Васек Трубачев и его товарищи - Валентина Осеева

– Так вот, эта операция на Жуковке даст вам возможность одеть людей. Там есть сапоги, в большом количестве бельё…

Напротив секретаря райкома, ссутулившись, сидит Коноплянко. Голова его с мягкими прядями тёмных волос опущена вниз. Рядом шумно двигается большой чёрный, как цыган, кузнец Костя. Его живые глаза жарко блестят из-под бровей. За палаткой слышится лёгкий шум и сердитый голос:

– А я говорю – нельзя! Комсомолец, а не понимаешь!

За столом все пятеро склоняются над картой. Мирон Дмитриевич обтачивает ножом тоненькую палочку.

– Я выбрал для соединения с макаровцами Лукинский лес, – как бы продолжая начатый разговор, указывает он на карту. – Пожалуйста, смотрите сюда. Вот тут, вправо от этого леса, находится село Лукинки… Я уже связался с тамошними людьми. Люди это верные, обещают оказать поддержку продовольствием… Дальше…

Николай Михайлович берёт у него из рук палочку:

– Позвольте, Мирон Дмитриевич. Сейчас разберёмся. Тут неподалёку проходит линия фронта…

За палаткой снова приглушённые голоса. Оксана несёт на коромысле выстиранное сырое бельё. Несколько хлопцев отделяются от товарищей и бегут к ней навстречу:

– Давай, давай, мамаша!.. Тяжело ведь. Гнать твоего помощника надо – чего он тебя нагрузил?.. Эй ты, прачка! Тебе что поручено?

Курносый хлопец с голыми красными руками смущённо подтягивает штаны:

– Я им казав, а воны не слухають. Коромысло на плечи, та и ходу!

– Ладно вам спор заводить! Не старуха я, чтобы на печи сидеть. Развешивайте бельё да несите мне сухое: кое-что подлатать надо. У тебя, Сеня, иголка моя?

– Есть, есть!

Курносый Сеня вытаскивает из кармана свёрнутый в трубочку лопух. Из лопуха торчит иголка.

– Глупый ты хлопец! Кто ж в кармане иголку носит?

Только вчера Оксана стояла над свежей могилой отца и Матвеича. Партизаны несли почётный караул. Давали клятву отомстить за погибших товарищей. Склонившись над свежей насыпью, Оксана видела себя босоногой девчонкой, прильнувшей к плечу отца… «Ну що до батька прилипла, хиба дядько Иван хуже?» – шутил Матвеич, дёргая её за короткие светлые косички.

Возникали в памяти Оксаны совсем недавние картины. Вот она прибирает хату Матвеича и бранит его за беспорядок, а он, большой, неуклюжий, ходит за ней на цыпочках и говорит тихим, виноватым голосом: «Ну, дывлюсь я, откуда той беспорядок является? Может, как хозяева с хаты, так вещи друг до друга бегать начинают, а? Побалакать, або що… А как хозяин скоро вернётся, то и не поспеют на свои места стать». – «Поспеют, если хозяин хороший. Не придумывайте свои сказки, диду, да не кладите сапоги под подушку – им там не место».

Оксана трогает землю. Ничего больше не будет. Всё тут, под бугорком сырой земли… Тяжёлые, медленные слёзы ползут по её щекам…

«Где бы ни был я, дочка, а к тебе приду и умирать буду на твоих руках», – писал отец. Оксана смотрит на свои большие руки. Нет, не пришлось им прижать к груди седую голову отца, не пришлось отдать ему в последний раз всё тепло, всю ласку заботливых дочерних рук!

Долго сидела Оксана над могилой. Давно разошлись партизаны, тихо было в лагере… Но вот шевельнулась ветка, зашуршал под осторожными шагами валежник, мелькнула в темноте одна, другая пара глаз… Оксана вспомнила, что не одному отцу и Матвеичу она была нужна. Много ещё места для своих людей в её большом материнском сердце!

Она встала, вытерла насухо слёзы и, поклонившись, сказала своё обычное:

– Пойду пока…

В отряде Оксана познакомилась с Митей. Рассказала ему, что девочки живут у Миронихи, что она часто видела их, приходя на поляну, где они пасли коров. Митя ходил счастливый и всё расспрашивал Оксану, как они живут, что делают, здоровы ли.

– Я их обязательно повидаю! Какая тяжесть у меня с души спала, Оксана Николаевна, вы и представить себе не можете!

Весть о смерти Матвеича и Николая Григорьевича потрясла Митю. Он знал, что ребята в ту ночь пошли на пасеку, и больше о них никто ничего не слышал. Митя не находил себе места.

– Если б Мирон Дмитриевич отпустил меня, – говорил он Оксане, – я б их нашёл. Я всё кругом обыщу!

Оксана обещала попросить Мирона Дмитриевича. Вспоминая Васька, она улыбалась и задумчиво говорила:

– Помню я его. Сердцем помню. Других-то меньше знаю, а его помню…

Смерть Вали была новым ударом для Мити. Оксана тоже знала и любила Валю, но, глядя на серое и осунувшееся лицо Мити, строго говорила:

– Распрямись, голубёнок мой! А то насядет горе, и не сбросишь его никак. Подыми голову, Митя! Не поддавайся, голубчик!

