Как живется вам без СССР? - Лариса Бабиенко

Но…

Как это у Павла Бажова в сказе? «И про то Северьян слыхал, что у Медной горы своя Хозяйка есть. Не любит будто она, как под землей над человеком измываются. А приказчик, — он шибко ожесточенный был, да и попом обнадеженный, — выхватил свой пистолет: — Вот что скажу! И хлоп из одного ствола… в Хозяйку-то! Та пульку рукой поймала, в коленко приказчику бросила и тихонько молвила: — До этого места нет его. — Как приказ отдала. И сейчас же приказчик по самое коленко зеленью оброс… Где тело либо одежа были, там все пустая порода, а кругом малахит первосортный» («Приказчиковы подошвы»).

«Столыпинский» галстук — он такой… Попытаешься набросить его на чужую шею из-за безоглядного неуемного желания владеть, горой ли, дворцом, глядь, как это уже было однажды, будто пустая порода, сам в нем и окажешься.

«Поворошить такое — старикам услада, молодым — наученье. Пусть не думают, что деды-прадеды золотые пенки снимали. Тоже, небось, и рук не жалели и часов не считали, а сколько муки приняли, то по нонешнему времени и не поймешь сразу. Известно, в чем понавыкнешь, то всегда легко да просто кажется, а ведь сперва не так было. На деле с нашим березовским золотом вовсе мудрено вышло. Как нарочно придумано, чтоб до концов не добраться.

…Глафира свое твердит:

— Огонь на что? Разведешь — не подступят к тебе волки» («Золотые дайки»).

Эмиграция не сумела достойно и беззлобно пережить свой отход от родины. Не поднялась до высокой ноты позитивного отношения к стране, давшей образование миллионам крестьянских и рабочих сыновей и дочерей. И дворянских потомков, когда улеглись страсти, не обошла. Сколько оставшихся в России потомков дворян стали командармами, директорами заводов, журналистами центральных газет!

Эмиграция же ничего не оценила и позволила Западу использовать себя как средство террора против России. И не ей бы нынче выдавать себя за героя. Тут ни-ни, вина доказана… Мы ничего не забыли. И коли погладил по головке Буш, не значит еще, что погладит за это же и Русская История. Поэтому эмиграции бы самое время вину свою признать… Кары заслуженной порядочный человек не боится. Скажет, мол, ошибся, извините, потому надо брать в руки лопату и работать на стройках. Народных. Беженцам бы квартиры строить. Чтоб вину свою перед людьми живыми, конкретными, особо пострадавшими, замолить. А храмы, придет время, народ сам построит.

Но этого не случилось. Значит, кто виртуальный тут, со стороны к нам приехал, мол, барин я и навсегда для вас барин, в норковой шубе среди лета, как княжна Голицына, чтоб показать Путину, к шубе, вишь, только дворца не хватает, кто с тяжелыми чемоданами после революции вдаль от нас умчался, то пусть будет такой при возвращении — лишь скромным гостем. С достоинством. Но гостем.

А кто ежедневно трудился во благо Родины — вот в нем и есть малахит первосортный, такому и надо в первую очередь возвращать блага людские да государственные. Вырастить собственника по Столыпину — алчных одиночек, да прибавить к ним десяток-косой тех, кто много лет глаза наприщур держал, нетрудно. Куда труднее работать так, чтоб врагам гордо кинуть, как у Бажова: «Народ у меня был, живой цветик, утеха»…

И когда акценты в жизни расставлены верно, не подступят к нам никакие волки. Даже коли честные порядочные люди страны и находятся нынче во внутренней эмиграции. Но ведь мы не бросились в чужие страны с воплем «бей их», не схватили в руки оружие, не направили его против мальчишек, которые вынужденно, по законам государства, служат в нынешней армии.

Миллионы людей не опустили руки, не опустились сами, а, преисполненные достоинства, в обстановке полного обнищания терпеливо изо дня в день растолковывают гражданам нашего государства ошибочность поступка, когда опьяненные лишь обещаниями, они пошли за аферистами и проходимцами с мосадовско-цэрэушными приплатами в бумажниках. В итоге вся собственность страны из-за нашей беспечности также залетела в эти кошельки. А для своей безопасности они загодя поделили территорию страны на клетки, разбив ее на десяток меленьких государств, в которых душно и тяжело, будто в газовой камере.

Тот, кто понял, что по менталитету он — желающий добра всем, а не единицам, всем народам, а не по отдельности, тот, кто никогда не станет базарно-космополитичным бомжем, и есть подлинный Герой России, ежедневно в условиях травли и осмеяния объясняющий народу геополитическую, экономическую и нравственную необходимость восстановления Родины.

