Как живется вам без СССР? - Лариса Бабиенко

— Почему мать и я должны были слушать такие оскорбления?

Знала бы Галя, что мне говорили подобное же. Только позднее. На митинге, когда уже не было советской власти. Какой-то высокий милицейский чин, махнув перед моим лицом министерской корочкой, безапелляционно изрек:

— Я из дворян, за моей спиной — Россия. А что у вас, у быдла, кроме высшего образования имеется? Мы все у вас отнимем. Запомни! Отнимем…

Так что отымальщиков в любой эпохе и при любой власти всегда предостаточно.

— Но, Галя, — возражаю я — тогда у нас было мощное строительство. На такой элитарной работе, как редакция иновещания, ты вскоре получила бы квартиру. Притом хорошую. А уж если бы ты еще родила ребенка…

Мои доводы, кажется, не произвели на Галю никакого впечатления. Одиночки мыслить в масштабах страны не умеют, взгляд у них на мир не из широкого окна, а будто из щелочки. Многое ли в таком случае увидишь? К примеру, оказывается, что Советский Союз, по мнению моей бывшей однокурсницы, был жидовским государством.

— Каким? — едва не поперхнулась от удивления я.

— Жидовским! — утверждает она. — Революцию ведь сделали жиды…

— А ты читала Короленко «Историю моего современника»? — спросила я в ответ.

Нет, с такими писателями эмигранты в Америке не водятся. А поскольку Владимир Галактионович — мой любимый писатель, то позволю себе его процитировать. И вот что рассказывает писатель о России посткрепостнической:

«…Социальная несправедливость была фактом, бьющим в глаза. От нее наиболее страдают те, кто наиболее тяжко трудится. И все без различия направлений признают, что в этих же массах зреет или уже созрело какое-то слово, которое разрешает все сомнения… Если общая посылка правильна, то вывод, действительно, ясен: „Нужно отрешиться от старого мира“, нужно „от ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови“, уходить туда, где „работают грубые руки“ и где, кроме того, зреет какая-то формула новой жизни» (В. Г. Короленко, «История моего современника». Л., «Худ. литература», 1990 г., т. 4, с. 452–453).

Это честное описание общества девятнадцатого века, искавшего выход из положения, в котором были морально ничтожны миллионы людей. Почему, спрашивается, молодежь тогда не имела права на мечту, жалость по отношению к своему народу, на какие-то действия, которые помогли бы современникам жить лучше, легче и светлее? Что в этом есть еврейского?

Кстати, Короленко за свое честное отношение к событиям той эпохи жестоко поплатился: половину жизни он скитался по каторгам Шлиссельбурга, Глазова, в крошечной северной деревне Починки, в военно-каторжном отделении Тобольской тюрьмы, в Олекминском округе Якутской области.

Студенту Петровской академии Владимиру Галактионовичу Короленко в царской России не позволили доучиться. А за что?

«Некоторые студенты жили в Москве без прописки, — вспоминает в своем романе „История моего современника“ о начале студенческой жизни Владимир Галактионович. — И вот в академической прихожей стали появляться облыжные извещения о получении на имя этих скрывающихся денег или посылок. Когда они являлись, администрация задерживала их и передавала в руки жандармов. Один случай такого ареста в конторе произошел успешно и довольно тихо.

В другом случае студент (кажется, Воинов), заподозрив ловушку, успел вовремя выскочить из канцелярии и побежал через двор к парку. За ним выскочил несчастный долговязый старик-инспектор и бежал по двору, сзывая сторожей. Картина вышла жалкая и отвратительная.

…Начались непрерывные сходки… Составлялся коллективный адрес с протестом. У всех была потребность заявить, что отношения с академической администрацией вызывают негодование.

…Подписав заявление, мы вдвоем объявили, что без дальнейших прений приглашаем подписываться всех, кто согласен с его содержанием, но подадим его, во всяком случае, при любом числе подписавшихся.

…Нас непременно арестуют до двух часов, — уверенно сказал Григорьев.

…Через два часа нас действительно всех арестовали и препроводили в Басманную часть, за Красными воротами.

Через несколько минут мы очутились в зловонном коридоре подвального этажа Басманной части. Так мы просидели довольно долго, прислушиваясь к разнородным звукам, несшимся из соседних камер. Тут были пьяные песни, крики, ругательства… Тогда городовые принимались бить их смертным боем… Впоследствии я много раз писал об убийствах, совершаемых повсеместно в наших участках.

