Cага о Бельфлёрах - Джойс Кэрол Оутс

гостей — возможно, двое или трое из них (если не сам Артур) захотят разместиться в Бирюзовой комнате?

Стремительность, с которой Артур переменился — его сероватые водянистые глаза сузились, на лице заиграла лукавая улыбка, — свидетельствовала о том, что он мгновенно уловил, какую игру затеял старший брат, и тотчас согласился: да, разумеется, так и следует поступить, пускай в Бирюзовой комнате разместят негров — ибо разве существуют более достойные этого постояльцы, включая его, Артура?

— Разумеется, — сказал Рафаэль и, повернувшись к сыну, но все еще избегая смотреть на него, велел ему отдать соответствующие распоряжения: уведомить экономку, сообщить Вайолет, спуститься на кухню и представиться «солдатам», взять на себя обязанности радушного хозяина, потому что глава семьи, к сожалению, испытывает недомогание и вынужден удалиться на покой…

— Отец, — у Сэмюэля едва ноги не подкосились, — ты же несерьезно!

— Я серьезно — так же, как и ты, — сказал Рафаэль.

Итак, троих беглых рабов разместили на ночь в Бирюзовой комнате, великолепие которой было настолько ошеломляющим, что, возможно, бедняги просто не оценили оказанной им чести, а может, решили, будто в замке все комнаты одинаково роскошны. Крепким был их сон или чутким, испытывали они признательность к щедрому Рафаэлю или такой прием смутил их, почувствовали ли они издевку, что двигала хозяином, — этого никто не знал, но на следующий день они попросили Артура переселить их в другое место. И их разместили в кучерском доме. (А через неделю Артур и его спутники покинули усадьбу. «Слово дошло до нас», — загадочно проговорил Артур, объясняя, почему намерения их изменились и даже основание второй столицы придется отложить.)

Бирюзовую комнату проветрили, отмыли, оттерли, часть мебели вынесли (некоторые предметы помыли в керосине и отдали слугам, а другие пришлось немедленно сжечь), после чего Рафаэль осмотрел ее и убедился, что она так же прекрасна, как и прежде, — великолепная комната, которая стоит каждого вложенного в нее пенни. Затем комнату заперли, чтобы открыть вновь лишь к визиту сенатора Уэсли Гидда, приехавшего обсудить с Рафаэлем вопросы организации совместного управления рудниками на Маунт-Киттери. (Именно из железа, добытого там, изготовят во время войны обшивку броненосца «Монитор» и бесчисленное количество оружия. В лучшие годы в принадлежащих Бельфлёрам шахтах, пока те не истощились, добывалось по двести тысяч тонн руды в год.)

Судя по всему, в Бирюзовой комнате сенатор Тидд провел бессонную ночь, потому что утром он, явно измученный и не отдохнувший, извинился за то, что «слегка не в своей тарелке». Голова у него болела, глаза слезились, ночью его мучили неприятные сны… Почти стыдясь (щепетильностью сенатор не отличался, но манеры у него были безупречные), он спросил Рафаэля, не найдется ли возможности… возможности переселить его в другую комнату. Подобные просьбы ему несвойственны, однако ночь у него выдалась непростая, и, хотя комната действительно прекрасна — даже прекраснее, чем о ней рассказывают, — он боится, что его присутствие в ней нужно признать нежелательным.

Спустя еще несколько месяцев, когда в усадьбе гостил Хейес Уиттиер, его заметили на рассвете в парке — он бесцельно бродил по дорожкам, и, когда Рафаэль поинтересовался его самочувствием, тот ответил, что плохо спал и полагает, что причина этого — несварение желудка. Позже в тот же день он попросил переселить его в другую комнату… Выглядел он трезвым, хоть и мрачным.

— Какова причина вашего недовольства этой комнатой? — поинтересовался Рафаэль.

— Никакого недовольства я не испытываю, — тотчас же ответил Хейес.

— Однако ночь выдалась непростая? — не отступал Рафаэль.

— О да, — голос у Хейеса дрогнул, и Хейес отвел взгляд, — в определенном смысле непростая.

— Вас преследовал… какой-то запах? — пустился в расспросы Рафаэль. Хейес не ответил. Похоже, он вообще не задумывался над ответом, а лишь молча смотрел в землю. — Вас преследовало, — не унимался Рафаэль, — чье-то присутствие? То есть… возможно, вы… или кто-то… Возможно, вы ощущали чье-то присутствие, нечто, что можно считать посторонним…

Хейес ссутулился и потер указательным пальцем переносицу. Через несколько лет, поднявшись, чтобы произнести речь в поддержку военного министра Кэмерона, Хейес также прибегнет к этому же жесту, произнося слова так же медленно, тем же глубоким, печальным голосом.

— Присутствие я ощутил, причем нескольких персон, — сказал он, не сводя глаз с посыпанной гравием дорожки. — И… да, да, полагаю, его можно назвать посторонним.

Несмотря на ажурную решетку и чересчур роскошное убранство, да еще и это пугающе огромное зеркало и, разумеется, отказавшись от присутствия женщин (а в офицерском клубе дамы довольно часто скрашивали вечер, когда тот близился к концу), Сэмюэль с друзьями-гвардейцами решили провести ночь в Бирюзовой комнате за покером и разгадать ее загадку.

Два или три часа их мальчишеская радость скрадывала «постороннее присутствие» и ничего, что можно было бы счесть необычным, не происходило, разве что невесть откуда взявшийся ветер переворачивал карты и сдувал их со стола, а белое вино — очень сухое белое португальское из погреба Рафаэля — казалось, тут же ударило всем в голову, словно это было не вино, а кое-что покрепче. Затем, хотя Сэмюэль продолжал упрямо твердить, что ничего особенного не происходит и что им следует обуздать свое воображение, стало очевидно, что в помещении присутствуют некие невидимые существа: они все чаще вмешивались в игру, подносили невидимыми руками бокалы к губам игроков, проливали вино, крутили на столе золотые монеты, а один из призраков игриво потрепал Сэмюэля по голове. На обивке кресла появлялись вмятины, точно от чьих-то внушительных ягодиц. Зеркало помутнело. Шестиугольные хрустальные подвески на одной из люстр зазвенели. По комнате пополз запах плоти — не чистый, но и не отвратительный, запах высохших телесных выделений, смешанный с запахом земли, солнца, растений, нестираной одежды. Однако самыми мучительными были голоса, время от времени перерастающие в легкий глумливый смех. И хотя Сэмюэль — теперь излишне громко — убеждал приятелей, что все происходящее лишь плод их воображения: «Господа, вы что же, глупые девицы, в самом деле! Что за трусость!» — молодые фицеры один за другим под благовидными предлогами начали покидать замок. Когда последний из его друзей, пошатываясь, поднялся, Сэмюэль схватил оставшиеся от колоды карты и сердито швырнул их на пол, а сам вскочил и отвернулся, в приступе детского гнева скрестив на груди руки, а подняв глаза,