Крест - Сигрид Унсет

Маленький Эрленд казался ей плотью от ее плоти, таким же близким, как собственные дети, но только еще милее. Сажая внука к себе на колени и видя, что родная мать мальчика хищно наблюдает за ними, а затем, как только позволяют приличия, отбирает его у нее, кладет к своей груди с уверенностью собственницы и жадно прижимает к себе, Кристин, дочь Лавранса, по-новому начинала понимать: да, правы они, толкователи слова божьего. Жизнь на земле безвозвратно заражена смутой. В этом мире, где люди спариваются, зачинают новых отпрысков своего рода, тяготеют друг к другу плотской любовью и любят свою собственную плоть и кровь, в этом мире сердечная скорбь и разбитые надежды столь же неизбежны, как выпадение инея осенью. И жизнь и смерть в конце концов столь же неизбежно отрывают друзей друг от друга, как зима срывает листья с деревьев.

И вот вечером, за две недели до праздника святого Улава, случилось так, что целая толпа нищих явилась в Йорюндгорд и попросила пристанища на ночь. Кристин стояла на галерее старого стабюра – вот где были теперь ее владения! – и услыхала, как Юфрид вышла из дома и ответила нищим, что накормить-то их накормят, а вот приютить их она не сможет.

– Нас и самих-то много, да еще в усадьбе живет свекровь – она распоряжается половиной всего хозяйства…

Гнев вспыхнул в сердце бывшей хозяйки. Никогда раньше не бывало, чтобы в Йорюндгорде путникам отказывали в ночлеге, а ведь солнце уже коснулось горных вершин. Сбежав вниз, Кристин подошла к Юфрид и к нищим:

– Приют они могут найти в моей горнице, Юфрид, а заодно уж я и накормлю их. В этой усадьбе никогда еще не отказывали в прибежище братьям во Христе, когда они просили об этом во имя бога.

– Поступайте как вам угодно, матушка, – ответила Юфрид. Лицо ее вспыхнуло пламенем.

Когда Кристин присмотрелась к нищим как следует, она чуть было не раскаялась в своем приглашении – ей стало ясно, почему молодой женщине не хотелось оставить этих людей на всю ночь в усадьбе. Гэуте с работниками уехал на покос в дальние луга к Сильскому озеру, и в этот вечер его не ожидали домой. В Йорюндгорде оставались лишь Юфрид да гостившая в усадьбе семья бедняков – двое стариков и двое детишек – и еще Кристин со своей служанкой в старом доме. И как ни привыкла Кристин встречать среди странствующей нищей братии всякого рода людей, эти пришлись ей особенно не по душе. Четверо из них были молодые, рослые и сильные. Трое смахивали на братьев: они были рыжеволосы, с маленькими недобрыми глазками. Четвертый же, безухий, с вырванными ноздрями, говорил на ломаном языке, точно чужестранец. Было тут еще двое совсем пожилых людей: маленький, согнутый в три погибели, старикашка на костылях, у которого лицо, волосы и борода сделались изжелта-зелеными от старости и грязи, а живот вздуло, словно от какой-то неведомой болезни, и старая женщина, головная повязка которой была насквозь пропитана кровью и гноем, а руки и шея сплошь покрыты ранами. Кристин содрогнулась, когда подумала о том, что старуха могла бы приблизиться к маленькому Эрленду. Но все-таки хорошо, что она не отпустила всю братию ночью в горы – ей было жаль стариков.

Однако нищие вели себя довольно мирно. Один только раз попытался было безухий схватить Ингрид, когда та прислуживала им за столом, но тут сразу же вскочил и зарычал ощетинившийся Бьёрн. А вообще-то, они казались усталыми и подавленными.

Да, натерпелись они всего, а милостыни собрали мало, – отвечали нищие на расспросы хозяйки; может, в Нидаросе им больше повезет. Женщина обрадовалась, получив от Кристин козлиный рожок с целебным снадобьем из чистейшего бараньего жира и мочи младенца. Но когда Кристин предложила ей отмочить теплой водой тряпку на ее голове и заменить эту тряпку чистой полотняной повязкой, она отказалась. Впрочем, повязку она потом все-таки взяла.

Однако предосторожности ради Кристин велела Ингрид, молодой служанке, лечь в постель поближе к стене, а сама легла с краю. Ночью несколько раз принимался рычать Бьёрн, но, в общем, все было тихо. Вскоре после полуночи собака подбежала к двери и отрывисто залаяла. Кристин услыхала, как кто-то въехал во двор, и поняла: Гэуте вернулся домой. Она догадалась, что Юфрид послала за ним.

Наутро Кристин не поскупилась наполнить котомки нищих всякой снедью, и едва только они вышли за ворота усадьбы, как она увидела, что Юфрид и Гэуте направляются в старый дом.

