Женщины его Превосходительства (СИ) - Кам Ольга

Все продумано до мелочей. До любых, самых взыскательных потребностей. Вплоть до аптеки с презервативами.

В современном жилом комплексе Дохини-Плаза охраняемый паркинг. Консьерж. Камеры видеонаблюдения. Внутри него сдаются апартаменты на длительный срок. С мебелью, климат-контролем и вай-фаем.

Мы поднимаемся на пятнадцатый этаж и оказываемся в небольшой квартире. Спальня, кабинет, изящно обставленная гостиная, переходящая в кухню. Без особых изысков, выдержанная в бежевых и серых тонах. То, что выглядит окном во всю стену, в действительности сдвижная дверь, ведущая на широкий, облицованный белой плиткой балкон, с которого открывается фантастическая панорама на город.

– Сбылась мечта? – спрашивает он, скидывая пиджак и отбрасывая его в сторону. – Наслаждайся.

А я молчу. И ничего не отвечаю. Я не помню за собой такой мечты.

Романов проходит на кухню и включает неоновую подсветку. Помещение погружается в голубоватое свечение.

Усмехается.

– Нет смысла просить тебя что-нибудь приготовить?

– Извини, – Шаг. Осторожный. По мягкому паласу. – Ты живешь здесь один?

– А ты еще кого-то видишь? – в его руках появляется бутылка виски и два бокала. Звенит лед в стекле. Прозрачные кубики окрашиваются в янтарный цвет.

– Ты можешь не язвить?

– Ты можешь не нести чушь?

– Это не чушь.

– Прости, не сразу распознал вселенский смысл.

Надо сказать, что говорит он это без привычной резкости. Словно отмахивается. Неохотно и лениво. Чуть заметно улыбается, когда встречается со мной взглядом. И тогда время, будто тормозит. Замирает. В оттенках его улыбки.

И секунды уже совсем не секунды, появляется какой-то другой метод исчисления временного пространства. Иной способ заставить стрелки двигаться.

Может быть, удары сердца.

Или тихое дыхание.

Молчание. Или слова.

Нечто в данный момент заключает в себе гораздо больше, чем привычные представления. Обо всем. Стоит только протянуть руку и взять у него бокал. Коснувшись пальцами друг друга. Легко. Почти незаметно. И почувствовать то ли дрожь, то ли трепет от этого прикосновения. Спрятать глаза и отвернуться. Возможно, испугаться. Того, что творится внутри. А потом легкомысленно скинуть туфли и сделать глоток горячего виски.

Обжечься. На мгновение закрыть глаза. И увидеть в свое внутренней темноте цветные звезды.

Отсалютовать в пустоту. Не соблюдая никакой последовательности. Обычно сначала поднимают бокал, потом пьют. Все наоборот. Как в китайской грамоте.

Сажусь на диван и вытягиваю ноги. Расслабленно. Чувствую, как кровь стучит в висках. Громко. Хочу вернуться в привычный ритм. Хочу избавиться от ноющей тоски в груди. Растворить ее в самых обыкновенных словах.

– Я ожидала чего-то большего, – обвожу взглядом помещение. Задумчиво. А потом, словно что-то вспомнив, быстро добавляю. – Ну, будем же. За то, чтобы наши опасения не сбывались.

Я даже не про желания.

Я даже не про мечты.

Я даже не про что-то там.

Романов принимает мой тост. Соглашается с ним. Наверное, потому что нам двоим важно не то, чтобы все было хорошо. А чтобы не стало хуже.

Хоть в чем-то же можно остаться на прежнем уровне. Не выебываясь. Без запросов и претензий.

Просто. На том же. Уровне.

– И все-таки… я думала, ты живешь в более безопасном месте.

Заслуживаю его снисходительного взгляда. Сверху вниз. Меня спасают разделяющие нас метры. Если не спасают, то хоть немного отгораживают.

Его бровь взлетает вверх. Романов неторопливо допивает виски.

– Что это, Аня? Беспокойство?

Игнорирую его насмешливые интонации.

– А у тебя есть кто-нибудь, кто побеспокоится о тебе?

От моего вопроса воздух вдруг провисает. Как ослабшая нить. Чтобы уже в следующее мгновение затянуться крепим узлом на горле. Нервно постукиваю пальцами по кожаной обивке дивана. Видимо, я спросила что-то не то. Не так. Не к месту.

