Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник) - Мэри Рено

– Где ты? – позвал я. – Выходи, а то я сам найду тебя.

Голос мой чересчур громко отозвался в святилище; я ощутил гнев Присутствующей и не осмелился повторить зов. Тут передо мной внезапно упала собственная черная тень – за спиной загорелся огонь. Я резко обернулся и вспомнил, что безоружен. Но когда я увидел источник света, дыхание мое участилось. Под изваянием открылось подножие. Внутри него, на треножнике, плясало синее пламя. Оно озаряло Мать Землю, живую, увенчанную диадемой, ее простертые руки были обвиты змеями; свет играл на их блестящих чешуйках, слышалось шипение.

Сердце мое стучало как барабан, трясущейся рукой я сделал знак поклонения. Ноги мои вросли в землю, я смотрел на Гею, а она не отрывала взгляда от меня. Я заметил, что веки ее дрогнули.

Я стоял недвижно. Пламя мерцало, и Мать Земля смотрела перед собой. Я шагнул вперед – совсем немного, потом сделал еще шаг и еще. У нее не было времени накрасить лицо, и диадема слегка покосилась. Приблизившись, я услышал, как вздохнула она, задержав дыхание. В напряженных руках извивались гады; недовольные ярким светом, они стремились в свое гнездо. Но, подступая, я глядел не на них. И, протягивая к змеям руки, уже знал по ее лицу, что они лишены зубов.

В темных глазах, как в зеркале, отражались два языка пламени. У входа я остановился, протянул вперед руку и прикоснулся к ее руке. И тотчас освободившаяся змея на мгновение оплела наши руки, соединяя их, и струйкой стекла к себе.

А из глаз Геи, госпожи всех мистерий, на меня глядела взволнованная девушка, та, что сделала шаг вперед и три назад и теперь желала наказать причину собственного испуга. Я взял ее за другую руку. Змеи в ней уже не было.

– Иди сюда, маленькая богиня, – проговорил я. – Чего ты боишься? Тебе не будет больно.

Глава 7

В углу храма, за изваянием, прикрытый занавеской дверной проем вел в крохотную комнату. Туда она заходила перекусить, когда обряд затягивался слишком долго или чтобы переодеться и накрасить лицо. Детская комнатка, только вместо кукол ее наполняли священные эмблемы. В уголке располагалась ванна, голубую поверхность ее изнутри покрывали нарисованные рыбки. Здесь была и постель – чтобы она могла передохнуть.

В эту комнату я и отнес ее. Здесь она сняла отягощенную золотом диадему и тяжелые одеяния; здесь служанки освободили ее от пояса, к которому еще не прикасался ни один муж. Она была застенчива и задула светильник, прежде чем я успел оглядеться.

Потом взошла луна, поднялась над крутыми склонами, бросая пятна света на пол. Я приподнялся на локте, чтобы поглядеть на нее; волосы наши смешались, и она плела из них косички.

– Золото с бронзой, – сказала она. – Мать моя была светлой, а я уродилась критянкой. Она стыдилась меня.

– Бронза ценится выше, – отвечал я. – Бронза – это честь и жизнь. Пусть у моего врага будет копье с золотым наконечником и меч из золота.

После всего, что я слышал, мне не хотелось говорить о ее матери, поэтому я просто поцеловал ее. Всем телом повиснув на моей шее, она привлекла меня к себе. Так встречает огонь юная саламандра: когда проходит первый испуг, она понимает, что это и есть ее стихия. У всех, принадлежащих к дому Миноса, в крови растворено солнечное пламя, говорили когда-то.

Мы уснули, проснулись, снова уснули. Она сказала:

– Неужели я бодрствую? Однажды мне приснилось, что ты здесь, в этой комнате, и я так не хотела просыпаться.

Я доказал ей, что она и впрямь бодрствует, и она уснула снова. Мы могли бы пробыть там до самого утра, но в предрассветный час в храм явилась старуха, начавшая молитву громким надтреснутым голосом, а перед тем, как уйти, она ударила в кимвалы.

В тот самый день я впервые уснул днем. Даже громкие крики на Бычьем дворе не могли пробудить меня.

На следующую ночь нить для меня протянули иначе. Ближе было идти через заброшенную комнату, где хранились светильники. Та старуха вела меня в первый раз путаным путем, чтобы я не запомнил дороги. Она была родственницей по женской линии скончавшейся царицы Пасифаи.[91] На сей раз я попал в нужное место быстрее, но миновав хранилище для оружия.

Возле постели стояли вино и две золотые чаши.

– Прямо как для возлияния, – заметил я.

Она отвечала:

– Таково и есть их назначение, – не усмотрев в этом ничего особенного. – Мать приучила меня уважать священные вещи, но она, в конце концов, была всего лишь жрицей.

Теперь лампа горела вовсю. Ну а я в тот день, будто слепой, не замечал женщин, и сумерки показались мне бесконечными.

Глубокой ночью она сказала:

– Когда тебя нет, я словно умираю. Какая-то кукла в моей одежде ходит и разговаривает, а я лежу здесь и жду.

– Маленькая богиня, сегодня я не смогу прийти. – Слова эти дались мне с трудом, но клятва, принесенная «журавлям», обязывала меня. – Завтра будет игра с быком, она несовместима с любовью. Но мы увидим друг друга, когда я выйду на арену.

Она припала ко мне со слезами:

– Я не перенесу этого. Каждый раз, когда ты прыгаешь, сердце мое словно пронзает меч. А теперь мне станет в тысячу раз хуже. Я заберу тебя с Бычьего двора, и пусть думают, что хотят, ведь я – воплощенная богиня.

Все это прозвучало настолько по-детски, что я даже улыбнулся. Впрочем, мне стало понятно: ей даже в голову не приходило считать себя подобной богине. Просто таков был старинный титул, соответствующий ее обязанностям и сану. А священные обряды превратились в игру или какую-то дворцовую условность. Она не поняла, почему я улыбаюсь, и укоризненно поглядела на меня.

– О, птица моего сердца, – проговорил я, – ты не можешь забрать меня оттуда. Я посвятил себя богу и отвечаю за своих людей. Если они выходят на арену, выхожу и я.

– Но это же… – Она вовремя остановила себя и продолжила: – Просто обычай обитателей материка. У нас на Крите уже около двух веков царей не приносят в жертву. Вместо царя мы вешаем на дерево куклу, и Матерь Део не гневается.

Жестом руки я изобразил знак, отгоняющий зло. Темные глаза, в глубине которых мерцало отражение пламени, по-детски проследили за движением моей руки.

– Ты предложил себя в жертву, и Матерь отдала тебя мне, – сказала она.

– Все мы ее дети. Но Посейдон вверил мне этих людей. Он сам говорил со мной, и я не могу их оставить.

Она протянула руку к бычку-талисману, доставшемуся мне от коринфянина, который я не снимаю, даже когда остаюсь без одежды, и перебросила назад – на спину.

– Твои люди! Шестеро юношей и семь девушек! Это не народ для того, кто достоин править царством.

– Но лишь после того, как я докажу, что сумею спасти их. Несколько человек или целая толпа – какая разница для того, кто отдал себя в руки бога?