Семя скошенных трав (СИ) - Далин Макс Андреевич

Он замолкает. Я понимаю.

— Не только мёртвая техника, да? — спрашиваю я. — Трупы ты тоже видел?

Дмитрий смотрит на меня. Глаза расширились.

— Да. Мумии. Там очень жарко и очень сухо, понимаешь? Не разложились, а высохли. Серые. Как зола. Даже не закопанные… ну вроде незачем, всё равно высыхают же… не гниют. Там наши бактерии, гнилостные, вообще тяжело прижились… и не везде прижились.

— Суки, — тихо говорит Иар. — Суки, суки.

Дмитрий оборачивается к нему:

— И… как флаги… на воротах… шкурки белые… Справа и слева от ворот, там такие штыри железные, и на них… Я не поехал внутрь. На саму базу. Не поехал. Потом уже, когда полыхнуло ночью… когда крейсер прошёл… я видел, как он прошёл: небо без звёзд вообще, только одна… красноватая… крейсер прошёл и ушёл… а я запустил пеленг и позвал, как только… но внутрь не входил. Я трус, Вениамин Семёнович?

Вэн смотрит сквозь него: видит высохшие белые шкурки. Говорит:

— Да. Это неважно. Что ты ещё знаешь?

— Всё рассказал уже, — виновато говорит Дмитрий. — Остальное — у Вадима Александровича. Все записи. Они были… на той базе. Всё снимали. Только я не смотрел. Не могу.

Вэн поворачивается к Вадиму:

— Я хочу взглянуть на ваши записи. Звучит всё это, конечно, очень внушительно и ужасающе, но я кое-чего не понимаю. Союзники всё-таки люди аккуратные; не могу себе представить, чтобы они бросили экспериментальный полигон вот так красиво, с обломками и трупами, не прибрав за собой и не спрятав концы. Послушать шкета — так это просто демонстрация человеческого зверства, оставленная напоказ…

Я показываю Вэну сложенные ладони: я с ним согласен. В способности людей на ужасные поступки — не сомневаюсь, но скрывать их следы они умеют гораздо лучше нас.

— Конечно, посмотришь, Венечка, — говорит Вадим. — Все посмотрят. Потому что эта база — поэма, хоть ещё и не написанная. Вероятно, Дима поступил не совсем героическим образом, но информацию он раздобыл чрезвычайной важности и ценности.

Он разворачивает голопроектор.

Мы все видим Эльбу. Выжженный, жёлто-серый, мёртвый мир. Ледяной коготь глубоко втыкается куда-то между зобом и сердцем: я представляю, как мои братья жили там много бесконечно долгих дней.

Грузовой дисколёт косо воткнут бортом в песок. В обшивке рваные дыры. Били ракетами: кабина пилотов, двигатели, пассажирский салон. Рядом с грузовиком обломки атмосферного истребителя и пары, по-моему, лёгких дисколётов патруля.

Рядом с куском брони истребителя сидит мёртвый шедми.

Мои ноздри сжимаются до острой боли — но я чувствую что-то странное… тяжело объяснимое… неописуемое. Потому что никакие люди ни при каких обстоятельствах не оставили бы тела ТАК.

Рядом со мной Антэ потрясённо шепчет:

— Душа Хэндара.

— Боги… боги… — бормочет Хао. — Нет, нет…

— К чему уговаривать себя? — говорит Амунэгэ. — Душа Хэндара, нельзя ошибиться.

Я поражён. Смотрю на Вадима:

— Как это может быть? Наш брат отдал себя силам Огня, ведь это очевидно?

— Да, — тихо говорит Вадим. — Само собой, это был очень сокращённый, упрощённый ритуал. Кручёного шнура из морского шёлка у них, конечно, не нашлось, это у него кусок изолированного кабеля — но узлы не перепутаешь. А нож — стандартный, такие носят космодесантники союзников. «Котики в космосе».

— Это неважно, — говорит Хэлга. — Не всегда под рукой есть всё для традиционного обряда. Он сделал всё правильно. Вы ведь не трогали тело, люди?

— Как бы мы посмели! — Вадим качает головой. — Ведь весь этот мир принадлежит Хэндару, по идее?

Вэн свистит, как дельфин:

— Я поражён. Он ведь не один?

Вадим заставляет изображение двигаться. Взгляд камеры уходит от брата, что сидит на раскалённом песке, с ножом у бедра, скрестив руки на священном шнуре. И мы все видим наполовину зарытый в песок боевой модуль людей! Ракета вырвала его внутренности, он раскрыт, как устрица — и на его искорёженной броне белой краской лёгкой рукой нарисованы священные знаки шаманов Запредельного Севера: «месть», «жертва» и «огонь». Двое мёртвых братьев сидят под надписью, сцепив руки двойным магическим крестом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Я слышу, как шепчутся люди. Шедми начинают говорить в полный голос.

