Семя скошенных трав (СИ) - Далин Макс Андреевич

Но вот тут-то музыка и оборвалась. Шитти посмотрели на меня.

Мне стало жутко, но я попытался собраться и пошёл к часовому.

— Считаешь, что ты тут после двух дней службы самый крутой? — хмыкнул он.

— Нет, — сказал я. — Просто мне понравилась музыка. Очень необычная. Прямо жаль, что он перестал.

— Ладно, — сказал часовой. — Если ты так уж фанатеешь от грёбанных песенок шитти, можешь фанатеть и дальше. Но мне они не нравятся, и если твой земноводный дружок снова заведёт панихиду, я прострелю ему черепушку, так и знай. Можешь и ему сказать.

Я подошёл к решётке.

Постарался встать так, чтобы меня было не достать, но шитти, сказать по чести, и не пытались. Я бы сказал, да вот языка не знал вообще и даже не представлял, как можно знать такой язык, если ты человек. Поэтому, без всякой надежды на успех, сказал по-английски парню с дудкой из ракушки:

— Это было круто. Ты круто играешь. Только очень грустно.

И старуха перевела! Она перевела, будь я проклят! Она сказала ему — и другим! И он ответил, в две коротких фразы.

Старуха посмотрела на меня и сказала…

Когда она только повернулась в мою сторону, меня ужас прошиб с головы до ног: будто она сейчас проклянёт и меня. Но она сказала другое:

— Он — один из лучших гхэридэ на Срединном Архипелаге. Ты знаешь слово «импровизация»?

— Один из лучших музыкантов, да? — спросил я. — Сочиняет музыку на ходу, да?

— Да, — сказала старуха.

— А ты — кто ты? — спросил я, и у меня в животе похолодело.

— А я учёный, — сказала старуха. — Контактёр. Как ваши МiВ.

Я хотел ещё что-то спросить, но тут часовой крикнул:

— Хватит болтать! Развёл тут… — и я понял, что он прав, в сущности.

Я пошёл назад, в казарму, и в дверях чуть не столкнулся с Доком Родригесом. Он смерил меня странным взглядом — и, вроде, передумал идти дальше. Пропустил меня, постоял у самой двери и вернулся в корпус.

Это всё показалось мне странным до ужаса, но я так и не сумел себе объяснить, что меня так торкнуло, хоть долго не мог заснуть. А тот музыкант с ракушкой больше не играл. И я не знал, радует меня, что он не играет, или наоборот, огорчает.

В моей душе был страшный раздрай. Я уже не радовался, что служу в тылу, я даже не радовался, что служу своей стране и всей Земле. За два дня мне встала поперёк горла эта война. Мне снился парень-шитти, играющий на ракушке, потом — эта старуха… мне снились девчонки с лицами зомби… мне хотелось домой. Просто домой. Ничего об этом не знать.

Я понимал: мы ведём победоносную войну. Мы всегда, всю историю нашей страны, вели победоносные войны. Но неужели солдатам всегда было так тоскливо и тошно? Или это только я такой несчастливый?

А на следующее утро, когда я сменился, стало ещё хуже.

* * *

Часа в два пополудни — по местному времени, когда я стоял на посту — к пульту управления защитными системами пришли Хорт, кто-то из яйцеголовых и дежурный офицер. Они наблюдали за шитти и тихонько переговаривались.

Я прислушался.

— Каждый раз, когда приходится размыкать периметр, я боюсь, что выйдет чрезвычайная ситуация, — говорил дежурный. — Тем более, что сейчас много их солдат. Возможны эксцессы.

— Вот если бы можно было их как-то стимулировать, — сказал яйцеголовый. — Как в прошлый раз. Чтобы пошли сами.

— Плохая идея, — сказал дежурный. — Во-первых, в этот раз подростки не подойдут, а во-вторых, ещё раз это не сработает. Вон та девка — ещё из прежней партии. Она наверняка помнит.

— Хорошо бы сделать тихо, — сказал яйцеголовый. — И травмировать их не хочется. Всё должно выглядеть, как в боевых условиях. Важно понять, сколько протянет экипаж после залпа — в таких боях исход решают секунды и даже доли секунд. Поэтому я против наркоза в любом виде — он может серьёзно исказить результат.

