Грех во спасение - Ирина Мельникова

– Ну, пропал наш Антоша, как пить дать пропал! Приворожила его Васька, не иначе! Покойница Глафира ведьмой в Терзе значилась, да и дед тоже из бергалов[45] был, лешак еще тот, бородища – во! – Прасковья Тихоновна провела рукой где-то в области колен и покачала головой. – Конечно, девка она видная да ладная, мужики, как мухи на мед, к ней тянутся, но ни одного она, по правде, не приветила, не приголубила пока! Степка этот чубатый, которому она морду тогда на источнике попортила, уже год ее домогается. Видно, совсем с ума съехал, если силком решился девку одолеть. Да и чего с него взять! Охальник да матерщинник, у них вся порода такая, у Охлобыстиных-то! – Она вздохнула и перекрестилась. – Наш Антоша ни в какое сравнение с ним не идет, потому, видно, с Васеной у них все и сладилось. Она хоть и сирота, но себя блюдет, с парнями под кустами не валяется и к себе в избу не водит. В Терзе ее не очень любят за нрав, строптивая девка, неуступчивая... Один тут спьяну решил ее к забору прижать, так потом с неделю на полатях отлеживался, после того как она его мордой о тот же забор повозила. – Прасковья Тихоновна склонилась к Маше и прошептала: – Ох, пришелся Антоша ей по душе, кабы к осени свадьбу не привелось играть.

Маша невольно вздрогнула, а сердце сжалось в дурном предчувствии. Неужели ради Митиного освобождения придется пожертвовать еще одной любовью – любовью Антона и гордячки Васены? И вправе ли она разбивать эту едва зародившуюся, но уже изначально обреченную любовь? Молодые люди не вольны в своих чувствах, и ей надобно взять новый грех на душу, чтобы выступить в роли коварной разлучницы, похоронить еще одну надежду на счастье. И не зря Антон переживает так сильно, молчит, страдает, и все потому, что давно уже знает – им с Васеной никогда не быть вместе.

Девушка стиснула ладони, стараясь не выдать своего смятения. Не дай бог, Антон взбунтуется, откажется расставаться с Васеной, и тогда все ее планы полетят насмарку. И она не сможет воспротивиться его решению, потому что не вправе распоряжаться чужими судьбами так, как распорядилась своей.

Она подняла глаза на хозяйку и непроизвольно вздрогнула. Прасковья Тихоновна, прищурившись, смотрела на нее, и было в ее взгляде нечто такое – не совсем понятное и потому тревожное, что Маша внутренне съежилась от страха. Неужели хозяйка что-то заподозрила? Она нервно сглотнула и, постаравшись придать своему лицу самое безмятежное выражение, спросила:

– Выходит, Васена сирота?

– Сирота, сирота, – закивала головой Прасковья Тихоновна и, встав со стула, взбила небольшую подушку, на которой сидела. Потом опять опустилась на сиденье, сложила руки на коленях и издала глубокий и продолжительный вздох – первый признак того, что настроилась на долгий и обстоятельный рассказ.

...Как и Маша, Васена осталась сиротой в пять лет, отец ее погиб во время аварии на домне, мать через год утопилась в заводском пруду, после того как над ней надругались солдаты из охраны острога. В опекуны к Васене определили деда Ермолая, человека не злого, но вздорного, ни к какому путному делу, кроме шатания по тайге, не приспособленного. Соседи над ним посмеивались: «Не вышло из мужика ни работника, ни охотника!» Но все же на две кухни – плац-майора и начальника завода – дед исправно поставлял битую птицу: уток, рябчиков, тетеревов, а с наступлением сезона ягоды, грибы, орехи... Изредка, непонятно откуда, у старика появлялись вдруг шальные деньги, которые незамедлительно уплывали в руки целовальнику казенной лавки. Допьяна дед Ермолай никогда не напивался, но и трезвым редко бывал.

Эти неожиданные всплески непомерного для этих мест расточительства вызывали в поселении самые разные толки и пересуды, но все они сводились к одному: дед, без всякого сомнения, где-то бергалит. Ничем другим объяснить его долгие отлучки из Терзи на неделю, а то и на две было нельзя. За Ермолаем пытались следить. Но дед, стоило ему зайти в тайгу, так запутывал свои следы, настолько умело уходил от преследователей, что всем любителям поживиться золотишком за чужой счет только и оставалось, что чесать в затылках и с огорчением признавать: хитроумный старикашка оставил их с носом.

Женка его, Глафира, смирилась с невеселой своей судьбой, мужа не грызла и не перечила против его скитаний по лесу. Да, по совести сказать, на лучшую долю она и не рассчитывала. С детских лет болезненная и тощая, она к тому же и лицом не удалась – да так бы, наверное, и осталась старой девкой, вековухой, если бы нежданно-негаданно не посватался к ней Ермолай. Не посмотрела Глафира на начинавшую седеть бороду и вздорный нрав – согласилась.

Васенку она приняла хорошо. Хоть и малолетка, от пенечка два вершка, а все помощница и по дому, и по огороду. Сама Глафира часто, бывало по два-три дня, лежала пластом, и тогда в неубранной, замусоренной избе было совсем неприглядно.

Да и по натуре своей Глафира была не сварлива, сироту жалела и помаленьку, втайне от деда, баловала: то пряник в руку сунет, то кусок сахару. Ермолай подобное баловство не понимал и сердился, если замечал, что жена и Васена о чем-то шепчутся между собой.

...Четырнадцатый год пошел Васене, когда Ермолай впервые взял ее с собой на охоту.

– Ишь, чего надумал, старый черт! – ворчала Глафира. – Долго ли до греха! Того и гляди, потеряется дите в тайге, не сносить тогда тебе головы!

– Не потеряюсь, тетечка Глаша, ей-богу, не потеряюсь, – упрашивала ее Васенка. – Я следочек в следочек за дедуней пойду.

– А если уркаган какой встретится или беглый? Оне ведь не пожалеют!

– Кто нас т-тронет, тот т-три д-дни н-не проживет, – петушился дед, как всегда малость заикаясь. – Д-две головы – н-не одна!

Но Глафира сердилась еще пуще:

– Какие две головы? Одна – пустая, старая, а другая и вовсе – малая!

Что старая – верно, а малая?.. Это как сказать. Васена посмотрела на тетку Глафиру сверху вниз и улыбнулась. Была она не по годам рослая, уже в то время на голову выше тщедушной Глафиры. И не хлипкая, как стебелек, что гнется под колосом, а ладная, крепко сбитая. Слободские парни уже начали на нее заглядываться. Может, потому и опасалась тетка Глафира отпускать ее с дедом в лес?.. Но тогда Васене это было невдомек.

Вернулась она из тайги сама не своя. Ходила по двору задумчивая, на вопросы тетки отвечала невпопад... Прожила всю свою жизнь, почитай, на лесной опушке и не знала, какая она – тайга! И ходить по ней совсем по-другому, чем собирать грибы или ягоды в ближнем березняке, и запахи иные, и воздух...

И всю ночь она не спала, будто опять бродила в зыбком полусне по простроченной золотом и пламенем осенней тайге...