Стараюсь не смотреть в его сторону. Бывают случаи, когда самой неловко за случайно вырвавшиеся слова. Слетевшие с губ похуже проклятья. И вроде бы в них нет ничего, они невинны как нимфетки. Но у нимфеток в ладошках стальные кастеты. Наготове. И хочется прикусить губу, чтобы вернуть их обратно. Поймать и проглотить.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Романов отставляет бокал. Единственный звук от этого движения неестественно громкий.

Потом он берет меня за запястье и ведет в спальню. Осторожно, едва касаясь, снимает одежду. Расстегивает молнию на платье, проводит ладонями по обнаженным плечам. Целует кожу сухими губами. От него пахнет виски и сигаретами. От него пахнет надежностью и уверенностью. Нет ничего слаще этого сочетания.

Он не отвечает на вопрос, а включает воду в смежной ванной комнате. От горячей воды воздух наполняется паром. Становится влажным и тяжелым. Пена с запахом лаванды. Морская соль нежно-голубого цвета. Его руки скользят по талии, опускаются к бедрам. Нижнее белье падает на пол.

Он не отвечает на вопрос, а проводит пальцами по ключице. Дотрагивается до изгиба шеи. Снимает украшения. Обводит контур губ приоткрытого рта.

Слежу за его движениями из под ресниц. И каждое его прикосновение – рвет. На части. Под кожей. Ни от желания. И ни от возбуждения. Ничего общего.

Вот так вот вроде цела, и руки ноги на месте. А внутри – пи?дец. Внутри – теракт. Внутри – осколки и раны. И на глазах слезы. Жгут. До боли.

Будь моя воля, я бы как минимум месяц провела под интенсивной терапией его прикосновений. Пока бы не срослось. Не зажило. Это трудно понять, еще сложнее в это поверить. Что можно так.

Когда ты одна, ты сильная. Ничего другого просто не остается.

Но в слабости ты готова захлебнуться от благодарности. Слабость выпускает все живое, что в тебе есть. На волю.

Он не отвечает на вопрос, а помогает забраться в ванну. Погрузиться во все это воздушно-пенное безобразие и чуть расслабиться. Чуть забыть.

И только после этого Романов тихо скажет:

– Никого. У меня никого нет.

***

На кладбище холодно и тихо. А еще ветрено. Опавшие листья смеются под ногами. Над головой рваные серые облака с синими прорезями неба.

И никого нет. Совсем. Не получается держаться в стороне. Поодаль. Не получается быть гостем. Если ты единственный посетитель церемонии. Да, и церемонией то это можно назвать с большим трудом. Так… Набор действий. Поспешных и скомканных.

Пахнет свежей землей и дождем.

Какие это по счету похороны? Третьи? Я могла бы уже и привыкнуть.

Не стоять так, словно я случайно сюда зашла. И словно меня это не касается.

Я могла бы уже и привыкнуть. И к этому запаху. И к неестественной тишине.

И к самому процессу погружения в бездонную яму. Медленному и мучительному. Как будто тебя саму опускают в кромешную тьму.

И к тяжелым комьям. И к этому стуку земли о дерево.

Тук-тук-тук. Безмятежно и мерно.

Ведь это уже ни один раз пройдено. Я точно знаю, что жизнь на этом не останавливается. Я так же точно знаю, что каждый раз под землей остается какая-то частичка меня.

Это и мои похороны.

Это моя пытка.

– Прощаться будете? – один из рабочих поднимает на меня глаза и внимательно смотрит. Глаза у него веселые. Лучистые. Они ему не подходят. И к роду его занятий не подходят. Да, и сам он какой-то неподходящий персонаж. Не вписывающийся в общую картину. Как будто его выдернули с детского утренника и заставили заниматься не своим делом. Вид у него такой, словно он только что нашел клад.

И все равно смотрю на него, а не в зияющую пустоту.

Я так и не научилась принимать. Понимать. И смиряться.

Я делаю, что должна. Или думаю, что должна. В действительности, по ту сторону уже всем все по барабану. Никто не услышит твоих прощальных кульбитов. Не увидит реверансов из извинений.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Девушка?

Я так и не смогла зайти в маленькую часовню, чтобы проститься. Я не смогла даже этого. Так какой теперь смысл разговаривать с закрытой крышкой гроба?

Делаю знак рукой. Прикуриваю. Отворачиваюсь.