Теперь Митя нетерпеливо ждал конца совещания. Мирон Дмитриевич обещал ему поговорить с Николаем Михайловичем и решить вопрос, как искать ребят.

Время тянулось мучительно долго. Митя пробовал пройти в палатку, но часовой сердито загораживал ему вход:

– Ты ж комсомолец, а не сознаёшь. Приезжий человек тут присутствует, понятно это тебе?

В палатке решались важные дела.

– …Фашисты не должны догадаться, что отряд ушёл из этих мест. Нужно время от времени давать им о себе знать и здесь. Кого вы оставите для этой цели, Мирон Дмитриевич?

– Люди у меня уже намечены. Человек двадцать я оставлю здесь с Костей.

Костя, неловко улыбаясь, встал.

– Я им покою не дам! – усмехнувшись, пообещал он.

Николай Михайлович внимательно посмотрел на Костю и улыбнулся. От улыбки глаза его сразу потемнели.

– Я помню вас, товарищи. Мы встречались на пасеке у Ивана Матвеича.

– Встречались, – со смущённой улыбкой ответил Костя. – Мы с Митей Бурцевым приходили, с комсомольцем.

– Помню, помню! – кивнул головой Николай Михайлович и обернулся к Мирону Дмитриевичу: – Ещё кого вы решили оставить? Для связи с окрестными сёлами?

– Я думаю – Степана Ильича. Лучшего человека не найти.

– Правильно. А где находится семья Степана Ильича?

– Семья у него на хуторе. Жена с сынишкой ещё раньше к своей матери ушла, в Горлинку, а мать его была здесь, но вчера я её тоже туда отправил.

Николай Михайлович кивнул головой и сморщил лоб:

– А эта, другая женщина…

– Макитрючка? – подсказал ему Мирон Дмитриевич. – Эта у меня. Разведчица. Во всех операциях участвует. Боевая!

В палатку вошёл Степан Ильич и грузно опустился на табуретку:

– Там Бурцев ждёт не дождётся.

– Да, Митя Бурцев! Вы мне что-то хотели о нём рассказать?

Степан Ильич, сжав свои большие ладони, придвинулся к столу:

– Тут, Николай Михайлович, такая история с московскими пионерами…

Мирон Дмитриевич затушил в пальцах горячий окурок и подсел поближе:

– Да-да, это дело спешное!

Николай Михайлович внимательно выслушал короткую историю Трубачёва и его товарищей. Резкая складка легла на его лоб.

– Почему не вывезли своевременно? – отрывисто спросил он.

Степан Ильич начал объяснять.

– Позвольте… Трубачёв? Что-то я слышал о нём от Ивана Матвеича. – Николай Михайлович провёл рукой по волосам, нахмурился. – Это не тот рыженький мальчик, который кричал иволгой на пасеке, то есть сторожил нас? – спросил он вдруг с весёлой усмешкой.

– Он, он! – обрадовался Степан Ильич.

– Вспоминаю. Я его однажды встретил в селе.

Перед глазами Николая Михайловича встали длинная улица, плетень и вспыхнувший до ушей мальчик, уступающий ему дорогу…

– Ну что ж! Надо немедленно что-то предпринять. Где Бурцев? Попросите его сюда!

Степан Ильич заторопился к выходу. Николай Михайлович повернулся к Мирону Дмитриевичу:

– В Макаровке остались девочки. Где они там живут? Кто о них заботится?

– Они живут у моей жинки, как родные. Там и мои ребята, конечно.

– А-а, у Ульяны Леонтьевны? – Николай Михайлович покачал головой. – Вашу семью нужно перевести в другое село.

Мирон Дмитриевич постучал по столу пальцами, нахмурился:

– Куда я их переведу?

– Это мы сейчас решим. – Николай Михайлович снова заглянул в свою записную книжку. – Переведите в Семеновку. Там наши люди. Село стоит в стороне. Фашистов там нет, да и вряд ли они туда заявятся.

Мирон Дмитриевич развёл руками.

– Сделайте это немедленно! Я приказываю… – сухо повторил Николай Михайлович. – Оставлять их в Макаровке нельзя, да и не к чему – это опасно.

В палатку вошёл Степан Ильич. За ним протиснулся Митя.

– Бурцев, – сказал Мирон Дмитриевич.

Митя вытянулся, козырнул.

– Есть Бурцев!

Степан Ильич ободряюще кивнул ему головой. Коноплянко поднял глаза и снова опустил их.

– Ну вот. Я всё слышал, Бурцев, – сказал Николай Михайлович. – Мы с Мироном Дмитричем договорились. Командируем тебя на поиски твоих пионеров. Возьми верного человека и отправляйся. Доставишь их в отряд, а там мы постараемся их переправить через фронт. Понял?

– Спасибо, – дрогнувшим голосом сказал Митя. – Можно идти?

– Подожди. А с девочками как решим?

– В Макаровке только две девочки, я заберу их…

Николай Михайлович посмотрел на измученное лицо Мити, на мальчишескую шею, выступающую из выцветшей гимнастёрки, и улыбнулся: