Битвы за корону. Прекрасная полячка - Валерий Елманов

Именно потому в разговоре с Федором я ограничился тем, что строго попенял на нарушение всяческих устоев, традиций и элементарных приличий. Мол, понимает ли он, как себя скомпрометировала Марина Юрьевна этими посещениями? Тот начал было оправдываться, но быстро сник и согласился со мной, что придется с этим закончить. Он даже клятвенно пообещал, что их следующая встреча состоится только на женской половине царских палат, куда он заглянет после своего окончательного выздоровления и, разумеется, в сопровождении ее батюшки.

Теперь можно потолковать по душам с Мнишковной и ее батюшкой. И я прямиком от Федора направился к ним, злющий как собака.

Ну Марина, ну Марина! Правильно про нее Пушкин сказал. Что значит гений — ни разу не видел ее, а угодил в самую точку.

И путает, и вьется, и ползет,Скользит из рук, шипит, грозит и жалит.Змея! змея![58]

Но яснейшей повезло — пана Мнишка на половине дочери не было, а потому меня… попросту не пустили. Да-да, мои же гвардейцы и не пустили. Оставалось… похвалить их (а куда деваться, коль они строго следуют инструкциям) и попутно поинтересоваться, отчего государыня беспрепятственно выходила за пределы своих покоев. В ответ получил исчерпывающее объяснение, что запрета на ее уход я не давал, тем более всякий раз она покидала их в сопровождении родного батюшки.

Ну да, я ведь не ожидал с ее стороны эдакого нахальства.

Пришлось вносить соответствующие поправки и… идти искать хитрого Ёжика. Разыскал. Тот поначалу заупрямился, чуя недоброе, но я был настойчив, и он подчинился.

Едва мы уселись втроем за стол переговоров, как я, напомнив о наших договоренностях, взял быка за рога и заявил, что, коль они нарушили собственные обязательства, я имею право похерить свои. Увы, атака в лоб не удалась, поскольку пан Мнишек ехидным тоном попросил напомнить, в чем именно князь видит нарушения. Да, помнится, он действительно обещал мне голосовать на Опекунском совете так, как угодно Годунову и мне. Но разве он не выполняет этого?

А ведь и впрямь не придерешься. Я и не стал пытаться, вместо этого заявив, что пришел сюда нынче не для внесения изменений или дополнений в наши соглашения, ибо их время кончилось и наступила пора ультиматума.

— То есть как?! — подскочил Мнишек, не дослушав и ошарашенно вытаращив на меня глаза. — Я не ослышался? Ты, князь, в своем уме, говоря об ультиматуме русской царице?!

Он оглянулся на дочь с немым вопросом в глазах (правильно ли говорит?). Та благосклонно кивнула в ответ, подтверждая, и слегка поправила на голове свой венец. На мой взгляд, он и без того сидел безукоризненно, а если это намек, то…

— В своем, — хладнокровно подтвердил я. — Ибо предлагаю я его не русской царице, но тайной католичке, отнюдь не перешедшей в православие, да и впредь не собирающейся этого делать.

— Так в чем состоит твой ультиматум, князь? — холодно осведомилась Мнишковна, продолжая сохранять спокойствие.

— С Федором Марина Юрьевна видеться больше не должна, — отчеканил я. — Причины? Да какие угодно. Тут я ни в чем не собираюсь препятствовать фантазиям яснейшей панны.

— А князю не кажется, что он слишком много на себя берет? — прошипела Марина, и ее тонкие губы превратились в ниточку.

Смотрела она зло, но испуга в ее глазах я не увидел. Ну-ну.

— Не кажется, — отчеканил я. — И вообще, дискуссию по этому поводу объявляю закрытой. Иначе…

— И что же будет, если мы не подчинимся? — Ее батюшка выглядел тоже весьма уверенно. — Учитывая, что наияснейшая панна уже пояснила Федору Борисовичу, как на самом деле все происходило в тот день, мне кажется, твои козыри, князь, кончились.

— Не стоит верить всему, что кажется, — усмехнулся я. — Может, и кончились, да не все. Ты, конечно, умен, ясновельможный пан, спору нет. Про таких на Руси говорят: где прыжком, где бочком, где ползком, а где и на карачках, но своего добьется. Да и наияснейшая панна мудра не по годам. Вертлява настолько, что в нее и в ступе пестом не угодишь. И мне тягаться с вами во всевозможных увертках и прочей казуистике и впрямь бесполезно. Не потяну. Да я и… не стану. Лучше я поступлю проще, но и надежнее.

— Это как? — насторожилась Марина.

Ага, сползла ухмылка с лица! То-то! А ясновельможному и невдомек — продолжает улыбаться. Ну-ну, сейчас мы и у тебя ее с лица сотрем.

