Ребекка с фермы Солнечный Ручей - Кейт УИГГИН

Однажды в пятницу вечером миссис Бакстер и Ребекка, закутанные в  шали,  сидели на ступенях парадного крыльца миссис Кейм, любуясь  закатом.  Ребекка  пребывала в состоянии радостного возбуждения: она только что приехала  домой  из Уэйрхемской семинарии, и, так как священник был в  отъезде  по  церковным  делам, ей предстояло провести ночь у миссис Бакстер,  а  на  следующий  день  отправиться вместе с ней в  Портленд.  Там  они  собирались  прогуляться  на  острова,  съесть  мороженое,  прокатиться  на  конке  и  взглянуть  на   дом  Лонгфелло - планы, столь воспламенившие воображение Ребекки, и без  того  не  отличавшейся сдержанностью, что она вся словно светилась  изнутри  радостью,  заставляя  миссис  Бакстер  задуматься  о  том,  не  может  ли  плоть   быть  просвечивающей и позволяющей видеть сквозь нее блеск пламени души.

А тем временем  на  поросшем  травой  пригорке  у  дверей  сарая  доили  Ромашку. Оставив  после  себя  полные  ведра  густого  желтого  молока,  она  зашагала  к  скотному  двору  и,  проходя  мимо  лежавшей  поблизости   кучи  соблазнительного турнепса, нагнулась и схватила  целый  пук.  В  спешке  она  взяла в пасть больше, чем  считается  хорошим  тоном  даже  среди  коров,  и  сидевшим на крыльце было видно, как она  входит  в  ворота  скотного  двора,  держа в зубах целый лес листьев, и с трудом пытается измельчить  похищенное,  стараясь при этом ничего не выронить.

Вскоре начало темнеть, и миссис Бакстер с Ребеккой вошли в  дом,  чтобы  посмотреть, как миссис Кейм в первый раз зажжет свою новую лампу,  взглянуть  на последний половик ее работы (чудесное произведение  искусства,  полностью  изготовленное из крашеных  остатков  нижних  юбок)  и  послушать,  как  жена  доктора будет играть на цимбалах "Часто в тихий час ночной".

Закрывая дверь на веранду, обращенную в сторону скотного двора, женщины  услышали, как хрипит и кашляет корова, и переглянулись со словами:

- Ромашка пожадничала; теперь у нее несварение.

Илайша с заходом солнца обычно отправлялся в постель, дядюшки Кэша дома  не было - он уехал  к  доктору,  чтобы  тот  перебинтовал  ему  поврежденную  молотилкой руку, - так что на скотном  дворе  оставался  лишь  Билл  Питерс,  батрак. Вскоре он вошел в дом, спросил, когда вернется хозяин, и сказал, что  корова хрипит все сильнее и сильнее и что, должно быть, что-то с  ней  не  в  порядке,  но  он  не  может  заставить  ее  раскрыть  пасть  пошире,   чтобы  разглядеть, в чем дело.

- Она, эта чертова корова, лучше возьмет да помрет, чем сделает  такое  одолжение! - сказал Билл.

Вернувшись от доктора, дядюшка Кэш зашел в дом, чтобы взять  фонарь,  и  сразу же  направился  прямо  в  коровник.  Через  полчаса,  когда  маленькая  компания в гостиной уже успела забыть о происшествии, он вдруг снова вошел в  дом.

- Будь я проклят,  если  эта  корова  не  подыхает,  -  сказал  он.  -  Пойдем-ка,  Ханна,  подержишь  мне  фонарь.  Я  ничего  не  могу  сделать  с  забинтованной правой рукой, а парня глупее, чем Билл, в свете не сыщешь.

Все направились в коровник - кроме жены  доктора,  которая  побежала  к  себе домой, чтобы взглянуть, не вернулся ли из Милтауна ее брат Мозес  и  не  сможет ли он прийти, чтобы помочь Кеймам.

Положение Ромашки было серьезным; сомневаться в  этом  не  приходилось.  Что-то, предположительно один из корнеплодов, застряло у нее в  горле  и  не  двигалось ни туда ни сюда, несмотря на все ее усилия. Она дышала  с  трудом,  ее глаза были налиты кровью от напряжения и удушья.  Раз  или  два  мужчинам  удалось заставить ее раздвинуть челюсти, но она вырывалась и отворачивалась,  прежде чем им удавалось разглядеть причину неприятностей.

- Вижу я там маленький  зеленый  пучок;  торчит  прямо  посередине,  -  сказал дядюшка Кэш. Билл и Моуз держали по фонарю с каждой стороны от головы  Ромашки. - Да только сидит он так глубоко и такой маленький, что я  не  смог  бы его ухватить, даже если б правая рука у меня была  здоровая.  Может,  ты,  Билл, попробуешь?

Билл замялся и затем признался, что ему что-то не  хочется.  У  Ромашки  были прекрасные, внушительного размера зубы, и Билл не имел никакого желания  оставить руку в ее пасти. Он сказал, что не годится  для  такой  работы,  но  охотно поможет дядюшке Кэшу подержать голову,  коровы;  это  было  столь  же  необходимо, но значительно менее опасно.

