Социология власти. Теория и опыт эмпирического исследования власти в городских сообществах - Валерий Ледяев

Рассматривая аргументы Кренсона, Доудинг указывает, что Кренсон на самом деле не показал наличие власти у «Ю.С. Стил», поскольку он не ответил на вопрос о причинах отсутствия политической мобилизации людей, страдавших от загрязнения окружающей среды. Поэтому совсем не обязательно приписывать все проблемы с законодательством «Ю.С. Стил», совершая тем самым «ошибку обвинения». Сказанное не означает, что «Ю.С. Стил» совсем не имела влияния; просто степень этого влияния (в контексте проблемы мобилизации) Кренсоном не была показана [Dowding, 1991: 92–95].

Что касается приведенных Гэвентой примеров «третьего измерения власти», то многие из них Доудинг также не находит убедительными. В частности, он уверен в том, что источником пассивности шахтеров было не отсутствие классового сознания, как полагает Гэвента, а вполне осознанное понимание недостаточности ресурсов для борьбы с всесильной компанией [Ibid.: 92–95].

Мне представляется, что в некоторых аспектах критика Доудинга не вполне справедлива. На мой взгляд, второе и третье «лица власти» действительно существуют, но их обнаружение и эмпирическая фиксация требуют, возможно, большей четкости, в частности, в отношении определения роли субъекта в формировании невыгодной для объекта ситуации. Гэвента недостаточно ясно обозначил соотношение структурных и деятельностных аспектов во втором и, особенно, в третьем «измерениях» власти, что было необходимо для отделения власти от влияния структурных факторов. Однако неспособность объекта преодолеть проблему коллективного действия, возникающую в результате целенаправленного формирования его сознания и установок со стороны субъекта, вполне резонно считать осуществлением власти, что, в принципе, Гэвента и продемонстрировал. Не всегда безвластие и покорность имеют корни в самих акторах, иначе мы обвиняем жертв власти, воздействия которой они (полностью) не осознают. И Кренсон, и Гэвента показали наличие у власть имущих определенных стратегий, умение использовать структурные преимущества, свидетельствующие о том, что властные отношения имели место, несмотря на отсутствие открытого конфликта. В целом оба исследования подтвердили необходимость изучения власти как многомерного явления, отражающего комплексный характер социального взаимодействия и многообразие форм господства и подчинения.

Насколько все вышеизложенное имеет отношение к исследованию политических процессов в современной России? Льюке и его последователи разрабатывали свою «трехмерную» концепцию политической власти, разумеется, не только для изучения политики в США, полагая, что в любом социуме имеет место определенная конфигурация властных отношений, включающих как открытый публичный конфликт сторон, так и скрытое (осознанное и неосознанное) подавление преференций и интересов объекта. В российской политической практике, как и в любой другой, присутствует и «правление предвиденных реакций» (наглядными примерами являются самоцензура в СМИ, «добровольное спонсорство» бизнеса, существенное ослабление политических амбиций корпоративного капитала после «дела Ходорковского», готовность поддерживать власть в обмен на налоговые льготы и др.), и целенаправленное формирование сознания населения в интересах господствующего класса. По мере усиления административно-политической элиты необходимость в открытых акциях по устрашению снижается, что косвенно отражается в очевидном уменьшении количества открытых столкновений (конфликтов) с властью со стороны (потенциальных или актуальных) оппозиционеров (бизнес-групп, политической оппозиции, региональных элит и др.).

Усиление позиций федеральной административной элиты и рост ее независимости от других социальных групп и организаций проявляется и в ее способности не реагировать (адекватно) на многие запросы, идущие из общества, ограничивая спектр проблем, подлежащих обсуждению («непринятие решений»). Сегодня в российской политической практике наиболее важные (с точки зрения сохранения и воспроизводства господства политико-административного класса) и вполне очевидные формы непринятия решений и «правления предвиденных реакций» имеют место в сфере контроля за медиапотоками, где фактически осуществляется легитимация «повестки дня». Они также проявляются в «сертификации» Кремлем участников переговорных процессов, в выстраивании мощных барьеров на пути инициатив, направленных на ограничение бюрократического контроля в экономике, выравнивание доходов различных групп населения и т. д. В последние годы отчетливо обозначилась тенденция к усилению роли правящей элиты в процессе формирования политического сознания населения, которое ориентируют на имперские государственнические ценности, управляемость, иерархию и «особый путь». Это проявляется прежде всего в том, что государственные телевизионные каналы (а именно они остаются главным источником получения информации для основной массы граждан и наиболее эффективным средством формирования политического сознания населения) строго выдерживают идеологическую линию, заданную правящей элитой, практически не предоставляя эфир политическим оппонентам. Критики нынешнего режима могут высказываться в некоторых печатных СМИ и Интернете, однако это не может компенсировать их отсутствия на телевидении. В содержании новостей практически отсутствует объективный анализ нынешнего курса, его недостатков; явно приукрашиваются ситуация в экономике и перспективы ее развития.

