Новый Мир ( № 2 2008) - Новый Мир Новый Мир

И если эпичность рифмуется с обстоятельностью, устойчивостью, спектакль обречен стать неторопливо текущим, журчащим вполголоса о чем-то своем.

“Захудалый род”, как и “Мариенбад”, а также инсценировки романов Достоевского и Гончарова оказываются описанием собственной деятельности студийцев и комментарием к ней.

Густозаселенная история семьи — людей, связанных кровным родством, и прибившихся к ним приживалов, свидетелей, соглядатаев, а также соседей — прочитывается как манифест театральной труппы, повязанной родством единого дела, коллективной своей телесностью.

Многоголовое единство возникает каждый раз на сцене после третьего звонка (а до этого на репетициях), и нет ничего прекраснее этого буквального почти братства.

Спектакль, в котором важной темой оказывается истончение и упадок дворянства, выходит про “захудалость рода” русского психологического театра, который некогда сиял, да весь практически вышел.

“Женовачи” чувствуют себя наследниками Художественного общедоступного, печаль их идеологов — по жизни, насыщенной нравственными и эстетическими исканиями, ныне утраченными театральной ойкуменой.

Здесь этим, собственно, и занимаются — воскрешением (на одном отдельно взятом освещенном, освященном пятачке) концентрированной духовной материи, которая настолько естественна, что более не выглядит стилизацией.

P. S. Есть ощущение переклички работ Студии театрального искусства по переложению классической русской прозы с тем, что, к примеру, в РАМТе сделали с “Берегом утопии” Тома Стоппарда.

И там и тут эпическая основательность возводится в принцип мировоззренческой и эмоциональной устойчивости. Подробный и многолюдный спектакль Алексея Бородина точно так же соединяет традицию и традиционность с авангардной схематичностью, внутри которой цветут экзистенциальные поиски.

Однако же существует и разница — если в РАМТе (впрочем, как и в других ведущих театрах, не бегущих перековки прозы в драму) подобные спектакли выглядят исключением, единичной акцией, то у “женовачей” работа с прозой оказывается программной и, должно быть, единственно возможным способом осуществления намерений, щекочущих эпидермис нежно.

Книги

Леонид Бородин. Третья правда. М., “Русскiй мiръ”; “Московский учебник”, 2007, 480 стр., 5000 экз.

Повести “Третья правда”, “Ловушка для Адама”, “Бесиво”; рассказы “Коровий разведчик”, “До рассвета”, “Инстинкт памяти” с предисловием Павла Басинского “Четвертая правда Леонида Бородина”.

Сергей Гандлевский. Опыты в прозе. М., “Захаров”, 2007, 352 стр., 3000 экз.

Самое полное собрание прозы Гандлевского — “Трепанация черепа”, “<НРЗБ>” и почти три десятка эссе (в Сети текст романа “<НРЗБ>” выложен в “Журнальном зале” на страницах журнала “Знамя”, где состоялась его первая публикация (2002, № 1) <http://magazines.russ.ru/znamia/2002/1/gand.html>.

Якоб Гримм, Вильгельм Гримм. Сказки (комплект из 2-х книг). Перевод с немецкого Эльвиры Ивановой. СПб., “Вита Нова”, 2007, 1088 стр., 1300 экз.

Полное собрание сказок братьев Гримм, Якоба и Вильгельма, в сопровождении авторских комментариев, а также послесловие и комментарии переводчика и литературоведа Э. И. Ивановой.

Грэм Грин. Путешествие без карты. М., “Вагриус”, 2007, 432 стр., 3000 экз.

Путевая и автобиографическая проза, а также избранные эссе о литературе и писателях с предисловием Святослава Бэлзы “В поисках „сути дела””.

Лев Гурский. Есть, господин президент! М., “Время”, 2008, 448 стр., 2000 экз.

Новый роман Гурского в его “президентской серии”; президент в этом романе далеко за кадром, а в кадре — один из наиболее предприимчивых сотрудников его администрации, куратор по выдвижениям — как раз тот, кто “делает” будущих президентов; два других главных героя романа — девица с неукротимым характером, кулинарный эксперт и менеджер Яна Штейн и капитан ФСБ Максим Лаптев. Все трое (а по ходу повествования выясняется, что не только они, что тем же самым занималось до них множество весьма известных в истории ХХ века лиц) заняты поиском чудодейственного раритета — кулинарного справочника знаменитого Парацельса, книги, сгинувшей где-то в России XVI века. К фирменным признакам ехидных детективов Льва Гурского в новом романе прибавляется обращение автора к стилистике “альтернативной истории”.

Венедикт Ерофеев. Москва — Петушки. М., “Вагриус”, 2007, 576 стр., 5000 экз.

“Москва — Петушки” в сопровождении подробнейшего — занимающего основной объем книги — комментария Эдуарда Власова.

Игорь Ефимов. Невеста императора. СПб., “Азбука-классика”, 2008, 416 стр., 5000 экз.

Роман-хроника Игоря Ефимова, написанный на материале жизни Римской империи времен заката, — повествование о фигуре христианского монаха Пелагия Британца и посмертной судьбе его идей.

Рышард Капущинский. Император. Шахиншах. Перевод с польского Сергея Ларина. М., “Европейские издания”, 2007, 320 стр., 5000 экз.

