Даль - Владимир Порудоминский

В пересказе трогательной пасхальной истории очень знаменательно написанное «от автора» начало. «Богатому везде хорошо, а бедняку везде худо; только в сказках убогому бывает лучше, чем богатому», — пишет Даль. И — с усмешкой: «Что ж? Коли самому бедняку помощи не дадут, так спасибо хоть за то добрым людям, что хорошие побасенки о нем слагают».

Далев словарь очень точно — для Даля точно — определяет «иронию»: «насмешливая похвала, одобрение, выражающее порицание». Герцен писал о «лукавстве» рассказов Даля. Нельзя не замечать усмешку Даля, его иронию, видеть в нем лишь слагателя «хороших побасенок».

В повести про Вакха Чайкина Даль пишет о некоем помещике: «Послушать его, так он преобразовал весь околоток, из крестьян своих сделал умных, рассудительных, добрых и послушных людей, а поглядишь на деле — бестолочь такая же, как и всюду: та же бессмертная овца, те же тальки, самосидные яйца, утиральники и пени с новоженцев»; тут Даль делает сноску, разъясняет: «Бессмертный баран или овца дается молодому крестьянину, когда его женят… крестьянин обязан прокормить эту даровую овцу и подносить барину каждогодно по ягненку; жива ли, нет ли овца, никто не спрашивает; она числится бессмертною. Тальками называются уроки, задаваемые бабам на зимние ночи, когда их заставляют прясть лен… Самосидные яйца раздаются по паре во все крестьянские дворы, и бабы обязаны высидеть и представить за них весною цыплят. Шитые утиральники и по десяти рублей собираются со всех новоженцев в пользу господ». И словно нарочно, для тех, кому эти «обязаны», «заставляют», «никто не спрашивает» непонятны, Даль заключает сноску усмешливым: «Все очень полезные и крайне хозяйственные заведения». Даже Семевский, который Даля без улыбки читал, увидел здесь иронию автора.

3

Очерк «Русский мужик» состоит из нескольких частей, «снимков» с натуры — по-Далеву, «живых картин», на первый взгляд между собой никак не связанных («гора с горой», опять же по-Далеву говоря).

Вот одна такая «картинка» — она и вызвала суровый отзыв Семевского. Крестьяне «вздумали» проситься на оброк, помещик послал их за «решением» дела в город к исправнику; тот перепорол «человек десяток на выбор тут же на месте», мужики «повинились», что «затеяли вздор», и пошли «беспрекословно в барщину»; отныне жили они с помещиком «в ладах и в дружбе».

То, что Даль рассказывает «случай», не гневаясь, не размахивая кулаками, нас не должно ни смущать, ни обманывать — мы цену «бесстрастности» Далевых «живых картин» знаем; вот до конца слова Тургенева (начало их выше приведено): «…Вас поймали за хохол, когти в вас запустили преострые; вы оглядываетесь, — автор стоит перед вами как ни в чем не бывало… «Я, — говорит, — тут сторона, а вы как поживаете?» Тургенев, по нашему разумению, прием Даля угадывает точно.

Да вот беда: в повести Даля «Вакх Чайкин» некто Негуров, «идеальный управляющий» большим имением, рассказывает о своих крестьянах ту же историю, и рассказывает насмешливо: «Мужики мои прошлись только взад и вперед верст тридцать пять за доброй наукой, расписались в получении бани». Повесть «Вакх Чайкин» написана раньше очерка «Русский мужик»; Семевский делает вывод: «Можно было бы подумать, что пошлый тон этих слов зависит от личности управляющего, которому они приписаны; но автор, как увидим, совершенно симпатизирует подобным воззрениям, так как он повторяет их в другом произведении… уже от своего собственного лица». Так устанавливается тождество Даля и его литературного героя.

Но все было как раз наоборот: Даль сначала рассказал историю про крестьян, барина и исправника «от своего имени», а потом повторил в повести. Семевский был прав, когда предположил, что «пошлый тон этих слов зависит от личности управляющего». В первоначальном — журнальном — тексте «Вакха Чайкина» (который за три года до очерка) этой истории нет, Даль ее после вписал. «Пошлый тон» — насмешка Негурова, у Даля ее не было. Можно, конечно, выудить из очерка несколько словечек, вроде того, что барин доказал крестьянам «бестолковость» их просьбы или что после порки мужики жили с барином «в ладах и в дружбе», можно выудить «словечки» и увидеть в них насмешку над мужиком. Но почему бы не увидеть за ними лукавую Далеву усмешку «Я, — говорит, — тут сторона, а вы как поживаете?»

4

В рассказах Даля «мудрых исправников» нет. Далю в жизни «везло» на негодяев исправников («безнравственных исполнителей») — они попадали затем в его рассказы. Даль всерьез полагал, что исправники станут помехой при уничтожении крепостного права[79].

История с поркой (очень важно!) в рассказе Негурова — лишь малая частица речи «идеального управляющего»: «У нас это большое горе, что не умеют говорить с чернью; говорят с нею или свысока, так что она не может ничего понять, или как с животными, со скотом… Можно убедить и вразумить мужика, но у нас редко достанет на это терпения, смышлености и находчивости; мы мало сроднились с духом нашего народа». Почему бы здесь, в этих словах литературного героя, не поискать «собственных воззрений» Даля?

«Впрочем, есть случаи, — говорит дальше Негуров, — где и самый благомыслящий человек потеряет терпенье и где, по-видимому, нет никакого средства вразумить сумасбродов, кроме силы и страха»; и тут управляющий поминает «дубину», которая исправляет упрямого. «Идеальному управляющему» Даль отвечал не в повести, а в деловой бумаге, в донесении министру, и не писатель Даль, а тоже управляющий — Нижегородской удельной конторой. Даль предлагал заменить телесные наказания крестьян денежной пеней. Телесные наказания не просто узаконены — обязательны: выпороть мужика ничего не стоит, но, чтобы отменить порку, надо каждый раз испрашивать разрешение Петербурга. «Я нахожу себя связанным до такой степени, что прихожу в недоумение, — возмущался Даль. — …Такое положение, очевидно, вредно и для управления и для крестьян»[80].

«Потеря терпенья» — это бессилие Негурова, бессилие придуманного Далем «идеального управляющего», его неспособность «убедить и вразумить» мужика, «сродниться с духом нашего народа» — «у него логика своя»: своя логика, порой идущая от предрассудков, суеверий, темноты, порой от того внутреннего мира, «духа нашего народа», который остается закрыт и непонятен даже для самого «идеального» управляющего.

В очерке «Русский мужик» помещик и крестьяне говорят «на разных языках» (по разной логике), идет ли речь о барщине и оброке или о пользе сберегать обрезки овощей для приправы («известное дело», «виноваты, батюшка»), о том, что нехорошо держать скотину в избе («так, батюшка, истинно справедливо», «глупость наша») или о «невозможности» пахать на святую неделю («кто ж пойдет о такую пору — чай, не на то дал господь святую неделю»). И когда барин, потеряв терпенье, берет старосту за чуб, староста, высокий и догадливый (своя логика!) мужик, «становится на колени, чтобы барину сподручней было управляться». Даль мог не понимать свою логику мужика (такое непонимание в его проектах уничтожения крепостного состояния), Даль мог не одобрять свою логику мужика, идущую от необразованности и суеверия, но он всегда признавал за мужиком свою логику и видел в ней отражение народного духа.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});