Зеркало, или Снова Воланд - Андрей Малыгин

Но тот, застыв, как парализованный, так ничего и не смог произнести. А лишь скрюченным указательным пальцем руки ткнул пару раз в то самое место, где у Орлова покоилась медаль. Директор тут же проследовал взглядом в указанном направлении и, представляете, никакой золотой звезды там не обнаружил?! На красной колодке, вырезанной из цветного картона, болталась какая-то крупная пуговица на белой нитке!.. И больше ничего! Вот так фокус! Никакой золотой медали не было и в помине!

А дальше председатель профкома увидел, как хозяин кабинета сильно побелел, затем попытался было что-то произнести, но, приоткрыв страдальчески рот, так ничего и не выдавил из себя, а лишь, шумно втянув воздух, как-то жалко улыбнулся. Подскочивший Серов помог ослабшему директору добраться до кресла, а тот уже с сильно побагровевшим лицом одним движением сорвал с груди никчемную побрякушку и с остервенением швырнул ее подальше от себя.

— A-а, к чертовой матери!.. Ты знаешь, Саша, — зашептал он еле внятной скороговоркой, — между нами, девочками, говоря, я с самого начала всей этой кутерьмы с награждением постоянно предчувствовал, что здесь кроется какой-то подвох. Так не бывает, чтоб на партийном собрании… Но, слышь, ведь все как по нотам, разыграно… У всех на глазах… И как теперь из этого дерьма выбираться, не представляю… Но я ведь, понимаешь, главное, и из Москвы подтверждение получил… Правда, по телефону отвечала новенькая с каким-то дурацким именем… Что-то наподобие Фибромы или Фибромены Петровны. Неужели все это подстроено? А, как ты думаешь? Ведь это же гнусность! Это же низко! Это же просто черт знает что! — Орлов достал из стола таблетку нитроглицерина и судорожно сунул ее под язык. Руки его ужасно дрожали.

Вконец растерявшись, и в прямом смысле слова ополоумев от подобного поворота событий, профсоюзный лидер лишь мямлил, словно заучивая наизусть, имя и отчество его так гнусно и неизвестно кем обманутого шефа.

Через какое-то время, несколько придя в себя, он вызвал в кабинет к директору врача, дал неотложные указания референту и секретарю, предварительно что-то пошептав им в самое ухо, отчего у тех мгновенно испугались глаза, а челюсти просто отвисли. Еще через непродолжительное время генеральный директор с диагнозом «гипертонический кризис» был срочно доставлен в отдельную палату одной из лучших городских больниц, а по поводу его награждения на предприятии официально воцарилась гробовая тишина.

Да, для полноты информации и впечатлений нам необходимо на время вернуться на седьмой этаж административного здания в приемную Павла Васильевича Бородкина и сделать некоторые пояснения.

После ухода странного типа с пробором посередине головы, отлично зная деспотичный и скандальный характер своего начальника, секретарь Бородкина курносенькая и шустроглазая Галя постаралась набраться терпения и в точности выполнить переданные от шефа предписания. Но когда стрелки часов, висевших в приемной, уже трижды подряд пробежали пятнадцатиминутное расстояние, ее болезненно-слабое, как у большинства женщин, терпение лопнуло окончательно и она, аккуратненько приоткрыв первую входную дверь кабинета, стукнула в нее кулачком и тихонько позвала:

— Павел Васильевич, к вам можно?

Но на ее удивление за дверью почему-то никто не откликнулся.

Тогда она уже более настойчиво постучала во вторую дверь и погромче задала все тот же самый вопрос. Но и повторная реакция на ее слова была абсолютно идентичной. Или, иначе говоря, совершенно никакой реакции не последовало. И тут в ее сердце вспорхнуло смутное подозрение, и она, уже не раздумывая, толкнула дверь и ворвалась в кабинет.

То, что увидела секретарь в следующий момент, можно сказать без всякого преувеличения, поразило ее до глубины души. Ее чуткое женское сердце мгновенно сжалось и от страха просто похолодело. За широким председательским столом в знакомом кожаном кресле она обнаружила своего грозного шефа, но, если бы вы видели, в каком разнузданно диком состоянии! Ворот расстегнутой и мятой рубашки небрежно скособочился на сторону, жеваный по виду галстук завалился куда-то за плечо, по красному, словно распаренному в бане лицу сбегали капельки крупного пота, а слипшиеся от влаги волосы были страшно всклокочены. И вообще, был он весь мокрым и даже как будто взмыленным, а в комнате плавал зловонный запах потовых выделений, от которого было не продохнуть. Сам же Бородкин, похоже, находился в каком-то полуобморочном состоянии, а изо рта у него торчал пучок зеленой травы, который он, пуская слюни, продолжал методично жевать. Одним словом, вид у Павла Васильевича был просто ужасающим.