Кристин села, взяв в руки веретено. Она приветливо поздоровалась со своими детьми, когда те вошли в горницу, и спросила Гэуте про сено. Юфрид повела носом – гости оставили после себя резкую вонь в горнице. Но свекровь сделала вид, будто она не замечает этого. Гэуте поеживался; ему, как видно, нелегко было начать разговор, ради которого его заставили прийти. Тогда заговорила Юфрид:

– Есть одно дело, матушка, которое нам, по-моему, лучше всего следует обсудить сейчас. Я понимаю, что вы считаете меня более скаредной, нежели это, по-вашему, прилично для хозяйки Йорюндгорда. Я знаю, вы так думаете и считаете, что этим я роняю достоинство Гэуте. Я не собираюсь говорить сейчас о том, что вчера вечером побоялась их впустить, так как в усадьбе была одна с малым ребенком и несколькими призреваемыми бедняками. Ведь я видела, что вы и сами это поняли, стоило только вам взглянуть на своих гостей. Но я и раньше замечала, что вы считаете меня скаредной подлянкой, немилостивой к беднякам.

Я не такова, матушка. Но и Йорюндгорд больше не родовое поместье богатого военачальника и дружинника короля, каким оно было во времена ваших родителей. Вы были дочерью богатого человека, знались с богатыми и могущественными родичами, замуж вышли тоже за богатого, а супруг ваш возвел вас к еще большему блеску и могуществу, нежели те, что были привычны вам с детства. Никто и не ожидает, чтобы вы в ваши годы до конца понимали, насколько иное положение у Гзуте, который утратил отцовское наследство и теперь вынужден делить половину богатства вашего отца с несколькими братьями. Но я-то не должна забывать, что не принесла моему другу ничего, кроме ребенка, которого носила под сердцем, и огромного долга в уплату пени, так как согласилась убежать с Гэуте тайком из дома моих родичей. Со временем все может измениться к лучшему, но ведь моя обязанность – молить бога даровать долгие дни моему отцу. Гэуте и я, мы оба молоды, мы не знаем, сколько еще суждено нам иметь детей… Поверьте мне, свекровь, коли я так поступаю, у меня нет иной мысли, кроме блага моего мужа и наших детей…

– Я верю этому, Юфрид. – Кристин серьезно посмотрела прямо в пылающее лицо невестки. – И я никогда не вмешивалась в твое хозяйство и никогда не отрицала, что ты дельная женщина и добрая, верная жена моему сыну. Ну уж дозволь мне распоряжаться моим добром так, как я привыкла. Ты ведь сама говоришь, что я старая женщина и не гожусь больше для того, чтобы учиться чему-нибудь новому.

Молодые поняли, что матери больше нечего им сказать, и сразу распрощались.

Как всегда, Кристин пришлось поначалу признать правоту Юфрид. Но когда она хорошенько поразмыслила обо всем, то ей показалось все же, что Юфрид не права. Незачем было и сравнивать подаяния Гэуте с подаяниями ее отца. Дары на помин души бедняков и пришлых людей, умиравших у них в приходе, помощь выходившим замуж девушкам-сиротам, поминальные праздники в честь самых любимых святых Лавранса, деньги на пропитание больным и грешникам, желающим отправиться на поклонение святому Улаву… Если бы даже Гэуте был во много раз богаче, то все равно никто бы не ждал от него, чтобы он пустился на подобные издержки. Гэуте думал о создателе не больше, чем это вызывалось необходимостью. Он был щедр и добросердечен, но Кристин понимала, что ее отец глубоко почитал бедняков, которым благодетельствовал, ибо ведь и Иисус избрал для себя удел бедняка, когда облекся во плоть. И отец ее любил тяжкий труд и считал всякое ремесло почетным из-за того, что матерь божья Мария пожелала стать пряхой, чтобы трудом рук своих прокормить себя и своих близких, хотя она была дочерью богатых людей и вела свой род от королей и первосвященников земли иудейской.

Спустя два дня, рано утром, когда Юфрид еще расхаживала полуодетой, а Гэуте лежал в постели, к ним в горницу вошла Кристин. На ней были платье и плащ из серой домотканой материи, черная широкополая войлочная шляпа поверх головной повязки и грубые башмаки на ногах. Кровь бросилась в лицо Гэуте, когда он увидел мать в таком наряде. Кристин сказала, что хочет отправиться в Нидарос на праздник святого Улава, и попросила сына присмотреть за ее хозяйством, пока она отсутствует.

Гэуте горячо отговаривал мать от ее намерения: пусть она по крайней мере возьмет в усадьбе лошадей и провожатого либо захватит с собой свою служанку. Но речи его, как и следовало ожидать от человека, который лежал перед матерью нагим в постели, звучали не очень убедительно. Кристин, видно, стало так жаль своего растерявшегося сына, что она тотчас же выдумала отговорку и сказала: ей-де привиделся сон.