Лелька и ключ-камень - Юлия Русова

самый, погибший много лет назад, чью смерть он всегда помнил неизбывной тяжестью вины, чью могилу регулярно навещал и обихаживал. Других-то родственников у Пашки не осталось.

— Пашка! Как ты здесь? Ты же умер тогда…

— Нуда, умер. Только вот застрял…

— Да как же так-то!

— Павка… Ой, наверное, Павел Михайлович… Помоги мне, а?

— Да какой я тебе-то Михайлович… И чем помочь-то могу?

— А вот, она расскажет, — и призрачный мальчишка кивнул в сторону юной ведуньи.

— Павел Михайлович, Пашу держит в нашем мире важное для него дело. Связано оно свами и если вы не согласитесь помочь, то он навсегда останется здесь неприкаянным духом.

— Да какое дело-то? Слушайте, а может в церковь сходить? Службу закажем? Поможет?

— К сожалению, нет. Пашу не крестили, а теперь что-то с этим сделать уже нельзя. Ноя думаю, что мы сами справимся. Помните тот спор, из-за которого Пашка на сосну полез?

— Никогда не забывал. Кабы не моя дурость, ничего бы не случилось.

— Ну, дурость наша с тобой общая была, — снова вступил в разговор призрак. — Но ты помнишь, на что мы спорили?

— Дана щелбаны же! Мы все на них только тогда и спорили.

— Ну вот, я спор-то вроде выиграл, на сосну залез, и слез почти. А щелбаны не поставил. Вот и застрял здесь.

— Так только в этом беда? Давай тогда ставь!

— Павел Михайлович, вам бы присесть, — продолжила Лелька. — Все-таки Паша несколько… неживой. Кто его знает, как все пойдет.

Михалыч присел на лежащее поблизости старое бревно и подставил лоб. Призрак подлетел поближе и принялся за дело, выполнение которого так долго держало его в неволе. Михалыч и понять-то толком ничего не успел, только и услышал, как Пашка отсчитал десяток проспоренных когда-то щелбанов, почувствовал ледяное прикосновение ко лбу и увидел, как растворяется с улыбкой в воздухе старый школьный приятель.

— Спасибо! — прошелестел то ли призрак, то ли ветер, и все закончилось.

Преодолевая внезапно нахлынувшую слабость, Михалыч глянул на Лельку.

— Ты мне, красавица, скажи-ка, это что сейчас было?

— Не могу, Павел Михайлович. Я и сама ничего не понимаю, только чувствую, что он ушел, уже окончательно.

— Непростая ты девка, да и темнишь знатно. Ну ладно, видать не моего ума это дело, меньше знаешь — крепче спишь. Мне земных дел хватает, во всякую чертовщину я, пожалуй, не полезу. Не настолько любопытный.

— Павел Михайлович, возьмите травяной сбор, — девушка всунула ему в руку пакетик. — Это общеукрепляющий, вам сейчас надо. Просто заварите как чай и попейте, он вкусный и душистый.

— Спасибо, Леля. Точно надо?

— Точно-точно. Вы же знаете, я в травах разбираюсь.

— Ладно, беги уже, вижу, что спешишь.

— До свидания. Павел Михайлович. Спасибо вам большое.

Михалыч посмотрел вслед уходящей девушке и побрел в сарайчик, где стояла печка, заваривать чай.

Ночью Лельке снова приснился необычный сон, как когда-то зимой. За стеной из серебристой дымки разговаривали двое.

— Здрав будь, отрок, — приветствовал низкий голос.

— Здравствуйте. А вы кто? — Лелька сразу узнала Пашку. Все-таки общалась она спризраком долго.

— Асам-то как думаешь? — с подначкой спросил бас.

— Сторож? — предположил пацан.

— Неужто похож? — весело отозвался неизвестный.

— Не очень. Просто кто здесь еще может быть? Что бога нет, нам объясняли, так что вы, наверное, охраняете переход? Как мне мамку найти?

— С твоей мамкой все не так просто, малец.

— Почему? Она же давно померла, значит долго уже меня ждет.

— Понимаешь, какое дело… Мамка твоя считай сама себя загубила. Случается, что человек слабым оказывается, жить не может и помереть боится, вот и спускает свою жизнь зазря. Ладно еще, коли смерти в бою ищет, а твоя мать вовсе напрасно жизнь потратила. А боги, хоть тебя и учили, что их нету, такого не любят. Жизнь человечья — это великий дар и распорядится им надлежит по-хозяйски. А вы с мамкой все впустую просадили, что ты, что она.

— И что теперь будет? Я с ней не встречусь? — Лелька просто чувствовала овладевшее мальчишкой отчаянье. Столько ждал, так рвался и все зря…

— Ну почему, встретишься. Только попозже. Тут вот как получилось: мать твоя была христианкой. Так?

— Ну в церкву она не ходила, но бабка ее крестила. Тогда всех крестили.

— Во-о-от. То есть она находилась под покровительством Христа, и душа ее после смерти должна была к нему и отправиться, а он бы ей уже наказанье за напрасно расфуканую жизнь и выдал.

— Это как, в ад что ли?

— Скорее всего. Но я решил твоей мамке помочь. Перехватил душу-то.

Лельке отчаянно хотелось закричать, чтобы Пашка не верил этому голосу, чтобы бежал от него быстрее. Она успела понять, что боги не бывают добрыми и всепрощающими, что им нет до людей никакого дела, люди для них ну не пища, а кормовая база, это явно. Однако кричать она не могла. Не было у нее во сне голоса.

Наивный мальчишка отреагировал по-своему.

— Спасибо вам. А где она теперь, мама моя?

— Понимаешь, совсем без наказания ей оставаться было нельзя. Никто не может нарушать равновесие, раз есть проступок, будет и наказание.

— То есть она теперь у вас в аду?

— Нет, что ты. У меня ада нет. Поговорили мы с твоей мамкой, и она выбрала себе дорожку. Ее душа теперь в разных обличьях поживет, научится жизнью распоряжаться правильно. Белкой побегает, сосной постоит, горлицей полетает, а там и вновь человеком родится.

— Амне-то как быть? Я к ней хочу.

— А вот смотри… Когда она снова станет человеком да подрастет, ты можешь снова у нее родиться.

— А сейчас-то мне как быть? Тоже белкой?

— Можно и белкой, но тогда может так получиться, что вы с мамой твоей разойдетесь.

— Это как?

— Ну, она уже станет человеком, а ты все еще сосной стоишь.

— А как тогда мне быть?

— Оставайся здесь, послужи