— Полагаю, вы оба слыхали про гордиев узел? — осведомился я.

Они молча кивнули.

— Ну так вот, я собираюсь поступить подобно Александру Македонскому.

— Князь считает себя равным ему? — ядовито поинтересовалась Марина.

— Ни в коей мере, — заверил я. — Но ведь мне и не надо завоевывать персидскую державу. Достаточно полоснуть саблей по тому, что вы тут навязали. И поверьте, она у меня достаточно остра, и я сумею управиться с вашими петлями.

— Я не мыслю, что Дума… — начал Мнишек, но Марина, положив ему руку на плечо, остановила:

— Подождите, батюшка. Полагаю, нам сначала следует до конца выслушать князя. Итак, продолжайте, Федор Константинович.

— Да-да, — закивал ясновельможный. — Что за таинственный козырь?

— Имя моему козырному тузу — народ, — почти весело сообщил я и повторил: — Именно народ. Федор Борисович по своей наивности поверил вашему вранью, все так, но поверит ли московский люд? Думаю, его на мякине не проведешь. Так вот, в случае непринятия моего ультиматума на следующий день по Москве поползут слухи о том, что венчанная на русское царство Марина Юрьевна — безбожная латинка, продолжающая исповедовать свою поганую веру.

От последних слов яснейшую аж передернуло. Пришлось любезно пояснить, что сам я против католичества ничего не имею, но именно так именует русский народ латинян, а я лишь цитирую будущие высказывания московских людей. А помимо празднования Мариной Юрьевной католической Пасхи у меня есть и иные неоспоримые доказательства, связанные с самими обрядами замужества и венчания на царство. Думается, их сможет подтвердить любой священник, не говоря про епископов, митрополитов и патриарха.

Дочка с папой тревожно переглянулись. Ба-а, никак мой блеф сработал. Значит, было что-то такое, чего быть не должно, или наоборот — чего-то не было. Ну что ж, тем лучше, тем лучше.

— А что подразумевает ясновельможный князь под иными неоспоримыми доказательствами?

«У меня их пока нет, но я знаю, где их искать», — подумал я, а вслух ответил:

— Федору Борисовичу мне их излагать бесполезно. Я уже убедился, как лихо вы находите объяснения. А потому узнаете о них от… мятежников. Они их процитируют все до единого, прежде чем начнут убивать. А произойдет это примерно через три-четыре дня. И на сей раз никто не придет на помощь — ни стрельцы, кто бы ими ни командовал, ни тем паче мои гвардейцы. Думаю, Библию вы оба знаете прекрасно. — Я встал, прошелся к чаше с водой, стоящей на небольшом столике в углу, и произнес: — Так вот, в случае отказа принять мои условия мне остается… умыть руки. — И я занес их над чашей, вопросительно уставившись на отца и дочь.

— У нас еще есть верные люди, — пролепетал пан Мнишек, глядя на меня, но усы его, как своеобразный барометр, уже поникли, указывая на «пасмурно».

Я усмехнулся, понимая, кого он имеет в виду. Свита. Жолнеры. Ну-ну.

— А это мой дополнительный запасной козырь, — сказал я, погружая пальцы в чашу. — Думаю, ясновельможный пан сам знает, какая кара следует на Руси за воровство, а шляхтичи из свиты пана Станислава напроказили так, что дальше некуда. Если собрать все обвинения в кучу, получится не одна — две, а то и три плахи на каждого. И поверьте, Опекунский совет окажется на моей стороне. Про Думу и вовсе молчу.

— А… если мы согласимся на твои требования? — задумчиво спросила Марина.

— Я добьюсь того, чтобы их выпустили, но с условием в двадцать четыре часа покинуть Москву. Тот, кого застанут в столице по истечении этого времени, будет считаться ослушником.

— Мы с батюшкой согласны.

— Но и это не все, — предупредил я. — Когда я стану ходатайствовать за них, меня непременно спросят, могу ли я обещать, что с их стороны такое не повторится впредь.

— Да! — одновременно выпалили оба.

— Нет! — отрезал я. — Ручаться за лихих польских гусар? Еще чего! Такого я никогда не стану делать. И тогда мне откажут. Но есть выход.

И я продиктовал условия: пан Станислав тоже уезжает в Речь Посполитую, прихватив с собой как свою свиту, так и всех жолнеров из свиты ясновельможного пана, за исключением десяти человек.

— Мы согласны и на это. Верно, батюшка?

Пан Мнишек растерянно уставился на дочь, но та уже не смотрела в его сторону. Повернув голову ко мне, она, усмехнувшись, ехидно заметила:

— Очевидно, пан князь не поверит мне на слово, а потому сейчас я принесу Библию и, положа на нее руку, клятвенно заверю, что выполню все требуемое.