Под одной обложкой — две самые знаменитые книги польского писателя Рышарда Капущинского (1932 — 2007), более сорока лет проработавшего репортером от польского агентства новостей в странах Латинской Америки, Африки и Азии, публиковавшего репортажи из “горячих точек планеты”, а затем по следам увиденного и пережитого писавшего свои книги в своеобразном жанре документального лирико-философского исторического исследования. Книги эти переведены на множество языков мира, имя Капущинского многократно попадало в неофициальный “нобелевский шорт-лист”. В СССР Капущинского не публиковали, возможно, опасаясь, что его изображение и социопсихологический анализ функционирования и падения тоталитарных режимов ХХ века будут прочитаны как излишне актуальная политическая публицистика. На русском языке книга “Император” (1978) впервые вышла только в 1992 году, она посвящена правлению последнего императора Эфиопии Хайле Селассие и Эфиопской революции 1974 года, а “Шахиншах” (1982) — повествование об Иранской революции 1978 года, о фигуре последнего шаха Ирана Реза Пехлеви и о его политическом режиме — публикуется впервые. Подавляющее большинство переводов прозы Капущинского на русский язык принадлежит Сергею Ивановичу Ларину (1925 — 2002), многолетнему сотруднику “Нового мира”, светлой памяти которого Капущинский посвятил первое русское издание “Черного дерева”.

На русском языке доступны тексты: Рышард Капущинский. Император. М., “Наука”, 1992; Рышард Капущинский. Лапидарий. Фрагменты. Перевод Ксении Старосельской. — “Иностранная литература”, 1993, № 4; Рышард Капущинский. Империя. Фрагменты. — “Знамя”, 1994 № 2; Рышард Капущинский. Черное дерево. Фрагменты книги. — “Иностранная литература”, 2000, № 8 <http://magazines.russ.ru/inostran/2000/8/kapus.html>; Рышард Капущинский. Черное дерево. М., “МИК”, 2002.

Паскаль Киньяр. Салон в Вюртемберге. Перевод с французского Ирины Волевич. СПб., “Азбука-классика”, 2008, 480 стр., 5000 экз.

Впервые на русском языке один из первых романов знаменитого французского писателя, популярность которого в России началась в 2000-е годы с выходом перевода его эссеистской книги “Страх и секс” (М., “Текст”, 2000; СПб., “Азбука-классика”, 2004) и артистично написанного дневника римской аристократки IV века нашей эры “Записки на табличках Апронении Авиции” (М., “Текст”, 1998; СПб., “Азбука-классика”, 2004), своеобразного аналога “Записок у изголовья” Сэй Сёнагон. Также в последние годы вышли: Паскаль Киньяр. Альбуций. Перевод с французского Ирины Волевич. СПб., “Азбука-классика”, 2005, 240 стр., 7000 экз.; Паскаль Киньяр. Все утра мира. Перевод с французского Ирины Волевич. СПб., “Азбука-классика”, 2004, 128 стр., 10 000 экз. (в Сети текст романа выложен в библиотеке Максима Мошкова <http://lib.ru/INOSTRHIST/KINYAR/utro.txt> ); Паскаль Киньяр. Лестницы Шамбора. Перевод с французского Ирины Волевич. М., “Флюид/FreeFly”, 2004, 384 стр., 5000 экз.; Паскаль Киньяр. Терраса в Риме. Перевод с французского Ирины Волевич. СПб., “Азбука-классика”, 2005, 144 стр., 5000 экз.

Китайские метаморфозы. Современная китайская художественная проза и эссеистика. Составитель Д. Н. Воскресенский. М., “Восточная литература”, 2007, 525 стр., 3000 экз.

Собрание текстов, представляющее основные тенденции сегодняшней китайской литературы в прозе и эссеистике; антологию открывает подборка рассказов Ван Мэна, писателя, получившего статус прижизненного классика в последние два десятилетия, старшее поколение представляют также Ба Цзинь (умерший в 2005 году в возрасте 101 года), Чжан Цзе, Ван Цзэнци, Цзун Пу, из авторов, творческое становление которых проходило в переломные для Китая 80-е годы, в сборнике участвуют: Ван Иньи, Ван Шо, Су Тун, Те Нин, Фэн Цзицай, Цань Сюэ, Цзя Пинва, Юй Хуа — каждому из этих писателей в конце книги посвящен краткий очерк. При всех различиях писательских стилистик, тем и повествовательных манер книга эта предлагает читателю еще и образ сегодняшнего Китая, мало похожий на традиционный (вот, например, цитата из эссе Ван Аньи “Шанхайки”: “Только не думайте, что <…> Шанхай окутан флером романтики. Вовсе нет, здесь все построено на жесткости и твердости, все как бы сложено из кирпичей и черепицы. Хорошенько принюхайтесь к здешнему ветру: вы почувствуете в нем солоноватый запах морской воды и гудрона. Не думайте, что этот зефир, коснувшийся вашего лица, такой уж нежный. Или попробуйте взобраться на плоскую крышу какого-нибудь здания и взгляните оттуда на город — вам тут же бросится в глаза его грубая, шероховатая шлифовка. Бетонные коробки, тесно прижавшиеся друг к другу, напоминающие пчелиный улей или муравейник, — зрелище достаточно жуткое”).