Битвы за корону. Прекрасная полячка - Валерий Елманов

Подметив краем глаза, что Лавицкий насторожился, я успокоил его:

— Ни к чему, чтобы кто-то случайно услышал некие подробности из нашей последующей беседы, хотя боюсь, что она навряд ли окажется плодотворной, поскольку яснейшую панну на царство я не…

Договорить не успел, осекшись, ибо ксендз весело засмеялся. Я недоуменно уставился на него, но этот наглец продолжал весело хохотать.

— Ну да, я и сам считаю, что это предложение ничего, кроме смеха, у здравомыслящего человека вызвать не может, — вежливо согласился я, стараясь не выдать охватившего меня раздражения.

— Езус Мария, да неужто ты мог подумать, будто я явлюсь к тебе с подобной просьбой?! — наконец выдавил он и, вытирая платком глаза, продолжил: — Конечно же нет. Разумеется, ни я, ни кто-либо другой не имеем ни малейшей возможности хоть как-то повлиять на избрание русского царя. Да мы и не собирались этого делать. Более того, если Боярская дума и Освященный собор придут к мнению, что Федор Борисович Годунов является наилучшим претендентом на престол, поверь, я буду только рад. Он — человек здравомыслящий, а кроме того, у него есть прекрасный советник, который поможет не наделать глупостей на первых порах. Следовательно, Речи Посполитой будет не нужно опасаться своего восточного соседа.

— А-а… при чем тогда приданое? — вконец растерявшись, уставился я на него.

— Ну это же очевидно, — развел руками отец Андрей. — Федор становится царем и, полагаю, выделит жениху своей сестры ту часть земель, которую имел сам.

— Тогда в чем заключается просьба?

— Дозволить Марине Юрьевне некоторые вольности. — И лицо иезуита мгновенно приобрело умоляющее выражение. — Право, мне искренне жаль яснейшую панну, живущую ныне словно монахиня или какая-то головница, угодившая в русский острог. К тому же ей и осталось быть подле трона совсем недолго. Ты же сам говоришь, будто избрание Годунова предрешено. Пускай! Но тогда ей останется покинуть Русь, верно? И… я бы хотел, чтоб она дожила до этого светлого дня, а не окончательно зачахла к тому времени от своего затворничества. Ныне же ей вовсе ничего нельзя. В кои веки заглянула к Федору Борисовичу навестить больного, оказывается, и это запрещено.

— То есть вольности заключаются в дозволении и далее навещать Годунова? — усмехнулся я.

— Да нет же! Я вовсе не то имел в виду. Хотя, если князь желает получить за его сестрой Кострому и прочее, конечно, лучше допустить ее один-два раза к будущему царю, чтобы и она могла попросить его о том.

— В приданом не нуждаюсь, — буркнул я.

— Ну нет так нет, — покладисто согласился Лавицкий. — Тогда и ей ни к чему видеться с Федором Борисовичем, тем более он вроде бы выздоравливает. Собственно, главная моя просьба заключалась совсем не в этом. Речь идет лишь о разрешении выезжать за город и ее достойном пенсионе при отъезде. Зная, насколько влиятелен ныне князь, я хотел бы попросить его не поскупиться, когда на совете или в Думе станут обсуждать, какую сумму надлежит выделить на дальнейшее содержание яснейшей, а какую — ее отцу.

— Вот как? Речь всего-навсего о серебре? — недоверчиво уточнил я.

— Ну конечно, — обрадовался Лавицкий. — Да и суммы смехотворные. Тому же пану Мнишку просьба выплатить тридцать тысяч злотых и выдать перед его отъездом в Речь Посполитую долговое обязательство еще на семьдесят тысяч злотых, чтобы он смог расплатиться по своим долгам перед королем. Право, оно совсем недорого. В общей сложности всего-то чуть более тридцати тысяч рублей. Да и необременительно, ведь в обязательстве можно указать разумные сроки выплаты. Ну-у, скажем, три года, притом без начисления процентов, то есть, говоря по-русски, резы.

— И Сигизмунд согласится с таким обязательством? — усомнился я.

— Как там говорят на Руси? — Иезуит потер переносицу, вспоминая, и выдал: — С паршивой овцы хоть шерсти клок. Ведь в противном случае король не получит с пана Мнишка ни гроша. Ну и назначить Марине Юрьевне пенсион в размере тридцати тысяч злотых в год как бывшей русской царице.

— И все? — настороженно уточнил я, прикидывая, что ясновельможному и впрямь можно отстегнуть деньжат — невелика сумма. Да и Марине пенсию назначить все равно придется. В конце концов, ей, как бывшей царице, и впрямь меньше десяти тысяч рублей в год платить стыдно. Однако ощущение, будто в нашем разговоре есть нечто неправильное, не покидало меня. Возникшее несколькими минутами ранее, оно все усиливалось и усиливалось.

