Мифы Первой мировой - Евгений Белаш

3 июня офицер 1–го гвардейского корпуса писал родным с Юго–Западного фронта: «Мы назначены для развития удара… К самой идее наступления я отношусь отрица­тельно. Я не верю, что с такой армией можно победить. Если же наступление будет неудачно, то правительство и весь командный состав полетит к чорту. Они играют опасную игру. По–моему, наступление — легкомысленная авантюра, неудача которого погубит Керенского». 11 июня командир того же корпуса докладывал о полках, в ко­торых прибывшие пополнения составляют 60—80 % боевого состава рот, что крайне неблагоприятно отразилось на боеспособности. «В настоящее время настроение пол­ков не дает возможности поручиться, что таковое выдвижение [в первую линию] бу­дет выполнено».

С началом «наступления Керенского» 16 (29) июня войска требовали «ураганного огня» любой ценой, «не считаясь с возможностью повреждения орудий» и несмотря на возражения опытных артиллеристов — кроме повышенного износа орудий, особенно тя­желых, и расхода снарядов, частая стрельба затрудняла корректировку. Тяжелая ар­тиллерия часто привлекалась для обстрела несвойственных ей целей. Поэтому вслед­ствие чрезмерно интенсивной стрельбы и некачественных снарядов, разрывавшихся в стволе, всего за 5 дней вышла из строя пятая часть всех оруций трех ударных кор­пусов 10–й армии. При этом тяжелая артиллерия особого назначения (ТАОН) потеряла половину орудий, а оставшиеся имели незначительный запас снарядов. Однако при значительных повреждениях оборонительных сооружений людские потери противника оказались минимальными, он смог подтянуть резервы и даже обстрелять 18 июня готовые к атаке части.

Несмотря на превосходство в живой силе в 3 раза, а на направлении главного удара — в 6 раз, многие части не поддерживали наступление, а в ударных быстро нарастали потери, особенно офицеров, шедших впереди. К 1— 2 (14—15) июля наступ­ление на Юго–Западном фронте замерло окончательно. Потери трех наступавших армий за время операции составили 1222 офицера и 37 500 солдат, причем отборных ча­стей.

Как и в 1916 г., наступление русской армии не совпало по времени с наступлени­ем союзников. Тогда как тактический немецкий контрудар 6 (19) июля под Тарнопо­лем превратился в крупную операцию.

9 (22) июля атака трех немецких рот обратила в бегство 126–ю и 2–ю Финлян­дскую стрелковые дивизии. Один ударный батальон, прибывший в тыл XI армии, за­держал за одну ночь в окрестностях местечка Волочиск 12 000 дезертиров. По воспоминаниям П. Н. Врангеля, «прорыв революционной армии», о котором доносил председателю правительства князю Львову «военный министр», закончился изменой гвардейских гренадер, предательски уведенных с фронта капитаном Дзевалтовским. За ними, бросая позиции, побежала в тыл вся XI армия… «Демократизированная ар­мия», не желая проливать кровь свою для «спасения завоеваний революции» бежала как стадо баранов… Пехота наша на всем фронте продолжала отходить, не оказывая врагу никакого сопротивления. В день фронт наш откатывался на 20—30 верст». Даже после наведения дисциплины и успешных атак полки оставляли позиции и уходили в тыл. И показательно состояние армии, которую может разогнать один «предатель­ский» капитан, точнее, штабс–капитан, командир роты.

10 (23) июля 1917 г. главнокомандующий армиями Юго–Западного фронта генерал от инфантерии Л. Г. Корнилов запретил всякого рода митинги и заявил: «Самовольное оставление позиций, непроявление необходимой стойкости и упорства и неисполнение боевых приказов считаю изменой Родине и революции. Приказываю всем начальникам в подобных случаях, не колеблясь, применять против изменников огонь пулеметов и артиллерии». Но было уже поздно. Из воспоминаний старшего унтер–офицера В. А. Ма­лаховского: «Говорили, что генералы умышленно сеяли панику, дезорганизовали обо­рону, чтобы создать повод для введения смертной казни. И они этого добились». То же отмечал Д. П. Оськин.

Всего в плену у противника оказалось 655 офицеров и 41 300 солдат, было захва­чено: 257 орудий, 191 миномет, 546 пулеметов, более 50 000 винтовок, 14 бронеав­томобилей и 2 бронепоезда. Общие потери русских армий превысили четверть миллио­на человек. При этом немецкое командование решило не возобновлять наступательные операции на данном театре военных действий до осени.

В Германии только естественный износ орудий и разрывы их стволов унесли 7—9000 легких полевых орудий за 1917—1918 гг Во Франции с июля 1917 г. по сентябрь 1918 г. потребовалась замена стволов почти у всех 75–мм полевых пушек. У англичан за 1917 пришлось заменить свыше 3000 18–фунтовок, 860 4,5–дм, более 1000 9,2–дм и 60 12–дм гаубиц. Т. е. при обеспеченности боеприпасами и продолжении интенсивных боев износ и русских орудий, не говоря уже о боевых потерях, был бы выше, чем в реальности, что и стало ясным уже в начале войны.