Красота этого грандиозного и бескорыстного, как молитва, поступка рано или поздно восторжествует.

ЧАША С ЦИКУТОЙ

Не верь тому,кто Родину не любит,Кто в суете забылпро свой народ.Настанет час — они отца забудет,И мать роднуюпо миру пошлет.Не верь ему!Ни праведник, ни лекарьНе исцелят души его вовекКоль чувство Родиныушло из Человека,Напрасно все —ушел и Человек!

(Борис Гунько)

На факультете заметили: нравится Галине Сережа. В его присутствии девушка громко смеялась, часто гляделась в зеркальце, блистала обширным знанием иностранных языков. А увалень этот, недотепа, ноль внимания на шуструю однокурсницу. Однажды Галя, осерчав на безразличного к ней парня, начала вдруг шумно двигать столами, стульями… К ней подошла Катерина и попросила:

— Тише, пожалуйста, голова уже болит!

И в ответ услышала неожиданное:

— Заткнись, гнида!

Бурное комсомольское собрание было на курсе только по одному поводу: сирота из детского дома Леня, поступивший на факультет журналистики, украл у Олега, соседа по комнате, стипендию нескольких студентов. Леню с позором выгнали с факультета, а одна из однокурсниц, мать которой работала директором комиссионного магазина в Москве, хотела было и вовсе подвести под судьбой Лени черту:

— Я таких из автомата расстреляла бы…

А вот Катя за кражу ее человеческого достоинства никому ничего не сказала и пожалела сироту: ведь у Галины мать неожиданно покончила жизнь самоубийством в тот день, когда девушка 1 сентября пришла домой после первого же учебного дня в МГУ.

Простили Гале на факультете и ее участие в антисоветской демонстрации, устроенной сионистами на площади Маяковского. Мало того, она получила хорошее распределение после окончания факультета — на радио, в редакцию иновещания. «Возможно, в Советском Союзе и были некоторые успехи», так мыслили диссиденты того времени, но на Западе ведь лучше! Там даже воздух курортный, там рай, свобода!

Реальная жизнь Галины на тот момент — комната в центре Москвы, хорошая работа, командировки по всей огромной стране! Мало кому в начале трудовой жизни такая удача выпадает. Но Галя… ох уж эта ее неугомонность и неуправляемость… вдруг по израильской визе улетает из Советского Союза. И для многих из нас следы ее потерялись. Ведь улетел человек фактически на другую планету, о которой мы по тому времени кое-что слышали, но ничего еще толком не знали.

Прошло много лет, и вот Галя за моим столом пьет чай, а я уже знаю из ее прошлых встреч с однокурсницами, что в Риме, где была ее первая пересадка, лишь выйдя на трап самолета, девушка душой уловила, что мир, в который она вдруг попала, вовсе не ее мир. Хотела было шагнуть назад, но стюардесса тонкой рукой закрыла ей возврат на Родину.

На второй день переселенцы в лагере с юмором обсуждали между собой, что писать в заявлении, почему они покинули СССР? Респектабельные доценты медицинских кафедр, элитные пианисты, певцы, получившие в стране бесплатное высшее образование и жилье, пользовавшиеся бесплатной медициной, нагло писали, что в Советском Союзе их преследовали. Каким образом? То и дело, видите ли, кричали им в спину: жид! Прямо целый хор, видите ли, за ними гонялся!

Что было чистокровным враньем, хотя бы потому, что за подобные выкрики в стране жестко наказывали.

Но американцам хотелось в это верить, и они верили, и охотно сажали на свою спину наших обормотов.

Куда делась потом гора этих заявлений, в каком архиве они находятся, чтобы познакомиться с ними? Особенно после того, когда уже знаешь, что таких же великолепных должностей мало кому из них на Западе и в Израиле выпало, и квартир им там никто бесплатно не дал, и десятилетиями жили они потом в съемном жилье, но зато упорно писали своим бывшим друзьям в Советский Союз о том, как превосходно живут там… где нас нет.

Что писал в своей бумаженции Анатолий Алексин, которого у нас печатали куда больше, чем русских писателей? Что писали летчики, певцы, которые потом в Израиле работали дворниками? Что писала моя одноклассница Мира, семья которой имела в центре города немалое подворье с большим количеством комнат в доме, а у папы работа — завскладом по распределению продуктов всем ресторанам города? И мать никогда не работала. Что писала она, как ее, комсорга класса, притесняли?