На стороне ребенка - Франсуаза Дольто

Неудача и депрессия, болезнь и новаторство

Один из моих сыновей – тот, что стал потом кораблестроителем, в детстве без памяти увлекался разными двигателями. В тот день, когда люди запустили первую ракету в стратосферу, он впал в полное отчаяние. «Больше незачем жить, все двигатели уже изобретены. Так зачем ходить в школу?» Все, что он мог узнать о двигателях, стало вчерашним днем. «Теперь уже нечего изобретать… А если в науке больше нечего открывать, зачем жить?» Он в самом деле решил, что наука остановилась, что с исследованиями покончено. А больше его ничего не интересовало. Меня это не на шутку обеспокоило, потому что пришлось утешать его целых два дня: «Ну послушай, осталось еще много такого, что можно изобрести… и в конце концов эта ракета летает не так уж высоко…»

Мы не уделяем должного внимания такой позиции ребенка, когда он отождествляет себя с кем-либо, с его точки зрения, выглядящим как человек, у которого все в прошлом. Между тем необходимо, чтобы у ребенка всегда была возможность продолжить, подхватить факел, совершить столько же, лучше или по-другому. Иначе он застынет в неподвижности, говоря себе: «Я опоздал родиться» или «К чему все это».

Отцы, изображающие из себя первопроходцев, героев-исследователей, даже если им очень некогда, обязаны говорить ребенку с самого раннего детства: «Ах, такое-то явление, такая-то область остаются еще совершенно неисследованными… То-то и то-то еще никому не известно…» или: «Об этом предмете я знаю не больше твоего…»

Помимо героев, добивающихся успеха, бывают неудачники, которые могут смутить подрастающее поколение. Депрессивные отцы, недовольные тем, как сложилась их жизнь, развивают у детей убеждение, что все усилия тщетны, любая работа бесполезна, инициативу всегда встречают в штыки, а мир враждебен и неприветлив. Как часто мужчины, занимающие ответственные посты, приходя домой, начинают жаловаться: «Чертова работа, никому не нужная профессия… надрываюсь, а все попусту».

Для подростка это не так уж пагубно. Напротив: его отец – тоже человек. И потом это помогает подростку понять, что по некоторым дорогам ходу нет, и надо идти в другую сторону, заниматься другим делом, найти другой путь, посвятить себя другой профессии. Это информация.

Но совсем маленького ребенка угнетает, если он то и дело слышит от отца жалобы на загубленную жизнь. Такая отцовская позиция проникнута садизмом. Вместо того, чтобы побуждать к поискам, она подрывает жизненные силы ребенка. Она выражает также разочарование той социальной средой, в которую входит семья ребенка. Потому что любые действия имеют смысл лишь в сообществе с другими людьми и ради других людей; в сущности, разочарованные родители – это люди, которые не работали ни с другими, ни для других, ни совместно со своей возрастной группой. Но подобная жизнь, лишенная чувства принадлежности к своей команде, лишенная социальной цели, проистекает из того факта, что в наше время вопреки великим социальным теориям, которые люди не принимают близко к сердцу, процветает изощренный нарциссизм.

Напрасно отцы говорят детям: «Позаботься о будущем; приложи усилия, чтобы не остаться без работы…» Сыновья сопротивляются: «Какой в этом толк, ведь работать, как ты, для меня все равно что умереть». Отец представляет собой или булимического честолюбца, активиста, раздавленного собственным успехом, потому что он – раб своего преуспеяния, или неудачника; в обоих случаях, если ребенка не побуждают критически относиться к наблюдаемым им людям и явлениям, он решает, что нужно делать, как отец, и что другого пути нет.

Если отец, который проделал огромный труд, чтобы добиться успеха, и в пятьдесят лет оказался богатым, но безмерно усталым, или растерял друзей, утратил жизнерадостность или стал желчным, или разорился, говорит сыну: «В твоем возрасте я работал! Я делал то, я делал это…», ребенок думает: «Да, и вот к чему он пришел в итоге; наверно, лучше не отказывать себе в радостях сегодня, потому что вот он себе во всем отказывал – и чего добился?»

Бесспорно, в молодежь нужно вселять уверенность, и в то же время ее нужно стимулировать; но для этого следует внушать ей доверие к собственным силам и готовность следовать своим собственным путем. Поэтому не стоит толковать с детьми об успехе и неуспехе, и примером им нужно служить сегодня, а не в прошлом.

Пускай бы отец сказал: «Когда я начинал, мне казалось, что в моей работе есть смысл; но теперь, видно, слишком велика стала конкуренция, и я не выдерживаю соревнования; есть люди, которые и сегодня добиваются в моей профессии успеха, а вот у меня не получается. Но если ты об этом и слышать не хочешь, если ты хочешь заняться другим делом, выбери себе дорогу сам – это будет правильнее».

