Гнёт ее заботы - Тим Пауэрс

Он услышал шелест ее босых ступней по песку, когда она повернулась чтобы взглянуть на юг. Она издала едва слышный звук, то ли вздох, то ли всхлип, и он знал, ее страшили мучения, которые предстояло пережить, чтобы спасти Шелли. ― Ты ведь не хочешь, чтобы он умер, ― сказала она. ― Освободи меня, чтобы я могла его спасти.

― Нет, ― ответил Кроуфорд, стараясь придать голосу твердость. ― Это был его план. Он сам хотел, чтобы я это сделал.

Женщина снова повернулась к нему, и он обнаружил себя беззащитно противостоящим ее нечеловеческому пристальному взгляду. ― Ты хочешь, чтобы он умер?

― Я не стану его останавливать.

― А он сказал тебе, ― спросила она, ― что я погибну вместе с ним?

Ее глаза казались бездонными, темными, словно холодная безлунная ночь на островах Средиземноморья. ― Да, ― прошептал он.

― Ты хочешь, чтобы я умерла тоже?

Он почувствовала, как горячая рука Джозефины накрыла его руку; он хотел уже было раздраженно ее стряхнуть, но вместо этого заставил себя сжать ее в ответ, хотя и понимал, что ведет за руку смерть ― не столь далекую свою, а сегодня для Шелли и ламии. Он пытался думать о Перси Флоренсе Шелли, о Мэри, о детях Вильямсов и Джозефине.

― Да, ― ответил он стоящей перед ним женщине, надеясь, что все это закончится раньше, чем его хрупкая решимость рассыплется в прах. Он отвел от нее взгляд и увидел, сквозь стоящие в глазах Шелли слезы, густую завесу тумана, повисшую под темными тучами, прямо по курсу несущегося по волнам Дон Жуана.

Он присел, так как раскачивание далекой палубы заставляло его пошатываться на песке ― но и сам песок тоже был в движении. Сбегающие от пентаграммы песчаные волны стали выше, хотя они, казалось, были бессильны сделать хоть что-то с самой пентаграммой; но в обращенном к морю полукруге вокруг трех человеческих форм начинали вырастать бугристые фигуры, очевидно составленные из песка. Скалы обросшего лесом холма трещали, словно пытались разогнуть сведенные вечностью члены.

― Земля ― моя мать, она накажет тебя, ― сказала женщина, ― если я ей позволю.

Три ногтя свободной руки Кроуфорда до крови впились в ладонь. И в этот миг он больше не мог сказать, чьи слезы туманят его взгляд, были ли это слезы Шелли, или плакал он сам. Все что случилось с ним, после той недели проведенной в счастливом плену ламии в Швейцарии, казалось сплошной несбывшейся надеждой. ― Позволь ей, ― тихо сказал.

― Но разве я могу? ― ответила она. ― Ведь я люблю тебя.

Он смутно осознавал, что рука Джозефины больше не покоится в его. Дон Жуан несся сквозь туман под нависшими над ним черными тучами, когда внезапно ударил ветер, и корабль чудовищно накренился, наполнив паруса горячим влажным дыханием шторма; Кроуфорд почувствовал боль, когда Шелли налетел на ограждение борта и вцепился в него руками.

Маленькое итальянское суденышко, фелюка[356], виднелось по курсу с правого борта, на всех порах мчась в порт Ливорно, но оно приспустило свои треугольные латинские паруса, когда поравнялось с яхтой Шелли, и его капитан крикнул сквозь разделявшую их темную воду, предлагая пассажирам Дон Жуана перейти на его борт.

Кроуфорд почувствовал, как напряглось его горло, когда Шелли выкрикнул: ― Нет! Фелюка уже удалялась с кормы, и Шелли приходилось не только смотреть назад, но и задирать голову, чтобы увидеть ее с того места, где он скорчился возле борта накренившейся палубы Дон Жуана.

― Разрушь пентаграмму, ― сказала облитая серебром женщина, сжимаясь от давящего на нее солнечного света, ― и я пощажу их всех ― детей, ту женщину ― всех их. Только сделай это сейчас. Я и так уже ослабла настолько, что едва уцелею после того, как спасу Шелли.

― Отпусти ее, Майкл, ― неожиданно сказала Джозефина. ― Ты не можешь убить его сестру!

«Тоже, ― с горечью подумал Кроуфорд, ― ты хотела сказать, не могу убить его сестру тоже, вдобавок к твоей сестре, это ты хотела сказать»?

― Вспомни, что она обещала Шелли, ― сказал он. И голос его был резким словно скрежет скал и шорох песка.

― Ты тоже женщина, ― сказала Ламия Джозефине, ― и тоже его любишь. Мы с тобой похожи, одинаковы в этом. Я позволю тебе быть с ним ― оставлю вас двоих ― если ты просто позволишь мне спасти моего брата. Я не знаю, почему твой Майкл желает его смерти.

― Он ревнует, завидует Шелли, ― сказала Джозефина, ― потому что Шелли… обладал тобой здесь, месяц назад.

