Памятник крестоносцу - Арчибалд Кронин

До этой минуты день Дженни протекал, как всегда, тихо, спокойно, без всяких происшествий. Но часов около двух, только она собралась снимать высохшее белье, у входной двери позвонили. В первую секунду она подумала, что это, должно быть, дневная почта — принесли письмо из Маргета, ибо Флорри последнее время регулярно писала им, сообщая все новости об Эрни, который собирался поступить в обучение к адвокату.

Однако, открыв дверь, она увидела такси, заворачивавшее за угол, а прямо перед собой — худощавого, гладко выбритого человека в довольно поношенном рыжеватом пальто. Он приподнял шляпу:

— Мистер Десмонд дома?

— Нет, — ответила она, пристально оглядывая посетителя. Затем добавила: — Он вернется только к вечеру.

— А не могу ли я поговорить с вами? Моя фамилия Мэддокс. Чарлз Мэддокс. А вы, вероятно, миссис Десмонд. Я являюсь, или, вернее, являлся, агентом вашего супруга.

Дженни помедлила. Она не имела обыкновения приглашать в дом незнакомых мужчин, однако этот господин держался так просто и открыто, что едва ли принадлежал к тем, кто пытается всучить вам ненужную вещь.

— Войдите, пожалуйста, — сказала она.

Проведя незнакомца в маленькую гостиную, безукоризненно чистенькую и прохладную, обставленную дешевой мебелью, — единственным ее украшением было пианино да папоротник в горшочке на окне, — Дженни выжидающе повернулась к гостю; она продолжала смотреть на него с опаской, хоть ее и расположила в его пользу та тщательность, с какою он вытер ботинки о коврик у двери.

— Не желаете ли чашку чаю?

— С удовольствием, если это не слишком вас обременит.

Без излишней суетливости она принесла ему чаю и горячего поджаренного хлеба.

— Очень вам благодарен. Я сегодня весь день на ногах и еще не успел позавтракать. — Он помолчал. — А вы не присоединитесь ко мне?

— Нет, благодарю вас. — Она несколько сухо отклонила его предложение, решив, что такая фамильярность ни к чему. — Наконец-то погода наладилась.

— Да, сегодня чудесный день.

Оба помолчали.

— Миссис Десмонд, — с неожиданной решимостью заговорил Мэддокс, принимая из ее рук вторую чашку чаю. — Вы кажетесь мне очень здравомыслящей женщиной, а потому я и хочу прибегнуть к вашей помощи. Я приехал просить вас уговорить вашего супруга, чтобы он позволил мне быть его посредником.

— Но ведь вы же сказали, что являетесь его агентом.

— К сожалению, я только им числюсь. За последние восемь лет в моей галерее не было ни одной работы Десмонда. Однако я уверен, — и он бросил на нее вопросительный взгляд, — что в мастерской у него полно новых картин.

— Да, — скромно подтвердила она, немного растерявшись. — Они все вон там. Но он не хочет с ними расставаться. Он мне так и сказал. После того случая он поклялся, что никогда в жизни не выставит больше ни одной картины.

— Это было давно, и с тех пор утекло немало воды. Искусство, миссис Десмонд, — при этом гость слегка наклонился к ней, — любопытная штука: оно долгие годы развивается по прямой, а потом вдруг метнется куда-то в сторону. Одно время картины вашего мужа было почти невозможно продать. А сейчас, судя по тем сведениям, которые я получил из Парижа, есть все основания полагать, что они найдут сбыт у избранной и тонкой публики.

Он надеялся вызвать у нее возглас удовольствия или удивления. Но она лишь спокойно улыбнулась: ее ничуть не потрясли его слова, а тем более упоминание незнакомого города, который назывался так чудно.

— Ну и что же?

— Как что! А в материальном отношении… Это может произвести немалую перемену в вашей жизни.

— Мой муж, — она произнесла это слово с нежной гордостью, — мой муж ни во что не ставит деньги. И если не считать красок и тому подобного, он вообще не тратит на себя ни копейки.

— Однако человек он по натуре независимый — я хорошо знаю, что это так… — Мэддокс слегка помедлил, но тут же довел свою мысль до конца: — И его должно унижать… м-м… вы уж меня извините… то, что вы содержите его.

— Да он об этом и не думает, — решительно возразила Дженни, — и, надеюсь, никогда не будет думать. — Она поднялась с места. — Все, что у меня есть, принадлежит ему в такой же мере, как и мне, мистер Мэддокс, и для нас двоих этого вполне достаточно. У нас есть дом, за который полностью выплачено, два постоянных жильца, ну и фунтов тридцать вложено в акции Строительного общества. Лучше жить мы просто не можем, даже если б и хотели.

— И все же, — безуспешно, но упорно стоял тот на своем, — вы могли бы устроиться совсем иначе, будь у вас больше денег. — Он окинул взглядом ужасающе убогую, крошечную гостиную, удивляясь тому, как человек со вкусом и обостренной чувствительностью Десмонда может здесь жить. — Вы могли бы… иметь более просторный дом. Потом, я уверен, что вы очень много работаете. Вы могли бы нанять себе помощницу… хорошую служанку.

Она расхохоталась ему в лицо, весело, с присущим ей очарованием, словно он сказал что-то очень смешное.

— Я сама была служанкой, мистер Мэддокс, и, надеюсь, неплохой. А что до работы, так я бы померла со скуки, если бы мне нечего было делать. Скажу вам прямо: я не была бы счастлива, если б мы жили иначе, чем сейчас. Я просто уверена, что жизнь наша не была бы и вполовину такой славной.

