Дымовое древо - Джонсон Денис

Кэти миновала призывника с безвольно повисшей головой, который стоял, одной рукой направляя на стену струю мочи. Срочник поднял на неё взгляд, озарённый кислотным блеском, и объявил:

– Ссу тут вот уже тыщу лет!

Рядом с ним согнувшись блевал его друг.

– Не обращайте внимания, мэм, – сказал он. – Я торчу от жизни.

Вьетнамцы успокаивали её взор. С ними у неё не было общего прошлого. Американские солдаты даже чересчур напоминали канадцев – разрывали ей сердце противоречивой смесью радости и горя, вины, гнева и душевной теплоты. Эти двое, пошатываясь, побрели прочь, а она так и смотрела в их широкие спины.

Они бросали через порог ручные гранаты и отрывали невежественным крестьянам руки и ноги, они спасали от голодной смерти щенят и нелегально провозили их за пазухой домой в Миссисипи, они сжигали дотла целые деревни и насиловали молоденьких девочек, они целыми джипами выкрадывали медикаменты, чтобы спасать жизни сиротам.

На следующее утро в кабинетах Мирового фонда помощи детям Колин Раппопорт сказал ей:

– Кэти. Прошу вас. Дайте я найду для вас койку в какой-нибудь больнице.

– Я приехала сюда не за такими разговорами.

– Вы же понимаете, в каком вы состоянии? Да на вас лица нет!

– Если я не чувствую усталости, то это не считается.

– Но ведь вы же это понимаете!

– Понимаю, – признала она, – но усталости не чувствую.

* * *

В начале февраля Джеймса Хьюстона в грязном джунглевом камуфляже подбросили на автоцистерне с горы Доброго Жребия до трассы № 13, а затем на каком-то джипе до Сайгона. Он мог бы сойти – да и собирался сойти – у главной базы, чтобы проведать сержанта Хармона в Двенадцатом эвакуационном госпитале. Но ребята на автоцистерне проехали мимо неё без остановки, и он попросту остался на борту.

Очень скоро, как только врачи доведут до состояния, в котором его можно будет перемещать без риска угробить, сержанта должны были переправить в Японию. Если Джеймс хотел его навестить, то лучше было бы сделать это сейчас. Это если верить Чёрному Человеку. Если верить Чёрному Человеку, сержант был серьёзно ранен и увечье останется с ним навсегда. Что-то крупное поразило его с близкого расстояния и, возможно, со стороны своих, ударило прямо в живот, чуть выше таза, и Чёрный Человек пообещал Джеймсу, что увиденное ему не понравится.

У бродячего торговца на улице Тхишать Джеймс купил пластинку жевательной резинки и одну контрафактную сигарету «Мальборо». У него шёл третий день второго срока службы. Он самовольно отлучился из части, был трезв и фактически без гроша в кармане.

Двое друзей Джеймса, Фишер и Эванс, отплыли домой днём раньше. Фишер – высокий, со сколотым зубом – пожал Джеймсу руку и спросил:

– Помнишь наш первый вечер?

– «Шоу-кабаре».

– А само шоу-кабаре помнишь?

– Ещё как.

– Помнишь, как мы первый раз перепихнулись в «Фиолетовом баре»?

– Ещё как.

– Когда настанет конец света, Христос спустится с небес в ореоле славы и всякое такое, то это будет второе по невероятности событие, которое вообще случалось в моей жизни. Потому что я буду помнить о той ночи в «Фиолетовом баре».

Они обнялись, и Джеймс всеми силами постарался сдержать слёзы. Все они поклялись встретиться вновь. Джеймс полагал, что это «вновь» не настанет никогда.

В «Уютном баре» на улице Тхишать Джеймс стрельнул ещё одну сигарету у какого-то служащего ВВС, который признался ему, что он индеец чероки и потомок вождей, отказался дать Джеймсу другую сигарету и, кажется, уже был готов отделаться от нежеланного собеседника, пока Джеймс, усевшись наконец на соседнюю табуретку, не поправил ствол под рубашкой, на что вэвээсник сказал:

– Что это у тебя там?

– Это для туннелей.

– Для туннелей?

– Тридцать восьмой автоматический. У меня в лагере и суппрессор для такого есть.

– Это типа глушитель, что ли?

– Ага. Господь всемогущий – чем это тут пахнет, как будто бензином?

– Ну так я целыми днями авиатопливо качаю.

– Так это от тебя?

– Сам-то я и не чую уже.

– Фу! У меня от тебя аж башка закружилась. Купишь мне пивка, а?

– Никак такое невозможно. Знаешь, здесь прямо на улице Тхишать есть один ювелир. Так я ему сегодня утром сорок пятый загнал.

– Он покупает оружие?