Кроуфорд повернулся к Джозефине, чтобы опровергнуть ее слова, но в этот миг капитан удаляющейся фелюки прокричал: ― Если не хотите подняться на борт, ради всего святого, спустите паруса или вы погибли! ― и Вильямс, чье скороспелое решение вдребезги разбилось при первых признаках приближения настоящей смерти, бросился к фалам[357], чтобы последовать его совету.

Шелли прыгнул вперед и ударом кулака отбросил его от паруса, и Дон Жуан, с трудом преодолевая вздымающиеся волны и туманом окутывающий его дождь, все еще под полными парусами, поплыл дальше в бушующий шторм.

Кроуфорд увидел, как Вильямс ― нет, это была Джозефина ― кинулась к пентаграмме, собираясь разрушить линии, но Кроуфорд поймал ее за руку и отбросил назад на песок.

Человеко-подобные существа, составленные из кремнистого песка, возвышались вокруг них, в бессильной ярости или, быть может, горе, размахивая беспалыми руками, а деревья позади на склоне с треском ломались и падали, словно сам холм пробуждался и сбрасывал свои органические покровы. Море бурлило, словно кипящий котел, а в небе метались полчища взволнованных духов.

― Майкл, ― позвала женщина, стоящая в пентаграмме.

Он беспомощно взглянул на нее. На ее перламутровой коже появились ожоги. Непостижимо, но в ее неземных глазах все еще светилась любовь. «Ни один человек, ― подумал он, ― не смог бы продолжать любить меня после всего этого».

― Теперь уже слишком поздно, ― сказала она. ― Я сегодня умру. Позволь же мне хотя бы умереть на пути к нему, пусть мне уже не успеть к нему на помощь.

Он понимал, что только тот, кто воистину себя ненавидит, мог продолжать эту пытку, мог остаться холодным к ее мольбам, и спросил себя, узнают ли когда-нибудь Джозефина, Мэри и ее ребенок достаточно, чтобы испытывать благодарность к такому человеку ― человеку, что был для этого выбран.

― Нет, ― ответил он.

Дон Жуан шел ко дну под нависшим над ним темным, бушующим небом; вода потоками лилась через планширы, но туго надутые паруса все еще тащили его вперед.

Шелли цеплялся за ограждение. ― Прощай, Айкмэн, ― сказал он, вынужденный выплюнуть соленую воду, прежде чем смог говорить.

― Кроуфорд, ― сказал Кроуфорд, внезапно подумав, что это было важно. ― Меня зовут Майкл Кроуфорд.

Кроуфорд почувствовал натянутость улыбки Шелли, когда тот запрокинул лицо к теплому дождю над сплошным потоком воды, рвущимся внутрь через планширы. ― Прощай, Майкл Кроуфорд.

― Я все еще могу освободить ее, ― услышал Кроуфорд свой голос.

― Нет, ― с каким-то отчаянно удерживаемым спокойствием сказал Шелли. ― Останься со мной.

― Прощай, Шелли, ― только и сумел сказать Кроуфорд.

Он почувствовал, как Шелли отцепил руку от ограждения, чтобы махнуть ему на прощанье.

Кроуфорд уловил последнюю мысль Шелли, когда молодой поэт обреченно позволил ногам оторваться от палубы, разжал пальцы и позволил свирепо голодному морю смести его в свою разверстую пасть: унылую признательность, что он никогда не учился плавать.

Затем рот Кроуфорд внезапно оказался забит горячим песком, когда он упал лицом вниз, хватая ртом воздух, хотя не его легкие раздирала в этот миг на части заполнившая их холодная вода.

Через минуту или две его дыхание успокоилось, и он смог поднять от земли облепленное песком лицо.

Женщина в пентаграмме немыслимо съеживалась, иссыхая под палящими лучами солнца. Она была теперь больше похожа на рептилию, чем на человека, и вскоре в ней безошибочно угадывалась змея. Ее блестящие чешуйки отливали пурпуром и золотом. И словно вторя туманной буре, в которой обрел свой конец Дон Жуан, трясущийся холм выбросил вверх облако пыли, а затем налетел яростный ветер, разметавший земляные фигуры облаками жалящих песчаных брызг.

Сжавшееся создание одарило его последним затуманенным взглядом полным любви и страдания, а затем перед ним была лишь маленькая статуя, лежащая в центре нарисованной на песке пентаграммы. Ветер утих, и он снова остался один, с Джозефиной, сидящей на песке и потирающей руку.

Кроуфорд чувствовал себя неприятно опьяненным, потерявшим связь этим миром. «Бросаю женщин направо и налево», ― подумал он, наклоняясь чтобы поднять маленькую статую; он отвел руку назад, а затем как можно дальше запустил статую по дуге в воды залива. Она, казалось, надолго зависла в воздухе, медленно вращаясь, прежде чем, наконец, устремилась вниз и с тихим, едва заметным всплеском скрылась под водой.