Мать королей - Юзеф Игнаций Крашевский

сомнений, что запланированной коронации ничто не помешает.

Очень тщательно скрывали съезд от тех, которые могли или предотвратить его, или своим влиянием изменить. Сам епископ Збигнев, обычно лучше всех знавший обо всём, что делалось или готовилось в стране, был в полном неведении относительно коварных интриг своих противников.

Всё, казалось, идёт по его желанию. При жизни короля получили гарантию выбора преемника; на трон был назначен Владислав. Коронация становилась только подтверждением того, что было торжественно обещано.

Хотя епископ был спокоен за будущее и старался успокоить королеву, оставалось обдумать столько дел на время несовершеннолетия нового короля, что совещание ни на минуту не прерывали.

По целым дням, часто ночью, сходились туда главнейшие сенаторы, обсуждая вопросы опеки, губернаторов, раздела власти, раздачи разных земель и части страны в руки людей, которым можно было доверять. Епископ Збигнев хорошо знал своих противников и их силы, но не допускал такого нахальства и самоуправства с их стороны, какое его ждало.

Войцех Ястжебец, со слезами жалущийся на племянника Дерслава, первым пытался его поведение представить епископу как вызванное междуцарствием и объявляющее, что следовало ожидать других беззаконий.

Олесницкий пренебрегал выходкой Дерслава из Рытвиан, он считал её одним из тех домашних дел, семейным инцидентом, которому не годилось приписывать излишнего значения.

Из этой гарантии и веры в себя его вдруг вывело неожиданное событие, почти невероятное: объявление, что известный бунтарь и друг гуситов Николай Сиострзенец Корнич, когда-то бурграф в Будзине, напал на его имение Славсковское.

Когда Олесницкому это объявили, он ушам своим не хотел верить. Он не остыл ещё от удивления и ужаса, когда придворный королевы прибежал к нему с настоятельной просьбой поспешить к ней. Дело не терпело ни малейших отлагательств.

Присутствующий при этом вызове родной брат епископа Ян из Олесницы, коронный маршалек, который только что покинул замок и виделся с королевой, когда тот его спросил, не был ли он в курсе, зачем его так срочно вызывали, ничего сказать не мог. Он оставил королеву, которая присматривала за детьми, как обычно, и была поглощена тысячью малюсеньких забот, кои вдовство на неё возложило.

Несмотря на горе, Сонька не имела времени заливаться слезами и проводить день на сетованиях. Она сама должна была быть активной, хотя верила в бдительность и заботу Олесницкого.

Также в её комнатах сбегались нити множества сетей, растянутых по всей стране. Каждую минуту приезжали гонцы, приходили донесения, отправляли посланцев, разносящих приказы. Всё это делалось с ведома епископа, по его разрешению, по его желанию, но королева сама обдумывала средства, назначала людей, приводила в движение множество колёс этой машины.

Она была неутомима, а тот, кто знает, как работа лечит от страданий, какое облегчение приносит, поймёт, что Сонька, вместо того, чтобы чувствовать себя этим обременённой, почувствовала более легкую боль в сердце.

Несмотря на заверения, она ещё не считала себя в безопасности. Ей ежедневно доносили об угрозах людей, о враждебности которых к себе и епископу она знала. Она дрожала, предвидя, что они могут решиться на всё.

Одним из тех, кто теперь ей наиболее ревностно служили, был Хинча из Рогова. Человеческой природе свойственно привязываться к тем, из-за кого страдали. Кроме того, Хинча был осведомлён об освобождении Страша и боялся его. Поэтому решил следить за всеми его шагами.

Сразу после похорон он исчез из Кракова, объявив только королеве, что должен поехать по срочным делам. И так же внезапно, как выехал, одного дня вернулся назад, несмотря на необычный час, требуя, чтобы его немедленно впустили к королеве.

Весь ещё покрытый дорожной пылью, с залитым потом лицом он предстал перед ней. Его внешний вид и спешка, с какой он навязчиво ломился в дверь, насторожили Соньку.

– Милостивая пани, – сказал, едва поклонившись, Хинча, – знает ли что-нибудь епископ Краковский или кто-нибудь о созыве съезда шляхты в Опатове, которая хочет воспротивится коронации?

Сонька осенила себя крестным знамением и отошла, испугавшись.

– Ни епископ, ни я, никто о нём не слышал!

– Раны Господни, – сказал Хинча, – едва есть время это предотвратить, а Бог знает, можно ли ещё что-нибудь сделать. Съезд в эти дни, несомненно. На него собираются все враги епископа и ваши.

Королева, не долго думая, лихорадочно хлопнула слугам и, не прекращая спрашивать Хинчу, отправила придворного к епископу.

– Чьих же рук дело этот съезд? – спросила она.

– Достаточно сказать, что Страш приложил к этому руку, – воскликнул Хинча, – а с ним едут и бегут самые смелые. Это устроили так ловко, что, когда дадут знать панам сенаторам, если им соизволят об этом объявить, на уже расставленных на дороге конях у них не будет времени добраться до Опатова.

Услышав об этом, королева снова ударила в ладоши с присущими ей спешкой и энергией.

– Позвать мне конюшего, – крикнула она вошедшему придворному, – сию минуту!

Хинча ещё рассказывал дальше, когда на порог комнаты уже входил конюший, привыкший к тому, что королеве нужно было служить быстро.

– Всех моих лошадей в тот же час расставить по дороге в Опатов[2], – воскликнула она.

Конюший едва пробубнил, что ему жаль коней, когда Сонька прервала его:

– Ты слышал приказ, никаких отговорок. Ты отвечаешь за каждую потерянную минуту. Всех моих лошадей на дорогу до Опатова, а лучшие останутся для моей лёгкой кареты. Иди! Исполняй!

Удивлённый конюший вышел.

Сонька с нетерпением ждала епископа, который подъехал, особенно не спеша, всегда спокойный и не любитель показывать горячую заинтересованность чем-либо. Его авторитет от этого страдал бы.

Взгляд королевы искал на его лице следы беспокойства, какое новость о съезде в Опатове должна была вызвать.

– Мой защитник, – воскликнула она оживлённо, – ты уже знаешь, что намерены делать враги моих детей?

Она говорила таким взволнованным и отчаянным голосом, что епископ был удивлён.

– Разве случилось что-нибудь новое, о чём бы я не был осведомлён? – спросил он.

– Созвали съезд в Опатове… и на этих днях, чтобы помешать коронации – кто знает? – может, чтобы подорвать выбор Владислава.

– Кто? – спросил весьма удивлённый епископ. – Съезд? Без сенаторов? Что это должно значить и кто его созывает?

Королева дала знак Хинчи, чтобы вошёл.

– Говори, – сказала она.

Епископ молча ждал.

Хинча немедленно приступил к повествованию, а по мере того, как говорил, лицо епископа стягивалось.

– Этот съезд не будет иметь никакого значения, – сказал он, выслушав.

Королева ломала руки.

– А! Опекун моих детей, ты, которому их доверил отец, – воскликнула она. – Ты уже много сделал для них и для меня, сделай ещё эту жертву, будь на этом опасном съезде. Другие сенаторы тоже…

Погрустневший епископ думал. Он