Грешник - Сьерра Симоне

канал, когда он уже видел эпизод реалити-шоу «Дом с подвохом».

Рядом с ним не будет никого, кто мог бы присматривать за ним всю ночь. Это порождает неприятный вопрос: будет ли кто-нибудь рядом, чтобы присмотреть за мной, когда придет мое время?

– Спасибо за новости, – говорю я Норткатту, кладя руки ему на плечи и поворачивая к выходу. – Можешь вернуться в офис и рассказать всем, что я превратился в бородатого неряху.

Норткатт позволяет мне подтолкнуть его и довести до дверей, и меня шокирует, что после нескольких лет желания выбить из него все дерьмо я не применяю грубую силу. В любом случае, он совершенно не сопротивляется, как и подобает бесхребетному человеку, и я на самом деле испытываю легкое самодовольство от этого, но не показываю его. Если бы кто-то попытался в прямом смысле выставить меня за дверь, я бы в мгновение ока набросился на него, как истинный ирландец из Канзас-Сити, мне бы даже виски не понадобилось для затравки. Но он всего лишь ухмыляющийся слабак и совершенно не заслуживает того времени, которое я потратил, ненавидя его.

– Знаешь, это было не так приятно, как я рассчитывал, – признается он, когда я наконец отпускаю его.

– Забавно, – отвечаю я. – А мне это доставляет большое удовлетворение.

Конечно же, я лгу. Где-то в глубине своего циничного сознания я испытываю облегчение, что мне больше не придется иметь дело с Валдманом, что вообще больше не придется иметь дело с этим дрянным миром бизнеса. Но я все еще остаюсь ходячей, дышащей, истекающей кровью дырой, просто теперь я еще и безработный.

Без сестры, без работы, без Зенни и вот-вот останусь без матери. До удовлетворения мне так же далеко, как до Полярной звезды.

* * *

Грозовые тучи отчаяния вернулись. Только теперь они стали намного хуже.

Мы стоим в палате с рентгеновскими снимками на старомодном негатоскопе, установленном на стене. Мама лежит на больничной койке позади нас, и я с болью ощущаю ее присутствие, когда врач отделения интенсивной терапии рассказывает нам о прогрессировании ее пневмонии за последние несколько дней. Это как замедленный снегопад, как клубы тумана. Но туман и снег – это тихое и умиротворяющее зрелище… красивое. А белое разрастающееся пятно на легких моей мамы – это воспалительный выпот в прогрессе, или, проще говоря, мамины легкие наполняются жидкостью. Все началось в нижней части одного легкого, и теперь оба легких покрыты дымчатым и густым белым налетом – почти непрозрачным из-за жидкости и воспаления – и только верхняя часть одного легкого все еще черная и чистая.

– Ее жизненные показатели вызывают беспокойство, – говорит доктор Макнамара. Она показывает нам графики на своем планшете. – Вот, видите, начиная с позавчера, показатели оксиметрии, кровяного давления и температуры тела снижены. Анализ крови и газа в крови показывает, что инфекция поразила все ее системы. Ее гипоксемия (содержание кислорода в крови ниже девяноста процентов) серьезно ухудшилась, и ясно, что двухфазная вентиляция легких не справляется.

– Что это значит – не справляется? – спрашивает Эйден. Он обнимает Райана за плечи с одной стороны, а папа с другой. Оба брата-бизнесмена и самый младший Белл… я ощущаю отсутствие Тайлера как неожиданный удар в живот.

– Ну… – тихо произносит доктор. – Это означает, что при нормальных обстоятельствах сейчас самое время перейти к интубации и искусственной вентиляции легких…

Она не заканчивает предложение. Потому что у нас совсем не нормальные обстоятельства.

Знаете, как каждый раз, когда вы обращаетесь в больницу, будь то со сломанным пальцем на ноге или сердечным приступом, вас спрашивают: «У вас есть завещание или предварительные распоряжения?» И вы думаете про себя, что действительно стоит как-нибудь составить одно из двух. Так вот, когда у вас рак, вас перестают это спрашивать и напрямую заявляют, чтобы вы его составили. Мама сделала это восемь месяцев назад, и я точно знаю, что все это хранится здесь, в этой больнице. Я знаю, что ее распоряжение есть на планшете доктора Макнамары. Я знаю его наизусть. В нем содержится просьба не подвергать ее реанимации, а также просьба не подвергать ее интубации. Отказ от реанимации и интубации.

Мы с папой первыми встречаемся взглядами, а потом отводим глаза. Эйден задумывается на мгновение, затем говорит:

– Подождите, это ее предварительное распоряжение? Нет, это другое – она подписывала его для рака, а у нее пневмония. – Он смотрит на нас, как на дошкольников из детского сада, как будто мы слишком глупы, чтобы понять это. – Она не хотела, чтобы им руководствовались сейчас.

– Если ее переведут на искусственную вентиляцию легких, – спрашиваю я доктора, бросая на Эйдена взгляд, означающий, что мы поговорим через минуту, после того, как получим всю информацию, – что тогда произойдет?

– Вы имеете в виду, думаю ли я, что она поправится?

– Да.

Доктор Макнамара снова смотрит на рентгеновские снимки, но я знаю, что ей это не нужно. Она просто собирается с мыслями.

– Никогда нельзя знать наверняка. Но я могу вам сказать, что вчерашняя компьютерная томография показала новые опухоли вокруг печени и в кишечнике, а всего месяц назад их там не было. Шансы на то, что она переживет эту пневмонию на аппарате искусственной вентиляции легких, невелики… но реальны. Но если она выживет, скорее всего, назогастральный зонд понадобится ей пожизненно, и я не могу гарантировать, что она не вернется в отделение интенсивной терапии через несколько дней. Лечение не успевает за скоростью распространения раковой опухоли.

Я зажмуриваю глаза, снова открываю их. Никто из Беллов ничего не говорит, значит, что все зависит от меня.

– И больше ничего нельзя сделать?

– Мы делаем все, что в наших силах, – говорит доктор, слабо улыбаясь мне. – В любом случае, это перегружает ее легкие.

Я делаю вдох и снова закрываю глаза. Все, чего хочу прямо сейчас, – это чтобы Зенни держала меня за руку и успокаивающе гладила по спине. Хочу держать ее в своих объятиях, вдыхать ее сладкий аромат роз и уткнуться лицом в ее волосы.

– Если мы поговорим с ней и она скажет, что распоряжение все еще в силе, – мой голос превращается в скрежещущий шепот, просто безжизненный воздух, произносящий глухие слова, – что будет дальше?

– Она может оставаться в маске, – тихо отвечает доктор Макнамара. – И это все еще поможет. Может, на пару дней. Или, если она захочет, она может снять маску.

Я сглатываю. Никогда в жизни я не хотел ничего настолько сильно, как того, чтобы Зенни была рядом. Но ее здесь нет, ее нет, чтобы обнять меня, или утешить, или даже