В авиации ситуация тоже была тяжелой — 99–я английская эскадрилья за полгода трижды обновила состав, потеряв свыше 150 % летчиков. Весной 1917 г. средняя продолжительность жизни в полете для британских летчиков составляла 17—18 часов, и столько же временами составлял учебный налет. По оценке англичан, потери авиа­частей составляли 20 % еженедельно. Во время битвы у Камбре потери частей, ата­ковавших наземные цели, составляли порядка 30 % в день. 20 ноября 1917 г. из 40 самолетов RFC 9 не вернулось, 4 разбилось, и 13 настолько повреждены огнем с земли, что требовали ремонта. И это не считая потерь при обучении — более поло­вины от общих. Типичная эскадрилья DH-4 из 18 машин требовала для возмещения убыли 56 самолетов в год. По словам коммодора Брук–Попхэма (Brooke‑Popham), за последние полтора года войны приходилось полностью обновлять парк машин раз в 2 месяца или 6 раз в год, причем потери от противника, даже с учетом пропавших без вести, вряд ли превышали треть. С марта 1918 по конец войны одна из эскадрилий штурмовиков теряла примерно 75 % офицеров ежемесячно, чуть менее половины — уби­тыми. Когда лейтенант Уилкинс 22 марта 1918 г. попал в эскадрилью «Хендли Пей­джей», его одиночный налет на этом самолете составлял 9 часов 38 минут, из них ночью — 6 часов 30 минут. У бомбардировщиков на сто летных часов летом 1918 г. приходилось от 1,55 («Хендли Пейдж») до 1,93 (FE2s) аварии. Для дальних бомбардировщиков на три члена экипажа, убитых в бою, приходилось десять разбившихся. Лапчинский сообщает об уничтожении 17 июня 1918 г. семи отрядов самолетов. В июле, по данным Анощенко, французы потеряли 518, а немцы — 129 самолетов. 18 июля союзники, по заявкам немцев, за несколько часов потеряют 35 самолетов. 8 августа было сбито 45 и выведено из строя 52—53 самолета (из них 70 — до четверти сил, задействованных в бомбардировке и штурмовке). По воспоминаниям летчика английской 107–й эскадрильи, за два дня они потеряли 14 человек из 27(и 9 бомбардировщиков из 14 за день).

Петену только для поддержания силы французской армии требовалось более миллио­на солдат в 1918 г., дефицит составил бы 200 000 человек. На деле даже с призы­вом 1919 г. весной 1918 г. французы получили бы всего 750 000 Англичане урезали дивизии с 12 до 9 батальонов, вместо не менее, чем 19–летних, на фронт посылали уже в 18,5 лет, но все равно численность «штыков» сокращалась, как и количество частей. Фред Моубрей (Mowbray, по Пеглеру) вспоминал, что в 1918 попал на фронт в возрасте 18 лет, сделав всего 10 выстрелов во время обучения. Правда, ему после показа «меткости» выдали ручной пулемет.

А кто восполнял бы такие потери в России?

Еще 6 июля 1917 г. Деникин заявил: «У нас нет армии. И необходимо немедленно во что бы то ни стало создать ее… Когда повторяют на каждом шагу, что причиной развала армии послужили большевики, я протестую. Это неверно. Армию развалили другие, а большевики — лишь поганые черви, которые завелись в гнойниках армейского организма».

И барон Будберг, также убежденный антибольшевик, при всей неприязни к Ленину и большевикам отмечал в октябре: «Уже июньское наступление достаточно ярко показа­ло, что по боевой части мы безнадежно больны и что никакие наступления для нас уже немыслимы… Июньско–июльские опыты Главковерха из адвокатов помогли немцам не менее, чем Ленин со «товарищи»… Товарищ Керенский вообразил, что армии мож­но поднять на подвиг истерическими визгами и навинчиванием толпы пустопорожними резолюциями; он так привык к словесным победам над слабыми головами русских су­дей, над настроением публики больших политических процессов путем многоглагола­ния и сбивания всмятку мозгов у слушающих, что считал, что эти методы применимы и при воздействии на те вооруженные толпы–массы, который именовались армией…»

Характерна его оценка возможностей наступления: «Быть может, в окопах мы еще как‑нибудь отсидимся, но мечтать сейчас о наступлении могут только совершенно безумные люди. Четыре месяца тому назад моя 70–я дивизия была еще способна на порыв и на наступление, а теперь нельзя об этом и заикнуться; о таких же отбро­сах, как 120–я и 121–я дивизии, и говорить нечего. Малейший разговор даже о под­готовке к каким‑нибудь наступательным действиям сразу швырнет войска в руки тех, которые им говорят, что продолжение войны нужно начальству, чтобы получать по­больше денег и побольше наград, и сделает нас для наших солдат врагом бесконечно более опасным и ненавистным, чем сидящие в окопах немцы».