Широкий Дол - Филиппа Грегори

Отель «Золотое руно» находился на набережной Портсмута, и я, соскальзывая в сон, слышала плеск морских волн, разбивающихся о волноломы. В воздухе так пахло морем, что мне казалось, будто мы уже плывем, будто наше путешествие уже началось и все мои надежды и страхи, связанные с Широким Долом, остались далеко позади. Гарри тяжело вздохнул во сне и перевернулся на другой бок, а я лежала тихонько в этой чужой комнате, наслаждаясь своей удаленностью от дома и чувствуя себя в полной безопасности – и все это делало мой далекий дом еще дороже для меня. Невольно мысли мои переключились на Ральфа – на того, прежнего Ральфа времен моего девичества, – и я вспомнила, как страстно он мечтал лежать рядом со мной в чистой постели, на свежих простынях. Он был прав, завидуя нам. Ведь нам принадлежала земля, дарившая благополучие, и это было самое главное.

Я лежала на спине, глядя широко раскрытыми глазами во тьму и слушая шелест волн, лижущих каменный парапет набережной; казалось, волны вздыхают, будучи в силах лишь прикоснуться к вожделенной земле. В эти мгновения Гарри полностью принадлежал мне, а за стенкой спала Селия, надежно оберегаемая моей «дружбой» от посягательств мужа. Прежний мучительный страх, боязнь быть лишней, нелюбимой, постоянная тревога – все это несколько ослабело. Я была любима. Мой брат, хозяин нашего поместья, обожал меня и готов был предстать передо мной по первому зову, стоило только пальцами щелкнуть. На моей родной земле мне ничто не грозило. Гарри, по праву став ее хозяином, все делает и будет делать так, как того захочу я. Но я, уставившись невидящим взором в серый, едва различимый потолок, понимала: этого недостаточно; мне нужно нечто большее, чем любовь Гарри. Мне нужна была та магия, которая превратила его в божество урожая, когда он въехал на мельничный двор на груде пшеничных снопов и сам точно живой сноп – стройный, золотоволосый, золотокожий. В тот день я, выйдя ему навстречу из полутемного амбара, приветствовала не просто мужчину, которого желала всем сердцем, но нечто большее – бога урожая; и он, глядя на меня с восхищением, видел перед собой не сестру, а древнюю повелительницу темных сил, зеленоглазую богиню земного плодородия. И теперь, когда Гарри превратился в обыкновенного мужчину, облаченного в ночную сорочку и тихонько похрапывающего рядом со мной, я утратила и свое восприятие Гарри как сказочного героя, и свою безумную страсть к нему.

Так что, естественно, думала я о Ральфе. Во время наших свиданий, страстных поцелуев и ласк где-нибудь в укромном местечке под жаркими солнечными лучами Ральф всегда был окутан этой древней магией земли, всегда казался воплощением неких темных лесных сил. Всегда дышал живой силой Широкого Дола. А вот в Гарри этого никогда не было; да он и сам говорил, что мог бы жить, где угодно.

Я повернулась на бок и, готовясь ко сну, пристроилась поближе к Гарри, обогнув его весьма пухлый зад. Я никогда бы не смогла так управлять Ральфом, как управляю Гарри. Но и сама бы я никогда не потерпела, чтобы мной управляли, чтобы мне приказывали. Однако же я не могла не испытывать тайного презрения к мужчине, который позволяет другим дрессировать его, как щенка. Любой хороший наездник предпочитает хорошо обученных лошадей, но, с другой стороны, какому настоящему наезднику не захочется принять вызов непокорного животного, не позволяющего сломить его свободолюбивый дух? Гарри всегда принадлежал и будет принадлежать к категории домашних любимцев. А я всегда была более дикой, порождением тех далеких времен, когда леса Широкого Дола еще полнились древней магией. Я улыбнулась, представив себя в образе необычного для тамошних мест зверя – гладкого, ловкого, с зелеными кошачьими глазами. И почувствовала, как меня охватывает сладкая дрема, на смену которой чуть позже пришел и глубокий сон.

Гостиничная суета разбудила меня достаточно рано, и я вполне успела незаметно проскользнуть к себе в номер и уже лежала в постели, когда моя горничная, как всегда, принесла мне утреннюю чашку шоколада и горячую воду для умывания. Из окна номера была видна бухта; вода гостеприимно сияла голубизной; на волнах слегка покачивались рыбачьи лодки и яхты. Я была страшно возбуждена и полна приятных предвкушений, Селия тоже, и мы с ней смеялись как дети, когда садились на паром, пришвартованный к высокому причалу.

Первые минуты и впрямь были восхитительны. Небольшое наше судно едва заметно покачивалось, крепко пришвартованное, и запахи вокруг были такие необычные, и на набережной толпился народ, и торговцы спешили всучить отъезжающим свои товары – фрукты и провизию в маленьких корзинках, маленькие красочные пейзажи Англии и сотни мелких безделушек, бессмысленных, но довольно хорошеньких, из ракушек или осколков стекла.

Даже когда я заметила какого-то безногого человека – бывшего моряка, очевидно, – то не вздрогнула от страха и ощущения опасности, незаметно подбирающейся ко мне. Хотя его отрезанные выше колен ноги и выглядели жутко, но он на удивление ловко и умело враскачку передвигался по земле. С первого взгляда заметив, что у этого инвалида волосы светлые, я окончательно уверилась, что, покинув Широкий Дол, сбежала от Ральфа, который неторопливо и неотвратимо двигался в сторону нашего поместья. Я бросила безногому монетку, и он, поймав ее, что-то профессионально проныл в знак благодарности. Мысль о том, что Ральф, мой прекрасный Ральф, стал таким же ничтожным, жалким, так же погряз в нищете и ползает по тротуарам, выпрашивая милостыню, ударила меня в самое сердце, но я, пожав плечами, постаралась поскорее прогнать эту мысль, и тут как раз Селия крикнула: «Смотрите! Смотрите! Мы поднимаем паруса!»

Ловкие, как обезьяны, матросы поползли по вантам и реям и развернули полотнища парусов. Паруса вздувались и хлопали на ветру, матросы, что-то хрипло крича, стали отвязывать причальные канаты и швырять их на палубу. Мы с Селией поспешили убраться подальше, когда эти свирепые мужчины с диким, как у пиратов, видом бросались от одного каната к другому, заставляя паруса ползти все выше. Стена причала поплыла прочь, машущие руками люди стали постепенно уменьшаться, и вскоре судно вышло из гавани, хотя причалы из желтого камня, точно протянутые к нам руки, словно пытались задержать корабль в Англии хотя бы на одну, последнюю секунду. Затем мы пересекли бурные воды устья, где воды реки встречались с морскими волнами, и вышли в открытое море.

Паруса наполнились ветром, выпрямились, надулись, и матросы, наконец, перестали метаться по палубе. Мы с Селией сочли это добрым знаком. Я прошла на нос судна, огляделась, желая убедиться, что никто на меня не смотрит, и почти легла на бушприт, вытянувшись как можно дальше, чтобы видеть волны, бегущие прямо подо мной, и острый нос судна, рассекающий зеленую воду. Я провела так добрый час, очарованная бегом волн, но затем качка стала сильнее, ветер дул все яростней, и среди бела дня стало темно от тяжелых туч, грозивших бурей и на берегу, и на море. Начал накрапывать дождь, и я вдруг почувствовала, что очень устала, и спряталась от дождя в каюте. Качка все усиливалась, и было очень утомительно смотреть, как стены моей каюты то взлетают вверх, то падают вниз.