Грешник - Сьерра Симоне

просто постоять рядом со мной. Я одинок, потому что даже в присутствии своих братьев и отца именно я должен быть сильным. Именно я должен принимать решения.

– И что потом? – спрашиваю я скрипучим голосом.

– Так ей будет намного комфортнее. Мы уберем назогастральный зонд, и она сможет утолить жажду. Мы также сможем давать ей морфий. Это поможет справиться с кислородным голоданием.

– Кислородное голодание? – потрясенно переспрашивает Эйден.

Еще одна слабая улыбка доктора Макнамары.

– Именно так. Оно очень неприятно, но морфий сводит ощущения практически на нет. Мы можем начать с малой дозы, чтобы сначала она была в сознании, а затем увеличивать их по мере необходимости.

– И если она продержится пару дней с маской, как долго она сможет продержаться без нее?

– Недолго, – признается доктор Макнамара. – И если вы поговорите об этом со своей матерью и она согласится, тогда мы пригласим ее врача по паллиативной помощи для более обстоятельного обсуждения. Но вот что я скажу как врач отделения интенсивной терапии и сама будучи дочерью: жизнь измеряется не днями. Она измеряется мгновениями. Когда вы будете решать с ней дальнейшие действия, подумайте, какие моменты вы хотели бы создать для нее сейчас.

Я поворачиваюсь обратно к маме, не знаю почему, но мне просто нужно увидеть ее прямо сейчас, убедить себя, что она все еще здесь. А она держит в руках свой планшет.

На котором написано: «Маунтин Дью?»

XXX

Мы снимаем маску и смачиваем мамин рот ледяной водой, не газировкой «Маунтин Дью», чем вызываем ее недовольство.

Она устала, но в сознании, и мы разговариваем. Наедине, всей семьей, а потом снова с врачами у ее койки.

Ее распоряжение остается в силе.

Утром она хочет снять маску насовсем.

Я делаю телефонные звонки, которые необходимо сделать, а потом долго смотрю на свой телефон, прежде чем пробормотать: «К черту все!», и отправляю сообщение на номер, который выучил наизусть всего за месяц.

«Привет. Это Шон. Я знаю, что между нами все закончилось плохо, и я знаю, что у тебя действительно есть причины держаться от меня подальше. Это моя вина, и я совершенно не заслуживаю твоего внимания но завтра утром маму отключат от аппарата искусственной вентиляции легких, и я просто безумно по тебе скучаю. Я продолжаю пытаться молиться за маму, за себя, за всех, но, кажется, я забыл, как это делается».

* * *

Тайлер находится где-то над Иллинойсом, когда мама начинает настаивать на снятии маски, или «Приступим», как она это называет. Предыдущим вечером ей сделали последний рентген, и всем, даже Эйдену, стало ясно, что пневмония держит ее в своих снежных лапах. В ее легких почти не осталось чистых зон. Раку не суждено успеть сожрать ее внутренности, у нас даже не будет возможности спуститься вниз, в обычную палату.

Так всегда и должно было быть.

Это обнадеживает, хотя и беспощадным способом. И возникает чувство облегчения и некой непринужденности, когда уход за мамой начинает переходить в строго паллиативный. Входит доктор с доброй улыбкой, направляется прямо к маминой кровати и берет ее за руку. Они разговаривают несколько минут. Доктор снимает маску, чтобы услышать ответы мамы, а затем серьезно кивает и снова надевает маску.

Морфий заказан и вывешен на капельнице. Скоро он будет поступать в ее организм в достаточной дозе, чтобы справиться с нехваткой кислорода, и тогда мы сможем снять маску.

Медсестры без умолку болтают и спрашивают маму, не хочет ли она почистить зубы и причесаться, а потом, бросив взгляд на растерянных мужчин, заполонивших палату, улыбаются и предлагают сделать это самим. Они приносят дополнительные одеяла и, что самое странное, какую-то подарочную корзину от больницы, полную газировки «Шаста» и дешевых картофельных чипсов.

– Мы приносим это каждой семье, переходящей на паллиативную помощь, – объясняет пульмонолог, как будто это денежный приз, а не поздравление с выбором смерти из черного ящика, заполненного дешевыми закусками.

По какой-то причине эта корзина угнетает больше, чем все остальное. Никто из нас к ней не прикасается, и когда мама обнаруживает, что внутри нет ее любимого «Маунтин Дью», она смотрит на нее так, как будто эта корзина лично предала ее.

Ей вытаскивают назогастральный зонд, что встречено аплодисментами всех присутствующих в палате, включая меня, а затем мама что-то хрипит медсестре, которая это сделала, а та улыбается и кивает. Затем исчезает за дверью и появляется снова со своей сумочкой. И при помощи пульмонолога они снимают маску на несколько минут и наносят макияж на лицо моей мамы. Консилер и тушь для ресниц. Мазки румян и красной помады. А после того как ее волосы расчесаны и заколоты назад, мама снова почти похожа на Кэролин Белл. Энергичную, дружелюбную и готовую рассмеяться.

Папа начинает плакать.

Врач паллиативной помощи дает добро, и мы снимаем маску.

Мама делает вдох без нее, и мониторы сразу же начинают пищать и издавать глухие звуки, шумно возмущаясь уровнем кислорода в крови, но одна из медсестер протягивает руку и отключает их.

– «Маунтин Дью»… пожалуйста? – просит мама, и мы отправляем Райана за газировкой. И тут я получаю сообщение от Тайлера, что он приземлился и собирается поймать такси так быстро, как только сможет.

Мама тянется ко мне, папе и Эйдену.

– Хочу… помолиться…

– Мы можем позвать больничного священника, – начинаю я, но она мотает головой. С некоторым испугом я замечаю, что вокруг ее губ и глаз уже проступает определенная бледность.

– Не хочу священника, – выдыхает мама. – Хочу… семейную молитву. – Мы с папой и Эйденом обмениваемся полными взаимной паники взглядами.

– Детка, Тайлер уже совсем скоро приедет, – просит папа. – Он может помолиться для тебя.

– Нет, – настаивает она. – Сейчас. – Ее глаза устремляются на меня, и в них есть настойчивость, которой невозможно возразить, только не сейчас.

– Мы можем молиться, пока Тайлер не приедет, – уверяю я ее. – Э-э, если я смогу вспомнить, как это делается.

Эйден неловко смеется, но на самом деле я не шучу. Моей последней успешной молитвой было «Я ненавижу тебя», обращенное к потолку моей спальни, и все попытки помолиться с тех пор скатывались в бессловесность, в плоскую преграду неудачи. И если до конца быть честным, я почти не хочу этого делать. Несмотря на то что это ее желание, несмотря на мои медленно меняющиеся отношения с Богом, где-то в глубине души я все еще сопротивляюсь. Где-то в глубине сознания я все еще думаю: «Я сделаю все для своей мамы, но будь я проклят,