Вконец напуганная внешностью своего дражайшего шефа, впечатлительная секретарша громко ойкнула, испуганно вздохнув, схватилась руками за голову, а затем их зачем-то прижала к груди. В тот же самый момент ее крепкие ноги, ослабев, подкосились и она, плюхнувшись на пол, потеряла сознание…

Что же происходило потом в кабинете главного контролера завода, о том наше повествование умалчивает, но, без сомнения, смелое воображение читателя может здесь славненько пофантазировать.

Да, чуть не забыл. Очень престранная история, как рассказывают очевидцы, приключилась тем же днем и еще с одним нашим общим знакомым — с заместителем директора по быту Александром Петровичем Конуриным. Надеюсь, что вы его не позабыли? Ну и что же случилось, спросите вы? Да, откровенно говоря, почти ничего, если не считать того факта, что где-то минут за двадцать до перерыва на обед, который по заводскому графику начинался ровно в двенадцать часов, из его кабинета вышла сначала одна личность, не то женщина, не то уж мужчина с накрашенными губами, напудренным носом и в соломенного цвета парике. Через какое-то время вторая, а следом за ней и третья подозрительная персона.

Первая личность была мощного телосложения, в белых дамских перчатках очень внушительного размера, в серых брюках и клетчатом пиджаке. При виде ее стоявшие рядом с кабинетом две опытнейших представительницы отдела быта, разом онемев, уставились и проводили персону изумленными взглядами. Потом, выразительно переглянувшись, что-то начали шепотом оживленно обсуждать. Но в это время дверь кабинета вновь отворилась и оттуда вынырнула еще одна шарообразная странная личность с какой-то прямо кошачьей физиономией, тоже с раскрашенными губами и крупными золотистыми клипсами на ушах. На голове у нее находился убор, исключительно напоминавший обыкновенную затасканную кепку, повернутую козырьком назад. В руке личность держала атласный бюстгальтер, который при виде уставившихся на нее работниц отдела быта она преспокойненько сунула к себе за пазуху.

Не успели женщины закрыть рты, как из-за двери появилась и третья личность довольно хрупкой комплекции, в круглых очечках, тоже с напомаженными губами, сильно разрумяненным лицом и тонкими усишками на верхней губе. На правом лацкане в тонкую полоску пиджака выделялась красная пластмассовая брошь в виде сердца, пронзенного черной стрелой, с надписью на английском языке «I love you, my baby». Странная личность, взглянув на остолбеневших работниц, шутливо помахала тонкой рукой, облаченной в розовую перчатку, и сначала по-французски произнесла: «Оревуар, мадам». А потом уже по-русски добавила: «Лучшие новости — это свежие новости».

После того как последняя личность пропала на лестнице, никто из кабинета Конурина больше не выходил. Оторопевшие женщины наконец-то обрели дар речи, а врожденное любопытство подтолкнуло их к двери начальника, приоткрыв которую, они застали Конурина что-то пишущим за столом. Он тут же приподнял крупную голову и недовольным голосом пробурчал:

— Ну кто там все время дверь открывает? В чем дело? Лидия Васильевна, вам что-нибудь нужно, какое-то срочное дело? Тогда зайдите и перестаньте, наконец, с дверями играться.

Но работницы отдела быта, таинственно переглянувшись, только потихоньку прикрыли створку и бросились почти бегом куда-то по коридору. А сразу же после обеда большинство их знакомых были крайне заинтригованы очень скандального рода информацией… Ну вы-то, конечно же, догадались о ком и о чем.

Заводской обеденный перерыв был еще в самом разгаре, когда Жорка Буфетов после стольких сомнений наконец принял для себя очень важное, можно даже сказать, судьбоносное решение. Но не будем спешить, давайте обо всем по порядку. И начать повествование об этом необходимо, вернувшись на сутки назад, во вчерашний день, когда раздосадованный неприятным разговором с котообразным гражданином о поэзии вообще и о его стихах в частности, Буфет покинул набережную и отправился восвояси, подумывая о кислых щах со сметаною и об отварных макаронах с чем-нибудь тоже.

Но обед, откровенно говоря, почему-то не задался, и виною тому был его совсем неважнецкий аппетит. Щи уже не казались такими желанными, и, проглотив буквально пять-шесть ложек, не больше, он отставил тарелку в сторону и лениво взглянул на желтоватые макароны с поджаристой крупной котлетой. Всасывать их со свистом, как бывало всегда, сегодня тоже совсем не хотелось.