Дочь кардинала - Филиппа Грегори

Он подходит ко мне и берет меня за локоть, чувствуя, что я дрожу от ярости.

– Нет, – мягко говорит он. – Нет, я об этом не подумал. Теперь я вижу, что так делать не стоит. Это твой двор, не ее, я это знаю. Здесь ты королева, Анна, и я это знаю тоже. Успокойся. Никто не испортит тебе праздника. Они могут прибыть сюда после Рождества, потом, когда будут улажены все прочие соглашения. Нам ни к чему звать их сюда раньше и портить нам праздник.

И он успокаивает меня, как он делал всегда.

– Портить?

– Да, они могут его испортить. – Мягкость его голоса убаюкивает меня. – Я не хочу, чтобы они были тут. Я хочу быть только с тобой. А они могут побыть в своих каморках, пока ты не решишь, что готова их отпустить.

Я чувствую покой и умиротворение от его прикосновения, как объезженная лошадь.

– Хорошо, – выдыхаю я. – Но не раньше того.

– Нет, – соглашается он. – Не раньше того, как ты решишь, что это уже можно сделать, Анна. Ты – королева Англии, и в твоем окружении будут только те, кого ты выберешь сама, по своему желанию. Тебя будут окружать только те женщины, общество которых тебе приятно. Я не стану вынуждать тебя приближать тех, кого ты боишься или не любишь.

– Я их не боюсь, – поправляю я его. – И не ревную.

– Именно, – произносит он. – Тебе ни к чему ревновать и нечего бояться. Ты пригласишь их, когда будешь готова, не раньше.

Рождество мы встречаем в Лондоне без детей. Я до последнего дня ноября надеялась, что они приедут. Эдуард хорошо себя чувствовал, но наш лекарь сказал, что он недостаточно крепок, чтобы совершить такую длительную поездку по плохим дорогам. Ему рекомендовали остаться в Миддлеме, где лекари, хорошо знающие его здоровье, будут о нем заботиться. Сказали, что такое длительное путешествие при такой плохой погоде однозначно плохо скажется на его самочувствии. И я вспоминаю маленького принца Ричарда таким, каким я видела его последний раз, в том же возрасте, в котором сейчас был мой Эдуард: высокого, крепкого и розовощекого, полного сил малыша. В Эдуарде жизнь так не бурлит, у него не всегда есть силы на подвижные игры и забавы. Он чаще тихонько сидит за книгой, а когда приходит время идти ко сну, идет в кровать без споров. По утрам ему трудно выбираться из-под одеяла.

Он ест неплохо, но наши повара стараются изо всех сил посылать наверх в обеденные залы разнообразные блюда, сдобренные всяческими соусами. Я ни разу не видела, чтобы он вместе с Маргаритой или Тедди бегал на кухню, чтобы полакомиться обрезками выпечки или свежим хлебом, только что вынутым из печки. Он никогда не стремится полакомиться сливками в молочном хозяйстве, никогда не просит поджаристых обрезков мяса на вертеле.

Я стараюсь не бояться за него. Он с удовольствием занимается учебой, катается на лошади вместе со своими кузенами, или играет с ними в теннис, или стреляет из лука, или играет в мяч, но он всегда первым остановит игру, или отойдет в сторону, чтобы посидеть немного, или рассмеется и скажет, что ему надо отдышаться. Он не крепок и не силен, он как раз воплощение того, каким должен быть ребенок, выросший под давлением проклятья от находящейся далеко от него ведьмы.

Разумеется, я не знаю, проклинала ли она его на самом деле. Но иногда, когда он сидит у моих ног и касается головой моих коленей, я думаю о том, что злая воля этой женщины отравила всю мою жизнь, и я не удивлюсь, если окажется, что этот яд просочился и в жизнь моего сына. А теперь, когда Ричард сказал о новом проклятье, наложенном ведьмой Елизаветой и ее ученицей, ее дочерью, за убийство ее сыновей, я еще больше боюсь того, что вся злоба Риверсов направлена на моего мальчика.

Я распоряжаюсь, чтобы лекари отправляли мне доклад о самочувствии детей каждые три дня. Письма доходят до меня сквозь снежные метели севера и размытые дороги юга, и в них меня уверяют в том, что Эдуард пребывает в добром здравии, играет со своими кузенами, наслаждается зимой с ее развлечениями: катаниями на санках и на коньках. У него все хорошо, я могу не беспокоиться. У него все хорошо. Ричард же полон решимости устроить веселый праздник даже в отсутствие детей. Наш двор – двор победителей, и все, кто приходит сюда, чтобы попировать, потанцевать или просто понаблюдать за весельем, понимают, что первое Рождество нашего правления тем радостнее для нас, что мы понимаем: даже в нелегкие дни испытаний, когда нам бросили вызов бывшая королева и неизвестный юноша, объявивший себя королем, королевство оказало нам огромную поддержку. Англия не хочет, чтобы ею правил Генрих Тюдор, Англия забыла о принцах Риверсах и не возражает против того, чтобы Елизавета Вудвилл не покидала своего святилища. С ней покончено. Время ее правления прошло, и это Рождество означает наступление нового времени, нашего времени.