Окончательно сбитый с толку, Мэддокс молча смотрел на нее, и в нем росло уважение к этой женщине, хоть он и не сумел ничего от нее добиться. Уродливые часы — подделка под черный мрамор, — стоявшие на каминной доске, показывали двадцать пять минут третьего.

— Тем не менее, — рискнул он, — я надеюсь, вы разрешите заглянуть в мастерскую вашего мужа?

Ее отказ был верхом любезности и такта. Дело в том, что робость ее гостя и его непрезентабельный вид навели Дженни на мысль, что перед нею человек, который тщетно пытается заработать на чем-то весьма непрактичном, граничащем с фантастикой, и это тронуло ее и расположило к нему.

— Лучше бы вы все-таки поговорили сначала с мистером Десмондом.

— А я говорил с ним. — Весь вид Мэддокса указывал на то, сколь безрезультатен был этот разговор. Помолчав немного, он взял шляпу и встал. — Будьте любезны передать вашему супругу, что я заходил.

— Конечно, передам. Только, по-моему, ничего из этого не выйдет, так что вы лучше не обнадеживайтесь зря.

Когда он ушел, Дженни вернулась на кухню и некоторое время постояла в растерянности, затем, пожав плечами, выбросила из головы мысль о посетителе и пошла снимать белье.

В пять часов у входной двери снова позвонили. К этому времени Дженни уже успела переодеться и была готова принять гостей.

— Вы уж нас извините, — сказала она, здороваясь с Глинами, — только Стефен еще не вернулся.

— А мы пришли немного раньше. — Глин повесил шляпу и шарф на оленьи рога в передней. — Кстати, к вам сегодня не заходил некий агент по фамилии Мэддокс?

— Заходил, — сказала Дженни, сразу настораживаясь. — Мистер Чарлз Мэддокс.

— И, я надеюсь, вы дали ему две-три картины Стефена?

— Упаси боже, конечно, нет. Как же можно — не спросив Стефена? — Дженни улыбнулась. — Да мне бы перед ним потом вовек не оправдаться.

— Понятно, — сказал Глин и, помолчав, добавил: — Ну, вот что: вы побеседуйте вдвоем, а я загляну в мастерскую.

Выйдя через кухню на выложенный плитами задний дворик, он пересек его, отыскал под матом ключ и вошел в ветхий деревянный сарайчик, где работал Стефен. Если не считать викторианской софы с поломанной спинкой, стоявшей у одной из стен, там было совсем пусто, неуютно и холодно, так как помещение даже не отапливалось, зато в нем было сухо и через окно, выходившее на север, падал превосходный свет. В центре мастерской на мольберте стояло большое незаконченное полотно, изображавшее реку, а в одном из углов были составлены как попало картины самых разных размеров — все без рам.

Ричард внимательно осмотрел незаконченную работу, пока набивал трубку табаком и раскуривал ее, затем снял картину с мольберта, поставил на него другую, которую взял из груды в углу и, присев на ветхую софу, принялся ее изучать. Минут через пять он поставил на мольберт новую картину, снова сел и снова погрузился в задумчивое созерцание. Так он проделал несколько раз.

Во всех движениях Глина появились теперь продуманная целеустремленность и зрелость, так подходившие к облику этого массивного человека с крупной головой. В пятьдесят лет это уже не был прежний пылкий и необузданный художник, который обожал богему, попирал все ортодоксальные воззрения и плевал на авторитеты, — подлинный и заслуженный успех укротил, или, вернее, смягчил, его. Работы Глина, проникнутые уверенностью в своей силе, отличавшиеся независимостью мысли и в то же время солидностью, были признаны — и вполне справедливо — ценным вкладом в английское искусство. Дни бродяжничества канули в прошлое, — теперь это был степенный женатый человек, владелец дома в Челси, член совета Академии, привыкший к своему положению и постепенно полюбивший его, хоть оно и противоречило его взглядам. Однако сейчас, просматривая работы Стефена, такие разнообразные, такие смелые по краскам, по пророческому отсутствию раболепства перед традициями, по самобытности образов и изображению перспективы, по богатству и изяществу фактуры (как тщательно скрыт искусной лессировкой жесткий остов композиции!), — просматривая эти картины, чуть таинственные, с большим подтекстом, где всегда что-то недосказано. Глин почувствовал, что какие бы перемены ни произошли в нем, в глубине души он по-прежнему за тех, кто восстает против рутины, за бунтарей. Полотна, стоявшие в углу этого дощатого сарая, были намного лучше его работ — это он спокойно и без всякой зависти понимал; по мастерству исполнения и оригинальности замысла они могли быть поставлены в один ряд с творениями величайших мастеров. И Глин подумал о том, что Десмонд уже целых семь лет неустанно трудится в полной безвестности, никто о нем не слышал, не знает, он ведет жизнь аскета, затворника, похоронившего себя в трущобах Ист-Энда; отказываясь общаться с внешним миром и не давая зарубцеваться ране, он, конечно, имеет все основания чувствовать себя обиженным, но такое состояние духа опасно для него самого. И Глин решил, что настало время действовать: пора положить конец этому затянувшемуся отшельничеству. Собственно, он пришел сюда с готовым уже решением: сам он за эти годы сумел занять прочное положение, и естественно, что мысли его потекли по вполне определенному руслу. Выход для Стефена мог быть только один — добиться признания. Это сыграло огромную роль в его собственной жизни. Это может сыграть решающую роль в жизни Десмонда. Говорить об этом со Стефеном, конечно, бесполезно. Глин не раз пытался — и тщетно. Он знал заранее о предстоящем посещении Мэддокса — он уже давно обсуждал этот шаг с агентом и сейчас, когда его посещение не достигло цели, понял, что действовать надо самому.