было совсем на меня не похоже. Мне не хватало моих мужиков, но дело не только в этом. Расставшись с Ричардом, я рассталась со стаей, со всеми своими друзьями среди вервольфов. Утратив Жан-Клода, я утратила всех вампиров, и как ни странно, кое-кто среди них были мои друзья. С ними можно дружить, пока помнишь, что они монстры, а не люди. Как можно одновременно дружить и помнить, объяснить я не могу, но у меня получалось.

Я не просто на полгода отрезала себя от мужчин в своей жизни. Я отрезала себя и от друзей. Даже Ронни, Вероника Симз, одна из немногих моих подруг среди людей, завела себе новый бурный роман. Она встречалась с лучшим другом Ричарда, а потому общаться нам стало неудобно. Кэтрин, мой адвокат и моя подруга, только два года как была замужем, и я не хотела мешать их с Бобом жизни.

– Ты о чем-то очень серьезно задумалась, – сказал Рамирес.

Я моргнула и посмотрела на него.

– Да просто сейчас поняла, как мне одиноко даже дома. А здесь… – Я покачала головой, не закончив фразы.

Он улыбнулся:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});