Каждый день у нас происходит что-то новое: охоты, катания на лодках, конкурсы, турниры и танцы. Ричард вызывает ко двору лучших музыкантов и драматургов, приходят поэты и слагают песни, а в часовнях слышится духовная музыка и хоралы. Каждый день для двора устраиваются новые развлечения, и каждый день Ричард дарит мне новый подарок: драгоценную брошь из перламутра, или пару надушенных кожаных перчаток, или три верховых лошади, которых мы потом отправим на север для детей, или редчайшее из лакомств – бочонок засахаренных апельсинов из Испании. Он осыпает меня подарками, а когда наступает ночь, он приходит в мои апартаменты, чтобы уснуть рядом со мной, обнимая меня так, словно только это прикосновение помогает ему поверить, что действительно сделал меня королевой.

Иногда ночью я просыпаюсь и смотрю на шпалеру, висящую над кроватью: на ней изображены боги и богини, триумфально парящие на облаках. Я думаю о том, что тоже должна чувствовать нечто подобное, упоение собственной победой. Я там, куда хотел поставить меня отец, я первая леди королевства, которой больше никогда не придется бояться наступить на край чьего-либо платья: теперь все идут только следом за мной. Но даже когда я улыбаюсь этой своей мысли, сердце мое неизменно обращено к моему сыну, живущему сейчас в холодных горных долинах Йоркшира, к его хрупкой фигурке и бледной прозрачной коже. Я думаю о ведьме, которая живет в святилище и после этого Рождества будет праздновать свое освобождение. Тогда я обнимаю Ричарда, пока он спит, и осторожно ощупываю его правую руку, чтобы понять, действительно ли она сохнет, как ему кажется, и не могу понять, так это или нет. Кто такая Елизавета Вудвилл? Побежденная вдова, достойная моей жалости? Или злейший враг моей семьи?

Замок Гринвич, Лондон Март, 1484 год

В Лондон весна приходит рано, на несколько недель раньше, чем в наш северный дом, и когда я просыпаюсь по утрам, до меня доносится петушиный крик и мычание коров, которых выгоняют на луга, раскинувшиеся вдоль реки. Весной возвращается парламент, и вскоре они принимают вердикт, который признает, что Эдуард был женат до того, как сочетался церемонией с Елизаветой Вудвилл, следовательно, их детей решено считать бастардами. Это постановление было признано законом, значит, оно стало реальностью. Елизавета Вудвилл снова стала Елизаветой Вудвилл, или же она может называть себя по своему первому мужу, единственному мужу перед Богом и законом, леди Елизаветой Грей, и ее девочки тоже могут взять себе эту фамилию. Ричард приносит этот вердикт ведьме, которую тут же передают заботам сэра Джона Несфилда, а затем вместе с двумя ее младшими дочерями их отправляют в его красивый деревенский домик в Хейтсбери, графство Уилтшир.

Он регулярно отправляет Ричарду доклады, и один из них я видела, где говорилось о том, что королева (подумать только, он называл ее королевой, как будто меня и не существовало, как не существовало и принятого в парламенте вердикта!) каталась на лошадях, танцевала и управляла группой местных музыкантов, ходила в местную церковь, обучала своих девочек, принимала участие в управлении домашней фермой, внося изменения в сыроварню и меняя положение ульев, давала советы относительно устройства сада и ухода за ним, где он выращивал ее любимые цветы. Он был взволнован и счастлив, а она казалась вполне счастливой, снова став частью деревенской жизни. Ее девочки резвились на свободе: сэр Джон дал им пони, и они ездили верхом по всему Уилтширу. Тон письма сэра Джона был мягким и снисходительным, словно бы он не возражал против того, чтобы весь его дом был перевернут вверх дном усилиями красивой женщины и двух весьма энергичных девочек. Самое главное, он говорит, что она ежедневно ходит к службе и не получает никаких тайных сообщений. Мне бы надо радоваться тому, что она ничего не замышляет и не читает заклятий, но я не могу избавиться от мысли, что мне было бы легче, если бы она все еще сидела в святилище, или была заперта в Тауэре, как ее сыновья, или вообще исчезла, как ее мальчики. Я нисколько не сомневаюсь в том, что, если бы она умерла вместе со своим мужем или исчезла вместе со своими сыновьями, Англия была бы спокойна.