– Ну вот я же ему сорок пятый загнал.

– Думаешь, тридцать восьмой ему понравится?

– Готов поспорить, что да.

– Готов поспорить, я знаю, где он сможет его достать.

А после полудня, всё так же ушедший в самоволку, но пьяный, с карманами, набитыми вьетнамскими пиастрами, идя по насыщенной запахами улице – душок за душком под шипение жира на сковородах – Джеймс остановился у какой-то лавки и купил себе поддельные джинсы «Левис», красную футболку и ярко-жёлтую туристическую куртку, украшенную голой женщиной и надписью «Сайгон – 1968». Погода для такой куртки стояла слишком жаркая, но он её всё равно надел, потому что она приводила его в отличное настроение. Купил две пачки настоящих штатовских «Мальборо», постригся у уличного парикмахера – он никогда не стриг волосы где-либо, кроме главной базы, но был достаточно пьян, чтобы решиться попробовать что-то новенькое, – а после этого приобрёл пару тонких чёрно-синих мокасин. Переоделся прямо на улице, пока прохожие тщательным образом отводили взгляды, а камуфляжную форму спрятал в коричневую хозяйственную сумку с нейлоновыми ручками.

Он подумал, что протрезветь лучше бы до того, как он навестит сержанта, а перед тем, как протрезветь, лучше напиться ещё сильнее. В районе одиннадцати тем же вечером сторговался с велорикшей, чтобы тот отвёз его к какой-нибудь дешёвой гостинице в уезде Тёлон, но уже где-то в дороге они коренным образом пересмотрели данный план и поехали в небезопасные ночные часы на расстояние в почти шестьдесят миль, к берегам Южно-Китайского моря, к борделю, о котором Джеймс был наслышан: бордель назывался «У Французика» и обладал легендарным прошлым. В два ночи они добрались до места назначения – россыпи лачуг на отшибе какой-то рыбацкой деревушки. Он разбудил дремлющего за стойкой в кафе папу-сана, который немного понимал по-английски и неплохо угадывал смысл всего остального; когда Джеймс спросил его: «Ты и есть Французик?», папа-сан ответил: «Французик уже идёт», но Французик всё не приходил. У борделя не имелось никакого внешнего освещения. Джеймс не слышал шума генератора. Не видел нигде девочек. Равно как и других солдат. Равно как и кого-либо ещё. Меланхоличный старый папа-сан проводил его, светя фонариком, к одному из бунгало не лучшего вида, чем простой шалаш, в ряду точно таких же убогих построек. Постель была усыпана чьими-то лобковыми волосами. Джеймс сдёрнул простыню. Тонкий матрас был весь в пятнах, но пятна эти выглядели не такими свежими, как лобковые волосы. Джеймс не стал утруждаться и опускать сетку. Комаров не было видно.

При свете керосинового фонаря он нашарил складной нож и был уже готов обрезать штанины форменных брюк, однако одумался и взамен укоротил поддельные «левисы». К тому времени, как он уснул, его хмель перетёк в похмелье.

Поднялся он где-то в полдень и пошёл в кафе с усыпанным песком полом, где какая-то женщина подала ему омлет, горячий чай и багетик. Потом Джеймс велел ей принести ему всё то же самое по второму кругу, только чай заменить пивом.

Он был не единственным клиентом. В паре столиков от него сидел одноногий военный в обрезанных джинсах и камуфляжной рубашке с оторванными рукавами, опалённый солнцем блондин в очках-авиаторах – он прихлёбывал пиво без закуски, а по большей части вертел в руках девятимиллиметровый «браунинг», держа большой палец на кнопке выброса магазина, ронял в ладонь нижний конец обоймы и снова заталкивал внутрь, опять выбрасывал, снова заталкивал внутрь.

– Все мы умрём, – заявил он. – Лично я умру под кайфом.

Джеймсу всё это вовсе не понравилось, он встал и вышел.

Он направился к невысокому волнорезу, где низко рокотал прибой. Пляж был узкий, с бурым песком. Джеймс сел на каменный мол, закурил сигарету и наблюдал, как на волнах качается тушка утопшего петуха. Это был не тот Французик, о котором все говорили. Все рассказывали, что у Французика подаётся только пиво «33» – как минимум эта часть вроде бы оказалась правдой – и экстракт шпанской мушки. Также девочки – они, конечно, были из крестьянок, но какие-то девочки всё-таки должны были быть. А ещё все рассказывали, что там по традиции старого-доброго Дикого Запада почти каждую ночь гремят перестрелки. А ещё велорикши якобы никогда не приближаются к нему после того, как стемнеет, а не то их транспортные средства неминуемо реквизируют для гонок туда-сюда по пляжу, оканчивались же эти гонки обычно в морской пучине.