Постмодернизм, или Культурная логика позднего капитализма - Фредрик Джеймисон

на американскую культуру. Все это еще поразительнее потому, что в конечном счете они не отступают от благородного/прогрессивного взгляда на важные произведения искусства, считая их в каком-то смысле выходящими за пределы рынка или же противостоящими ему. Еще один момент, который я хотел бы здесь указать, состоит в том, что американская литературная критика (даже больше, чем американская история культуры) обычно понимала себя и свои излюбленные предметы в качестве противоположности потребительской культуре, и за немногими исключениями она не отказалась от такого понимания и сегодня. Несомненно, что недавно политизировавшиеся сторонники «оппозиционной» критики отвергли бы такое уподобление их работ этой благородной традиции. Однако превращение морального заламывания рук пятидесятых и шестидесятых годов в эпистемологическую панику семидесятых, а теперь и в политическую панику восьмидесятых не кажется большим шагом вперед (GS 14, п. 16).

Если пока оставить самого Майклза, этот пассаж, видимо, может оказаться полезным и применяться как лекарство, поскольку он поднимает специфическую американскую проблему, все еще остающуюся с нами, не пытаясь ее сгладить, а именно проблему отношения между «либерализмом» и «радикализмом». Майклз, собственно, не слишком вежливо указывает на то, что сегодняшние критики, воображающие себя радикалами — на деле просто либералы, во всех слабых и связанных с «заламыванием рук» смыслах этого слова. Соответственно, Майклз предлагает нам возможность «критики/самокритики» важного и даже неотложного типа — в тот момент, когда самоопределения левых оказались в лучшем случае спутанными, если не бесцельными. Его колкие формулировки помогут в этом деле; вот еще одна:

Что, собственно, означало думать, будто Драйзер одобряет (или не одобряет) потребительскую культуру? Хотя преодоление собственных корней с целью их оценки было первым шагом культурной критики по меньшей мере с Иеремии, принимать этот шаг за чистую монету — определенно ошибка, и не столько даже потому, что вы не можете преодолеть свою культуру, но потому, что, если бы вы смогли, у вас не осталось бы никаких категорий для оценки, за исключением разве что теологических. Следовательно, неправильно представлять культуру, в которой вы живете, как предмет ваших чувств: она вам не то чтобы нравилась или не нравилась, вы существуете в ней, и вещи, которые вам нравятся или не нравятся, тоже существуют в ней. Даже отказ от мира в стиле Бартлби остается неразрывно с ним связан: можно ли найти более сильный пример применения права свободы контракта, чем успешный отказ Бартлби от заключения каких бы то ни было договоров? (GS 18-19)

Это тут же приводит нас к дилемме избавления от тотальной системы (которую Майклз здесь переизобретает): как бы эта система ни понималась — как рынок или капитализм, американский характер или же исключительный опыт (американская культура) — сила, с которой она теоретизируется, опрокидывает локальный акт суждения о ней или сопротивления ей изнутри, обнаруживая, что такое сопротивление было просто еще одной чертой самой системы, хитростью или табу на инцест, в ней заранее запрограммированным. Хотя форма этой дилеммы воспроизводит более абстрактную модель «Против теории», конкретная тема, разбираемая здесь Майклзом — это «культурная критика», деятельность, еще сильнее определяемая одним традиционным немецким термином (Kulturkritik), о котором многое сказал Адорно в своем важнейшем программном тексте, с которого открываются «Призмы» и который помещает критические императивы Майклза в гораздо более широкие рамки, поднимая вопросы, которые у последнего показательно отсутствуют: статуса интеллектуалов, природы самой культуры, как и ее понятия, и даже антиномии, из которой возникает сама диалектика и в которой она находит свое основание, а именно: как сделать нечто невозможное, но необходимое и в любом случае неизбежное. Даже категоричное решение самого Майклза — перестать делать это — не углубляется настолько в эту проблему, хотя, конечно, предполагает осознание того, что люди продолжат заниматься теорией и культурной критикой, словно бы ничего не случилось.

И последний вариант этого вопроса:

указывают ли тексты на социальную реальность? Если указывают, то что именно они делают — просто отражают ее или же воображают некие утопические альтернативы ей? Подобно вопросу о том, нравился капитализм Драйзеру или нет, эти вопросы [Майклз ошибочно ограничивает их вопросами реалистической репрезентации], как мне кажется, обозначают пространство вне культуры, чтобы затем исследовать отношения между этим пространством (определенным здесь в качестве литературного) и культурой. Но все пространства, которые я попытался изучить, находятся скорее в культуре, а потому план такого исследования оказывается бессмысленным (GS 27).

На самом деле Майклз воспроизводит здесь важный спор об этической (и в какой-то мере кантианской) природе социализма Второго интернационала: Лукач вместе с другими, но точнее других, определил ее как моральный императив, который требует от нас создать то, чего нет, а потому нечто не способное, едва ли не по определению, сбыться. Проекция «социализма» как радикальной этической альтернативы наличному порядку практически гарантирует невозможность его осуществления, и не вопреки его убедительности и силе в роли этической критики капитализма, а именно что в соответствии с ней. На эмпирическом уровне (однако Лукач является также красноречивым критиком самой категории этического в мысли Канта) ясно, что, чем более коррумпированным и злодейским является наличный порядок, тем меньше вероятность того, что из него родится нечто хорошее. Лукач верно указывает на то, что у самого Маркса (диалектическая) концепция возникновения социализма из капитализма существенно отличается от данной концепции. Сила марксизма как такового, как его задумывал сам Маркс, состояла в том, что в нем аргумент о желательности социализма (и невыносимости капитализма) сочетался с доказательством того, что социализм уже реализовывался внутри капитализма, что капитализм в некоторых из моментов своей логики уже создавал структуры социализма, тогда как социализм изображался не как идеал или утопия, а как тенденция, постепенно складывающийся комплекс уже существующих структур. Это и есть фундаментальный реализм взгляда Маркса, который иногда передается неверно (в некоторых других отношениях) словом «неизбежность» и в котором можно выявить и исследовать сильную или полную форму того, что Маркс имел в виду под «противоречием». К этому всегда стоит добавлять, что Маркс в этом диагнозе не ошибался, особенно если вместо укороченных апокалиптических пророчеств собственно «Капитала» обратить внимание на долгосрочный прогноз из «Очерка критики политической экономии» (Grundrisse). Если брать лишь одну черту анализа Лукача, сегодня можно признать, что процессы коллективизации заменили рыночный индивидуализм на ряде уровней, вплоть до микроопыта повседневной жизни, что отражается в «молекулярной политике» так называемых новых социальных движений. Эта модель присутствия будущего в настоящем, очевидно, совершенно отлична от попытки «сделать шаг за пределы» наличной реальности, в какое-то внешнее пространство: рабочим коммуны, как отметил Маркс в своей, возможно