— Братья, — говорит Тари, — неужели сейчас это возможно?

— Помнишь, сестричка, — говорит Данкэ странным тоном, — я как-то сказал, что в каждом из нас дремлет Рэга Полосатый?

— Хм, — говорит Вадим. — Наши вояки впустили на базу КомКон, когда узнали, что штатники потеряли базу и полигон. Попросту говоря, наши труханули. Вы ведь представляете, что мы увидели там, на этой брошенной базе?

— Нетрудно догадаться… — в один голос, хоть и на разных языках, говорят Хэлга и Вэн. Оба смеются, невесёлым смехом, пожалуй — угрожающим.

Вадим вновь оживляет изображение. Взгляд камеры скользит по полигону, по ограде, обвитой колючей проволокой — по ней, как говорят, люди пропускали электрический ток. Камера смотрит на ворота, над которыми висят высохшие белоснежные шкурки. За воротами — плац, по которому, очевидно, ударили ракетным залпом: искорёженные, разнесённые в клочья вездеходы, глубокие воронки… Ещё один залп, судя по всему, угодил в стену корпуса. Башня космической связи лежит на грунте; в её обломки глубоко вошёл разбитый грузовой дисколёт. Но дальше — всё целое и чистое.

— Оуф, — фыркает Лэнга из Хыро. — Вот люди вели огонь из модуля, а вот наши этот модуль завалили. Тем же оружием, которое испытывали на дисколётах. А последнее испытание, похоже, у них не получилось, верно? Как это смешно!

Он говорит «смешно», но на его лице тихая холодная злоба.

— Это было бы смешно, если бы мы узнали раньше, — говорит Хэлга. — И если бы мы были вместе с ними.

— У каждого своя участь, Орка, — говорит Вадим. — Но — ты прав, и я тоже жалею. Если бы ты знал, как я жалею, милый…

Взгляд камеры проникает внутрь корпуса базы. Стойки с оружием. Мёртвый генератор. Вездесущий песок на полу. Суровый порядок военного лагеря.

Мы видим системы слежения. И ту самую ракетную установку. В кресле оператора сидит ещё один наш брат; нож нельзя было положить у бедра — и он лежит на коленях. Шнур, скрученный из кабеля, брат держит в скрещенных руках. Мёртвый, он охраняет базу.

Вскоре мы видим и остальных. Это самое тяжёлое.

Ясно: они умерли, когда база выработала ресурс. Их убили жажда, голод и зной. Среди них — дети и подростки. А ещё среди них — люди.

Трое человеческих мужчин в форме Обороны, со звёздно-полосатыми вымпелами на рукавах и на груди. Один — с чёрной кожей, как южане Земли; двое — со светлой. Чернокожий и один из наших братьев держатся за руки магическим крестом. Побратимы и души Хэндара.

На месте военных я бы тоже остерёгся сюда возвращаться.

Я никогда не верил в древних богов всерьёз. Но что-то во мне очень серьёзно относится к этому обряду: тот, кто загнан в угол и защищается без надежды выжить, убив столько врагов, сколько сможет, кончает с собой во имя Неугасимого Огня. Его вечно бодрствующий дух сам становится карающим пламенем.

Мёртвый брат, посвятивший себя Хэндару, — дух-защитник и дух-мститель.

И вдруг меня осеняет.

— Вадим, — говорю я. — Люди ведь не сунутся туда… другие люди, Оборона. Скажи, это место тоже уничтожено? Сожжено атомным взрывом?

— В настоящий момент ещё нет, — говорит Вадим. — Но уничтожат, не сомневайся. Оборона заметает следы. Только мы забрали документы с этой базы, Бэрей… и ещё: мы знаем все имена. Каждого, кто там погиб. Даже бельков.

Я не знаю, как его поблагодарить.

19. Джеффри (фрагмент записи)

…Я понимаю, что ужасно тебя разочаровал. Но у меня просто не было другого выхода. Я знаю, что ты всегда хотел гордиться мной… и что тебе теперь расскажут отвратительные вещи… но так уж сложилось. Я должен был выбирать, остаться человеком или стать монстром. Причём стань я монстром — все бы остались живы, я бы вскоре вернулся домой, меня, видимо, наградили бы, а у вас с мамой был бы абсолютно законный повод для гордости.