Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне - Евгений Абросимов

492. «Совсем не хочу умирать я…»

Совсем не хочу умирать я,Я не был еще влюблен,Мне лишь снилось рыжее платье,Нерасцениваемое рублем.

Сдвинь жестянки нелегкой жизни,Заглуши эту глушь и темьИ живою водою брызниНа оплакиваемую тень.

В золотое входим жилье мыВ нашем платье родном и плохом.Флирты, вызовы и котильоныПокрывал расписной плафон.

Белоснежное покрывалоПокрывало вдовы грехи,И зверье в лесах горевалоИ сынки хватали верхи.

Мрак людских, конюшен и псарен.Кавалер орденов, генерал,Склеротический гневный баринЗдесь седьмые шкуры дирал.

Вихри дам, голос денег тонкий,Златоплечее офицерье,И, его прямые потомки,Получили мы бытие.

И в садах двадцать первого века,Где не будут сорить, штрафовать,Отдохнувшего человекаОпечалит моя тетрадь.

Снова варварское смятенье…И, задев его за рукав,Я пройду театральной тенью,Плоской тенью с дудкой в руках.

Ах, дуда моя, веселуха,Помоги мне спросить его:Разве мы выбираем брюхоДля зачатия своего?

1936-1937

493. «Город блуждающих душ, кладезь напрасных снов…»

Город блуждающих душ, кладезь напрасных снов.Встречи на островах и у пяти углов.Неточка ли Незванова у кружевных перил,Дом ли отделан заново, камень ли заговорил.Умер монарх. Предан земле Монферан.Трудно идут года и оседает храм.Сон Фальконета – всадник, конь и лукавый змий,Добела раскаленный в недрах неврастений.Дует ветер от взморья, спят манжурские львы,Юноши отцветают на берегах Невы.Вот я гляжу на мост, вот я окно растворил,Вьется шинель Поприщина у кружевных перил…Серенькое виденьице, бреда смертельный уют…Наяву кашляют бабушки и куры землю клюют.Наяву с каждой секундой всё меньше и меньше меня,Пылинки мои уносятся, попусту память дразня,В дали астрономические, куда унесены –Красные щеки, белые зубы и детские мои штаны.

1936-1940

494. Донна Анна

Тамаре Яковлевне Щировской

Повинуясь светлому разуму,Не расходуя смысл на слова,Мы с тобой заготовили на зимуКеросин, огурцы и дрова.Разум розовый, резвый и маленькийОзаряет подушки твои,Подстаканники и подзеркальники,Собеседования и чаи…И земля не отметит кручиною,Сочиненной когда‑то в раю,Домовитость твою муравьиную,Золотую никчемность твою.Замирает кудрявый розариум,На стене опочил таракан…О непрочные сны! На базаре имТак легко замелькать по рукам!Посмотри и уверься воочиюВ запоздалости каждого сна:Вот доярки, поэты, рабочие –Ордена, ордена, ордена…Мне же снится прелестной ГишпанииОчумелый и сладкий галдеж,Где и ныне по данному ранееОбещанию, ты меня ждешь…И мы входим в каморку невольничью,В эскурьял отстрадавших сердец,Где у входа безлунною полночьюТвой гранитный грохочет отец.

1937. Керчь

495. «Скучновато слушать, сидя дома…»

Скучновато слушать, сидя дома,За мушиной суетой следя,Тарантас полуденного грома,Тарантеллу летнего дождя.

Грянула по радио столица,После дыни заболел живот,Перикола бедности боится,Но пока еще со мной живет.

Торжища гудят низкопоклонно,Мрак штанов, сияние рубах,Словно кривоустая Мадонна,Нищенка с ребенком на руках.

Шум судеб, серьезность пустолаек,И коровье шествие во хлев…Меркнет день и душу усыпляетПот и пудра овцеоких дев.

Спят, полны слепого трудолюбья,В разных колыбелях малыши…Под необъяснимой звездной глубьюСтелется блаженный храп души.

Спит душа, похрапывая свято –Ей такого не дарило снаСказочное пойло Арарата,Вероломство старого вина.

Спи, душа, забудь, во мрак влекома,Вслед Вергилию бредя,Тарантас заброшенного грома,Тарантеллу кроткого дождя.

1938. Керчь

496. «На твоей картине, природа…»

На твоей картине, природа,На морском пейзаже твоемНарисован дымок парохода,Желтый берег и белый дом.

В белом доме живет Анюта,На борту парохода матрос.Устарелый кораблик – кому-тоОн счастливую встречу принес.

В ресторане, в говоре пьяном,В палисаднике и в кино –Назревает свадьба с баяном,Гименей стучится в окно…

Будем нюхать свежую розу,Будем есть вековечный хлеб,Продлевая дивную прозуУстройства земных судеб.

Ты мне скажешь – дождик захлюпал.Я отвечу – мир не таков:Это вечности легкий скрупулРаспылился ливнем веков.

И немыслимо в полной мереРазглядеть мелюзгу бытия,Округляясь в насиженной сфере,В круглой капле, где ты – не я.

Где по сумеркам трюмов порожних,По сияньям домашних лампРазместил неизвестный художникУстрашающий свой талант.

1938-1939. Керчь

497. «На блюдах почивают пирожные…»

На блюдах почивают пирожные,Золотятся копченые рыбы.Совершали бы мы невозможное,Посещали большие пиры бы…

Оссианова арфа ли, юмор лиДобродушного сытого чрева,Всё равно – мы родились, вы умерли,Кто направо пошел, кто налево.

Хоть искали иную обитель мы,Всё же вынули мы ненарокомЖребий зваться страной удивительной,Чаадаева злобным уроком.

Но на детские наши речения,Что аукают, не унывая,Узаконенной наглости генияУпадает печать огневая.

Мы с картонного сходим корабликаПрямо в школу, и зубрим, и просим,Чтоб кислинкой эдемского яблокаОтдавала дежурная осень.

Чтобы снились нам джунгли и звери тамС исступленьем во взорах сторожких…И к наглядным посредственным скверикамСходит вечность на тоненьких ножках.

1938-1939

498. «Вселенную я не облаплю…»

Вселенную я не облаплю –Как ни грусти, как ни шути,Я заключен в глухую каплю –В другую каплю – нет пути.

1938-1939

499. «В балетной студии, где пахнет как в предбаннике…»

В балетной студии, где пахнет как в предбаннике,Где слишком много света и тепла,Где вьются незнакомые ботаникеЖивых цветов громадные тела.

Где много раз не в шутку опозорены,Но всё ж на диво нам сохранены,Еще блистают ножки ТерпсихориныИ на колетах блещут галуны;

Где стынет рукописная Коппелия,Где грязное на пультах полотно,Где кажется вершиной виноделияБесхитростное хлебное вино,

Где стойко плачут демоны ли, струны ли,Где больше нет ни счастья, ни тоски,Где что-то нам нездешнее подсунули.Где всё не так, где все не по‑людски, –

В балетной студни, где дети перехвалены,Где постоянно не хватает слов, –Твоих ногтей банальные миндалиныЯ за иное принимать готов.

И трудно шевелиться в гуще воздуха,И ведьмы не скрывают ржавых косм,И всё живет без паузы, без роздыхаБезвыходный, бессрочный микрокосм.

1939

500. «Осень, некуда кинуться нам со всех ног…»