Особенно сильное пропагандистское воздействие имеет место в период избирательных кампаний, когда использование государственного телевидения для поддержки определенных партий и кандидатов выходит далеко за пределы формальных и моральных ограничений.

Разумеется, все это требует специального и обстоятельного изучения, в котором имеющийся опыт эмпирических исследований власти должен быть непременно востребован.

XVI. Марксистские исследования власти в 1960-1980-х годах

Марксистские исследования власти в городских сообществах получили наибольшее распространение в 1960-1980-х годах, когда стали очевидными недостатки ранних подходов, отразивших соперничество элитистских и плюралистических исследовательских проектов. Рост интереса к марксистским моделям объяснения власти был обусловлен и рядом новых тенденций в развитии городской политики: исход среднего класса из центра и соответствующее снижение налоговой базы, усиление расовых и социальных конфликтов, активизация городских общественных движений – эти темы, традиционно находившиеся в поле зрения исследователей марксистской ориентации, стали интересовать исследователей других направлений.

Марксисты считали, что «конвенциональная» политическая наука оказалась не в состоянии комплексно исследовать городскую политику, поскольку, как правило, уделяла внимание вторичным факторам (например, технологическим изменениям, миграции населения), не затрагивая ее фундаментальных оснований, связанных с потребностями капитализма в воспроизводстве дешевой и легко контролируемой рабочей силы и возрастанием капиталистического производства. Другая проблема в исследовании городской политики, на которую указали неомарксисты, заключалась в том, что источники конфликтов в городском политическом пространстве ограничивались сферой взаимоотношений между отдельными акторами городской политики, группами и организациям и анализировались вне контекста фундаментальных противоречий капиталистического способа производства. При этом отсутствовал анализ связи между социальной структурой города и классовыми отношениями в обществе [Jaret, 1983: 499–500; Mingione, 1996b: 218; Castells, 1978: 6-11].

Проблемное поле и дизайн марксистских исследований выстраивались в соответствии со следующими базовыми идеями. Возможности проведения демократической политики – как на городском уровне, так и в обществе в целом – изначально ограничены императивами экономической системы, ориентированной на извлечение прибыли. Городские политические институты представляют собой часть государственной структуры, обеспечивающей поддержание существующих капиталистических отношений. Государственные институты – как на местном, так и на национальном уровне – выполняют преимущественно две функции[405]. Во-первых, они обеспечивают воспроизводство капиталистической системы – его правовой, финансовой и производственной подсистем, коммуникаций, транспорта, рабочей силы. Во-вторых, государство осуществляет поддержание социального порядка путем регулирования и сглаживания социального (классового) конфликта, неизбежного в условиях эксплуатации наемного труда. Последнее достигается с помощью нейтрализации «опасных» ценностей и установок, уступок угнетенным классам и укрепления репрессивных институтов [Pickvance, 1995: 253–254]. Таким образом, в местной политике отражаются проблемы и противоречия, возникающие в процессе реализации базовых функций капиталистического государства; при этом властные отношения закрепляют преимущества господствующего класса. Соответственно, кризисные тенденции в развитии в городской сферы, трудности и проблемы, с которыми сталкивается городская политическая система, представляют собой не случайные явления, обусловленные несовершенством управленческой деятельности и ошибками его субъектов, а отражают общий кризис капиталистического социума, обусловленного противоречиями между производительными силами и производственными отношениями; их преодоление связано с изменениями в самой системе общественных отношений и «отменой капитализма» [Tabb, Sawers, 1978: 17], а «изучение социальных отношений на определенных территориях возможно только на основе более общей социальной теории» [Mingione, 1996а: 111].