Памятник крестоносцу - Арчибалд Кронин

Сердце у Стефена отчаянно колотилось — никогда еще он не испытывал такого неудержимого влечения. Все, что он знал до сих пор — мимолетное чувство к Клэр, непонятная тяга к Эмми, — меркло перед этим сладостным томлением. Он считал себя странным, противоестественным существом, для которого навеки заказана радость разделенной любви. Все это была ложь. Он лег рядом с Дженни и, осторожно просунув руку в низкий вырез ее платья, почувствовал под ладонью мягкую грудь. От буйного тока крови она была еще жарче, чем ее губы, и трепетала под его пальцами, словно пойманная птица. Он нежно ласкал ее; но вот от движений его руки пуговицы на лифе Дженни расстегнулись, и он с судорожным вздохом прильнул щекою к гладкой белой коже, как бы моля утешить его и приласкать. «О, боже, — подумал он, — вот то, чего я так жаждал и искал, к чему я так стремился! Вот оно — исцеление, вечная Лета: положить голову на мягкую женскую грудь и забыться в объятиях подруги».

Он почувствовал, как она задрожала, как слабеет ее тело, и радость опалила его. Опершись на локоть, весь пылая, но решив пережить сполна прелюдию свершения, он посмотрел на Дженни: она бурно дышала, и глаза у нее были закрыты, лицо казалось совсем маленьким, словно сведенным судорогой, от ресниц на щеки, вдруг сразу запавшие и похудевшие, легла легкая тень. Когда он снова прильнул губами к ее губам, она страстно ответила на его поцелуй, потом вздрогнула и в последней тщетной попытке избегнуть неизбежного отвернула голову.

— Нет… нехорошо это, — прошептала она. — В такую-то ночь!

Вместо ответа он крепче прижал ее к себе. Тогда она подняла руки и оплела ими его шею. Губы ее раскрылись в ожидании поцелуя. Земля заколебалась, луна покатилась куда-то. Наступило мгновение, неотвратимое, как смерть. Потом — покой, тепло и молчание… долгое молчание, когда они лежали неподвижно в объятиях друг друга.

Наконец слеза медленно скатилась по ее щеке и упала на его щеку. Он поднял голову, покоившуюся на ее плече, и заглянул ей в глаза.

— Дженни, в чем дело?

Она уткнулась лицом в его грудь, и ее голос, пристыженный, приглушенный, слабо долетел до него:

— Второй раз в жизни так со мной получается. И теперь я даже не могу свалить все на виски.

— Но ты не жалеешь о том, что произошло? Ты ведь любишь меня?

— Люблю, вы знаете, что люблю! — И она с новой силой прильнула к нему. — Всю жизнь любила. Всю жизнь… с первого дня. Даже когда была с Алфом, все думала о вас. Не должна я была, конечно, думать, да и теперь тоже… Ну что ж, поделом мне… так ведь и замуж никогда не выйдешь.

Он с трудом удержался, чтобы не рассмеяться. Взяв ее маленькую руку, шершавую от прилипшего песка, он крепко сжал ее.

— Не волнуйся, Дженни. Если ты не против, мы завтра же поженимся в мэрии. Теперь мы с тобой на всю жизнь связаны — на радость и на горе.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

1

В то осеннее утро 1928 года Стефен проснулся еще прежде, чем первый штифтик света прорезал темноту спальни, помещавшейся на первом этаже дома на Кейбл-стрит, окнами во двор. Некоторое время он лежал неподвижно, чувствуя рядом упругое тело жены, прислушиваясь к ее ровному дыханию; затем тихонько, стараясь не разбудить ее, вылез из постели и принялся одеваться, ощупью находя в темноте разложенную на стуле одежду — фланелевый жилет, саржевые брюки и толстый синий шерстяной свитер, который Дженни связала ему. В одних носках он вышел в коридор, трижды громко постучал в дверь Джо Тэпли и направился на кухню.

Газ мягко вспыхнул под уже налитым чайником. Стол тоже был, как всегда, накрыт. Через десять минут к Стефену присоединился капитан, и они вместе сели завтракать: на столе был горячий чай, хлеб со свежим маслом и сосиски. Они ели молча, и только уже перед самым концом Тэпли заметил:

— Ветер сегодня с запада.

Стефен кивнул и нагнулся к самому уху старика:

— Непременно надо поработать, пока тучи не рассеялись.

— Сегодня жди волны, будем надеяться, что руль выдержит. Я совсем разучился справляться с ним.

— Это вам прострел мешает.

— И нисколько: за весла я в любую минуту могу сесть.

Стефен встал, налил чашку чаю и отнес в спальню; накрыв чашку блюдечком, он поставил ее на столик у постели — иногда Дженни просыпается, когда они, уходя, захлопывают дверь. Затем он вернулся на кухню, надел ботинки и укоризненно посмотрел на Тэпли, который принялся было раскуривать трубку.