Этим отец не замыкает ребенка на собственных неудачах, а побуждает его включиться в игру и поддерживает в нем дух борьбы, открывает перед ним новые горизонты.

Родители не видят ничего страшного в том, чтобы по возвращении с работы говорить о своем разочаровании, о своей депрессии при детях младше десяти лет, оправдывая себя тем, что ребенок «еще ничего не понимает». Они и не думают сдерживаться, их ничуть не заботит, что чувствует при этом маленький свидетель их жалоб. Они дают себе волю. Странный способ формировать образец для детей, которые еще во всем зависят от взрослых! Но в то же время с какими предосторожностями, с какой хитростью стараются скрыть от детей обрушивающуюся на семью реальную болезнь, реальную смерть! Взрослые не думают, что если они сами смирятся с этим событием, примут его, то и для ребенка оно явится инициацией в жизнь. Однажды ко мне на консультацию привели детей, которым родные не желали сообщать, что их мать тяжело больна. А между тем семья переживала огромные трудности: родным приходилось частично оплачивать лечение и они, духовно и просто по-человечески, напрягали все силы, чтобы бороться с болезнью – однако детям об этом не говорили; дети видели, как мать недомогает, но никто не объяснял им, в чем дело; в результате это испытание не способствовало очеловечиванию ребенка. В результате самооценка детей настолько понизилась, что они перестали успевать в школе. Нас попросили вмешаться. Психологическое лечение состоит в том, чтобы говорить ребенку правду. «Но это причинит им чрезмерную боль!» Чтобы помочь ребенку по-настоящему, надо объяснить ему, что в опасности физическая жизнь его матери, но ни в коем случае не любовь, которую она к нему питает, что мать хочет, чтобы у него были силы для борьбы, и сама дает ему пример такой борьбы. Со стороны может показаться, что она побеждена, а окружающие ничего не говорят ему о том, что его мать борется. Поэтому ребенок видит ее в образе бойца, покинувшего свой пост. Но если, напротив, ему покажут маму в ее нынешнем болезненном состоянии как человека, ведущего огромную борьбу (если бы она не боролась, она бы уже умерла), тогда она будет служить ему примером стойкости и мужества. Это подтверждается и тем фактом, что, если посторонний, не принадлежащий к семье человек поговорит с ребенком о том, что происходит, не скрывая от него всей правды, к ребенку вернутся силы и он смирится с тем, что мать может умереть, но в то же время обретет собственную автономность, чтобы обессмертить свою мать; ведь она хочет, чтобы он жил дальше той жизнью, которую она ему когда-то, когда еще была здорова, дала, надеясь на лучшее.

Мы видим, насколько моральный крах «образца» переживается детьми тяжелее, чем крушение брака между родителями, когда отцы увиливают от ответственности, не хотят ни жить с ребенком, ни оказывать его матери материальную поддержку. В этом последнем случае дети выглядят заброшенными и не могут преуспеть в жизни: они неудачники, потому что их отец проявил себя как неудачник. И не потому, что развелся, а потому, что повел себя безответственно и бессловесно по отношению к их матери. Они словно говорят вам: «По мне, лучше бы он умер; если бы он умер, он бы не был неудачником; если бы он умер, он бы просто был побежден законами жизни. Но он жив и он неудачник, поэтому я могу отождествлять себя только с неудачником; а если бы он умер, я мог бы собраться с силами и пойти дальше».

Родители, учиняющие над ребенком «самоубийство»

Родители толкают ребенка на самоубийство, чтобы отомстить своим собственным родителям. Это подтверждает пример шахтерского ребенка, чье автобиографическое свидетельство написано скальпелем: «Мое рождение было нескончаемой комой. Эта кома продлилась девятнадцать лет. Девятнадцать лет изгнания из себя. И если по паспорту мне двадцать девять, то сам я считаю, что мне только десять. Мое детство мне неведомо. Иногда оно представляется мне в виде чужой страны, отданной на разграбление. Все эти годы «они» убивали меня моими руками, и единственным моим сопротивлением было саморазрушение…»

Ингрид Наур,Мертвые губы, изд. Papyrus

Люди не думают о том, какой отзвук найдут их речи и поведение в маленьком ребенке, потому что обычно они полагают, что ребенок пребывает в зачаточном состоянии – вроде личинки. А личинке можно наносить любые раны, потому что гусеница не имеет в их глазах никакой ценности. Они ведут себя так, как будто восхищающая их бабочка не имеет к этой гусенице ни малейшего отношения. Биологическая бессмыслица! На самом деле любое пагубное воздействие на личинку потенциально вредит мутирующему существу, и грядущая бабочка окажется неудачной.