…Мои еще недавние намерения и мечты матери, связанные с дипломом, разлетелись прахом… И пусть… Нет, я уже не пойду на службу к этому государству с Ливенами и Валуевыми вверху, с сетью мелкого неодолимого хищничества внизу. Это — разлагающее прошлое. А я пойду навстречу неведомому будущему».

Где в этой описанной Владимиром Галактионовичем реальности девятнадцатого века, в которой было так много хамства, глупости и подлости, еврейское противостояние?

Из-за подачи коллективного письма руководству Академии молодой Короленко оказался на каторге, где встретился с тысячами таких же деятельных честных и талантливых людей, которые не могли спокойно проходить мимо глобальных злодеяний власти: и разворовывания северных лесов, чиновничьего беспредела, и отношения к мужику по-прежнему, как к крепостному… Короленко описал множество исторических лиц, встреченных в тюрьмах, по пути на каторгу, увидел много революционных романтиков, но людей с еврейскими фамилиями, принимавшими активное участие в той борьбе, в романе «История моего современника» мало.

«Только долго спустя я осмыслил себе душевную трагедию этого погибшего… поколения. Жизнь была пересмотрена вся и вся отвергнута… Скоро интерес отрицания был исчерпан до дна». (В. Г. Короленко, «История моего современника». Л., «Худ. литература», 1990 г., т. 4, с. 403).

В журнале «Огонек» (№ 1, 1913 г.) на первом развороте новогоднего номера были опубликованы пожелания поданных Российской империи. Присяжный поверенный Н. Карабчиевский пожелал фажданам своей эпохи: «Взаимное раздражение, злоба и человеконенавистничество — заливают все вокруг. Воздух отравлен запахом крови и разлагающихся трупов. Плен, тюрьма, самоубийства — самые яркие элементы нашей действительности. Тошно и нудно жить, а жить нужно и жить хочется… Давайте же жить дружно и жить давайте другим!».

Статский советник Колесников сказал в 1913 году фактически о том же:

«В жизни России, в ее культурных стремлениях, в ее социальном и экономическом строе, в литературе и искусствах и вообще вопросах, составляющих общую гармонию жизни страны — мало гармонии. Я бы от всей души желал, чтобы вся нестройность слилась в один стройный аккорд».

На сцену вышли исторические силы, пожелавшие эту «нестройность гармонии жизни» превратить в один «стройный аккорд»… Их задачи осветил Г. В. Плеханов:

«Что бы ни говорили явные и тайные, корыстные и бескорыстные защитники капитализма, несомненно, что увеличение трудности борьбы за жизнь и это умножение шансов нравственной испорченности означает ухудшение быта рабочих. В этом отношении XIX век был для них неблагоприятен.

Но он был чрезвычайно благоприятен для них в другом направлении. Он дал им — или, по крайней мере, их передовой, наиболее чуткой и развитой части — то, что для них важнее всех материальных благ и без чего невозможно коренное улучшение их участи: ясное осознание непримиримой противоположности их интересов с интересами эксплуататоров и твердое убеждение в том, что освобождение рабочих должно и может быть делом самих рабочих» (Г. В. Плеханов, «На пороге двадцатого века»).

К этой перекличке голосов того времени подключается Иван Иванович Скворцов-Степанов, в дальнейшем первый переводчик «Капитала» К. Маркса. В своей статье «К Юзовской катастрофе» он пишет: «Капитал уверяет, что он не может отказаться от своего священного права убивать рабочих свинцовой и хлопковой пылью, увечить их зубчатыми колесами и передаточными ремнями. Если от него потребуют затрат на предохранительные сооружения, это разорит отечественную промышленность» («Рабочее знамя», 1908, авг., № 4).

Один к одному — сегодняшний день XXI века. Помните визит Путина в Пикалево… Премьер вынуждает заплатить зарплату рабочим, а владелец «заводов и пароходов» в ответ бурчит: «неэффективно».

Из далекого прошлого отвечает ему Иван Иванович Скворцов-Степанов: «Не сердце, а карман — самое чувствительное место капиталиста».

Если бы эти слова повторил перед телекамерой В. Путин, цены ему в истории не было бы. Но, увы, Путин представляет интересы крупного капитала и следит лишь за тем, чтобы хоть какая-то пайка доходила до простого работяги: смертность в стране и без того так велика, глядь, и без страны останешься. Вот позору будет на все тысячелетия! Мол, был народ, да почему-то дружно, до единого человека проголосовал ногами вперед, вроде как скрылся в водах Онежского озера.