— Надо поторапливаться.

— А я готов.

Закрыв строптивую дверь с возможно меньшим шумом, они вышли на улицу и быстро зашагали к реке: ничто не отягощало их, ибо все необходимое находилось в сарае на пристани.

После того как они ушли, дом погрузился в глубокую тишину. Однако в половине седьмого зазвонил будильник. Дженни открыла глаза, поморгала, увидела возле себя на столике чашку с чаем, потрогала — холодная, как лед. Она укоризненно покачала головой и села в постели. Комната по-прежнему тонула в сероватом сумраке: деревянный мольберт, который Стефен смастерил себе, загораживал часть света. Дженни, одеваясь, просовывая руки в проймы рубашки, натягивая розовые шерстяные панталоны — быстро, ловко, с безотчетной грацией, несмотря на расплывшуюся, отяжелевшую фигуру, — подумала, что Стефен, наверно, успел добраться до Гринвича еще до рассвета.

Она мигом «запустила дом на полный ход», как она любила выражаться, и к восьми часам утра уже успела позавтракать, проветрить белье с обеих постелей, разжечь огонь под баком для кипячения белья и отнесла мисс Пратт поднос с завтраком. Без четверти девять мисс Пратт, постоянная жиличка, занимавшая теперь верхнюю комнату, выходившую во двор, отправлялась в школу-интернат в Степни, где она вела подготовительный класс. Дженни прибрала дом, застелила постели и, выглянув в заднюю дверь, с удовлетворением обнаружила, что на дворе дует свежий ветерок. А ведь был понедельник — день, отведенный ею для стирки.

Рассортировав белье и засунув крупные вещи в медный бак, она бессознательно принялась что-то напевать. Правда, получалось это не очень умело, но ее натуре была свойственна веселость. А кроме того, она считала себя счастливой женщиной, раз ей выпало на долю любить и обихаживать такого необыкновенного человека, как ее муж.

Она не понимала его и, видно, толком никогда не поймет. Да она и не пыталась, а лишь с нежным и ревнивым удивлением наблюдала за сменой его настроений, когда упорное молчание перемежалось взрывами восторга, а потом наступал упадок, — все это было так не похоже на ее собственную уравновешенность и здравомыслие. Его безразличие к еде, одежде и соблюдению условностей вызывало у нее изумление, и она только покачивала головой. Подумать только: она готовит ему такие сытные завтраки, а он забывает взять их и потом, проголодавшись, мчится в первую попавшуюся булочную, покупает кусок хлеба, разламывает и глотает на ходу.

Однако на его страсть к живописи она смотрела с мягкой снисходительностью. Это джентльменское занятие и как раз по нему, он находит в нем отдых и удовольствие, — словом, «какое ни на есть, а все-таки дело». Особенно одобряла она его увлечение речными пейзажами, так как это надолго уводило его из дома и заставляло бывать на свежем воздухе. Ибо если ее что-нибудь и тревожило — а она порой вдруг застывала, не докончив начатое, и озабоченная морщинка появлялась меж ее бровей, — так это состояние его здоровья… Не нравился ей этот кашель, ставший теперь постоянным, как неотъемлемая часть его существа. А он и не думает обращать на это внимания.

Но сегодня Дженни захлопоталась так, что не имела времени размышлять об этом. Когда все белье было развешено на заднем дворе и весело заплескалось на ветру, она приготовила себе второй завтрак — поджарила хлеба с сыром и решила побаловать себя крепким чаем. Затем сняла халат, надела платье получше, взяла корзинку и вышла из дому. Сегодня к ужину приедут Глины, и она решила приготовить тушеное мясо с овощами. После долгих препирательств с мясником, забраковав несколько кусков, она, наконец, получила то, что хотела. Затем она зашла к бакалейщику и в молочную, по пути заглядывая в витрины и уже несколько иначе, более пристально поинтересовавшись костюмом-тройкой, выставленным в «Ист-Лондон эмпориум», — она давно облюбовала его для Стефена «на случай выхода в свет». Вскоре она уже была дома и принялась резать мясо и чистить овощи. Она радовалась тому, что вечером у них будут гости, — ей нравилась Анна, которую она считала себе «ровней»: ведь Анна тоже сама вела хозяйство в маленьком домике на Тайт-стрит, который Глин купил четыре года назад, после того как, став человеком респектабельным, узаконил свои отношения с Анной и женился на ней. А кроме того, Дженни знала, что Стефен всегда рад Ричарду: если не считать капитана Тэпли, это был теперь его единственный друг и вообще единственный человек, ради которого Стефен соглашался нарушить однообразие своего уединенного существования.