— Разумеется, — развел руками иезуит, и я неожиданно понял, почему взялось у меня это чувство.

Да потому, что Лавицкий изначально ни разу не заикнулся о ее будущем сыне, которого она, может быть, родит. И я, пообещав, что, когда станут обсуждать финансовые вопросы, стану лично ратовать за выплаты пану Мнишку и назначение пенсии бывшей царице, открыто спросил его, почему тот молчит о неродившемся ребенке.

Тот помрачнел и нехотя пояснил:

— В свите яснейшей достаточно многоопытных женщин, которые знают толк в таких делах. Уже ныне им понятно: с беременностью царицы ничего хорошего не выйдет. Все признаки говорят, что ей не выносить плод больше месяца, от силы двух. Получается, в любом случае несчастье произойдет до начала лета. Вот и выходит, что когда соберется распущенный Дмитрием Освященный Земский собор… — Он не договорил, но и без того было понятно.

Я тоже обошелся без комментариев. Выражать сочувствие — прозвучит фальшиво, а радость неуместна. «Возможно, Марина потому и прислала ко мне Лавицкого, поняв, что окончательно проиграла, и решив выцыганить напоследок побольше деньжат, — мелькнула мыслишка. — Скорее всего, так оно и есть».

— Я очень благодарен тебе, князь, — встрепенулся иезуит, прервав молчание и поднимаясь с лавки. — Признаться, когда я шел сюда, то надеялся, что ты не станешь противиться, однако сомнения оставались. Я даже приготовился к тому, что ты не согласишься, приготовив ответный подарок.

— Вот как? Подарки я люблю.

— Прослышав про обширные планы князя о собственной торговле русских купцов с другими странами, будучи в Риме, я переговорил кое с кем. Насколько я знаю, пока оная торговля невозможна в связи с отсутствием у Руси кораблей, как торговых, так и боевых. Так вот, Испания могла бы помочь, а ее галеоны по праву считаются лучшими в мире. И это не будет стоить русской казне ни единой полушки, ибо король вначале готов приобрести русские меха, а уж потом привести корабли в русские гавани.

— И он готов заплатить за меха настоящую цену? — осведомился я.

— Разумеется, — кивнул Лавицкий. — Мне известно, сколько платят за них подданные короля Иакова. По сути, они попросту обдирают Русь. Представители его католического величества короля Филиппа Третьего[59] готовы оценить их куда дороже, чем подданные Иакова. Скажем, от тридцати до пятидесяти песо за каждую соболью шкурку.

Я удержал себя в руках, хотя очень хотелось присвистнуть. Учитывая, что англичане в среднем платят за нее примерно рубль, максимум два-три, получалось, что… Хотя погоди-ка. А сколько стоит этот самый песо? Но иезуит, словно услышав мой мысленный вопрос, пояснил:

— Стоимость песо равна восьми реалам, или примерно половине золотого дуката. Думаю, остальное князь сочтет сам.

Я кивнул. Действительно сочту, несложно. Итак, три с половиной грамма пополам и множим на пятьдесят. Ого! Восемьдесят семь с половиной граммов золота за каждого соболька. В переводе на рубли почти тринадцать. А если по минимуму, на тридцать? Все равно больше семи с половиной рублей. А в том же Великом Новгороде англичане платят по рублю, от силы по два. Выходит, мне предлагают в шесть раз больше. Что-то мало верится. Хотя, учитывая их рудники в Америке, они, наверное, действительно купаются в золоте, а потому…

— Ну что ж, хорошо, — кивнул я. — Такую торговлю можно лишь приветствовать.

Иезуит собрался уже уходить, но спохватился:

— Чуть не забыл. — Он вновь улыбнулся. — Коль между нами возникло доверие, я хотел бы окончательно развеять подозрения князя насчет моего желания поспособствовать венчанию твоего ученика с Мариной Юрьевной. Мне ведь все равно придется отправляться в Испанию, дабы окончательно договориться с представителями короля Филиппа Третьего. Федор Борисович же действительно жених на загляденье, и я со своей стороны могу помочь в выборе достойной невесты для будущего государя всея Руси. Помнится, покойный царь Борис Федорович хотел подобрать своему сыну кого-то не из числа подданных, но из императорского дома Габсбургов. Если князь по-прежнему желает выполнить волю своего благодетеля, столь возвысившего его, я могу подготовить полный список всех наиболее заслуживающих внимания юных незамужних особ. А по пути в Испанию мне не составит труда заглянуть в Австрию и переговорить кое с кем…