Моуз был более склонен содействовать спасению коровы во имя  гуманности  и сделал все, что мог, обернув запястье тряпкой и несколько раз отчаянно, но  безрезультатно  ткнув  в  скользкие  зеленые  листья,  торчавшие  в  глубине  неохотно разинутой пасти. Но корова  встряхивала  головой,  топала  копытом,  взмахивала хвостом и вырывалась из рук Билла, так  что  казалось  совершенно  невозможным добраться до причины всех ее мучений.

Дядюшка Кэш был в отчаянии, особенно раздражаясь из-за того, что сам не  мог сделать ничего по причине поврежденной руки.

- Запрягай лошадь, Билл, - сказал  он  наконец.  -  И  поезжай-ка  ты,  Ханна, в Милликен-Миллз за ветеринаром. Я знаю, что мы  смогли  бы  вытащить  этот турнепс у нее из глотки, если  б  подобрали  подходящие  инструменты  и  нашли кого-нибудь, кто умеет ими орудовать, но надо спешить,  иначе  скотина  наверняка  задохнется!  У  тебя,  Моуз,  такие  неуклюжие  лапы;   как   она  почувствует их в своей глотке, так думает, что ей конец.  И  пальцы  у  тебя  слишком большие, так что ты не можешь как следует ухватиться за этот зеленый  конец!

- У меня  пальцы  маленькие;  дайте  я  попробую,  -  произнес  робкий  голосок, и, обернувшись, они увидели Илайшу Симпсона - брюки натянуты поверх  ночной рубашки, вьющиеся волосы взъерошены; он растерянно  таращил  все  еще  сонные глаза.

Дядюшка Кэш засмеялся и с добродушной иронией заметил:

- Это ты-то, который и гнать корову на пастбище боишься? Ну нет,  сэр,  я думаю, на такое дело у тебя мужества недостанет!

Тут Ромашка захрипела еще  страшнее,  чем  раньше,  и  закатила  глаза,  словно испуская дух.

- Уж лучше я залезу ей в глотку, чем  увижу,  как  она  задохнется!  -  воскликнул мальчик в отчаянии.

- Тогда была не была! Попробуй, сынок! На этот раз мы привяжем  ее  за  шею. Не спеши и постарайся справиться с делом как можно лучше.

Мужчины  приоткрыли  челюсти  бедной  Ромашки  и  вложили  между   ними  деревянный брусок, привязали  корову  и  держали  ее,  не  давая  двигаться.  Женщины стояли рядом с фонарями в руках.

- Ну, сынок, закатай рукав и  сунь  руку  как  можно  глубже!  Вцепись  своими пальчиками в этот зеленый пучок, что там торчит, - хоть он  так  мал,  что его и пучком-то не назовешь, - поверни его немного и тяни изо всех  сил.  Ну и ну! Ручонка как соломинка!

Маленький Пророк закатал рукав. Рука у него действительно была  тонкая,  но он все лето водил Ромашку на пастбище, выносил все ее  капризы,  старался  уберечь от последствий ее собственного упрямства, испытывая при этом чувство  гордости будущего собственника (каким он себя  считал)  за  ее  великолепное  молоко, - короче говоря, полюбил ее, а теперь ей грозила смерть от удушья. В  таких обстоятельствах и рука-соломинка на многое способна, а в данном случае  лишь тонкая рука могла справиться с делом.

Илайша дрожал от волнения, но рука его ловко и быстро вошла в  страшные  глубины коровьей пасти, дотянулась  до  крошечного  пучка  зеленых  шипов  и  колючек; маленькие пальцы крепко вцепились в  него,  и  за  этим  последовал  решительный рывок, в который Маленький Пророк вложил  всю  свою  силу.  Сила  эта, конечно, была сама по себе не так уж велика, но Илайша  прибег  к  тому  скрытому источнику силы, о местонахождении которого никто ничего  не  знает,  но из которого в случае нужды черпает каждый из нас.

Кто бы мог ожидать от Маленького Пророка столь могучего рывка? Это  был  такой рывок, что, к своему крайнему изумлению, Илайша вдруг  обнаружил,  что  лежит на спине на полу скотного двора, держа в руке что-то  очень  скользкое  с - изрядного размера, но довольно измятым - клубнем турнепса на конце.

- Вот это здорово! - крикнул Моуз.

- Я бы запросто это сделал, будь  у  меня  рука  чуточку  поменьше,  -  сказал Билл Питерс.

- Молодец, сынок! - воскликнул дядюшка  Кэш,  помогая  Моузу  отвязать  Ромашку и вынуть деревянный брусок у нее изо рта.

- Молодец, Лайша, и, ей-богу, корова  твоя;  только  не  давай  своему  любезному папаше пить ее сливки!

Долгожданный воздух хлынул в легкие Ромашки и  охладил  ее  пересохшее,  ободранное горло. Она была  почти  совсем  без  сил,  бедняжка,  и  склонила  (довольно нежно  для  нее)  голову  на  плечо  Маленького  Пророка,  который  радостно обхватил ее руками за шею и шепнул:

- Теперь ты по-настоящему моя корова, правда. Ромашка?