— Каждый раз такая чертовщина! — хмыкнул Хорт. — Я с самого начала говорил: глупая затея — содержать их вместе. Если бы они содержались в отдельных боксах, как было бы легко и просто! Но нет, руководство экономит каждый цент…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Я слушал, и какая-то холодная и скользкая змея шевелилась у меня под рёбрами. Я начинал потихоньку понимать, зачем сюда привезли образцы техники шитти и почему сами шитти быстро кончаются, и от этого понимания мне становилось всё хуже. А тут ещё подошли Хаггинс и Док Родригес. Хаггинс выглядел очень весёлым, а у Дока лицо казалось совершенно мёртвым.

— Вот, сэр! — гаркнул Хаггинс. — Я привёл мистера Родригеса, сэр!

Хорт кивнул. А Родригес сказал, даже, пожалуй, брезгливо:

— Ну-с, джентльмены, и какую подлость вы запланировали на сегодня?

— Брось, Хосе, — усмехнулся дежурный. — В конечном счёте, ты можешь облегчить им жизнь… и смерть, если на то пошло. Если парни потащат их силой, наверняка придётся пристрелить пяток, а материала не слишком много.

— Скажите им, сэр, — сказал яйцеголовый, — что нам нужны солдаты, но если они будут дёргаться, придётся заменить их девчонками. В целях безопасности.

— Скажите, Алан, а вы верите в бога? — вдруг спросил Док.

Яйцеголовый растерялся.

— Э… да, сэр… то есть, моя мать — католичка, а я… а что?

— Да ничего, — сказал Родригес. — Сколько?

— Бутылку крепкого, если всё пройдёт хорошо, — хохотнул дежурный.

Док поморщился.

— Сколько вам нужно…шедми?

— Четверо… лучше шестеро, сэр! — обрадовался яйцеголовый. — Вы вправду сможете?

Родригес взглянул мрачно, и от брезгливости у него даже губы дёрнулись. Он подошёл к решётке и окликнул шитти.

Обернулись только несколько подростков. И я с ужасом увидел, что Родригес протягивает руку сквозь решётку! Под током! Одно неосторожное движение — и смерть! Я уж не говорю, что любой шитти мог сделать с ним то же, что и с Хопкинсом!

— Сэр! — крикнул я шёпотом. — Осторожно, сэр!

Но Родригес даже не шевельнулся. Девчушка-шитти вышла из тени на солнцепёк, поджимая перепончатые утиные лапы, и дотронулась до его ладони. Вот тогда-то и парни подошли, а старуха внимательно посмотрела на него. Родригес не убрал руки.

Он им что-то сказал. То ли что-то смешное, то ли просто приятное, потому что громадный шитти ухмыльнулся, а у остальных оживились мертвенные морды. Старухе помогли подняться девочки, она подошла близко и хлопнула Родригеса по ладони кончиками пальцев.

Спросила. Он ответил.

Шитти отреагировали как-то странно. Громадные парни принялись тыкать друг друга костяшками согнутых пальцев и, кажется, пересмеиваться, а подростки сбились в кучу, смотрели на них, окаменев лицами. А я ровно ничего не мог понять.

Родригес сказал что-то совсем невозможное, одним гхеканьем и груканьем. И шестеро парней-шедми вскинули кулаки.

Один из них хлопнул Родригеса по раскрытой ладони. И Док убрал руку.

— Они выйдут, — сказал он дежурному.

— А тот, второй язык — что это за язык, сэр? — спросил яйцеголовый, крутя настройки дешифратора. — Его нет в разговорнике.

— Диалект. Неважно, — сказал Родригес и ушёл.

— Хосе мне не нравится, — сказал дежурный. — По-моему, у него сдают нервы. Я бы предложил ему подать рапорт об отпуске, он слишком много работает.

— Всем нелегко, — возразил яйцеголовый. — А квалификация Родригеса просто бесценна. Думаю, Старый Джо его рапорт не примет.

И сначала всё впрямь вышло без эксцессов. Шесть шитти вышли из клетки, даже не попытавшись сопротивляться, а я всё думал: не могут же они так выходить, ухмыляясь и переговариваясь, зная, что идут на смерть. А они шли, как по собственному космодрому, не обращая внимания на автоматы — и их увели на полигон, где стояла их «летающая тарелка». Чтобы, как я понял, поднять и расстрелять эту «тарелку» вместе с ними. Чтобы потом изучить трупы, сколько они там прожили после попадания… И в этом было что-то чудовищно неправильное.

Но потом у наших всё пошло наперекосяк. Я видел, как «тарелка» пошла на взлёт и как к ней потянулись с земли дымные трассы выстрелов. Как попали, как она дёрнулась в полёте и, задымив, с воем пошла вниз. И как в самый последний миг горящий диск «тарелки» вильнул — и рухнул на антенну космической связи.