Король серых - Ричард Кнаак

Последние человеческие черты, по которым еще можно было бы узнать в летающей голове именно голову, все больше съеживались и наконец исчезли. Взмыв на высоту в два человеческих роста, восставший из праха ворон дико расхохотался, увидев исполненные животного ужаса глаза своего врага.

— Я совсем не тот человек, которым был когда-то?

Джеремия, завороженный небывалым зрелищем, не спускал с птицы глаз. Ему следовало давно понять, что Гектора нет в живых. Ворон не мог рисковать — он должен был сделать так, чтобы вдруг не объявился настоящий Гектор. Более того, чтобы устроить такую гениальную мистификацию, крылатому демону было недостаточно иметь в своем распоряжении лишь тень Гектора. Ведь при всех странностях его лексикона псевдо-Гектор отличался удивительным сходством с оригиналом.

Сначала Каллистра, теперь еще и это. Джеремия понятия не имел, что хочет от него черная птица, зато знал, что она от него получит.

Король Серых подверг ворона адаптации.

Зловещая тень задрожала. Джеремия почувствовал, что сердце вот-вот выскочит у него из груди. На сей раз монстру от него не уйти! На сей раз ворон заплатит за обе смерти!

Чудовищной силы толчок сотряс землю. Джеремия потерял равновесие и, не устояв на ногах, упал, больно ударившись спиной о мостовую. Концентрация была нарушена.

— Ты не можешь уничтожить меня, Джеремия Тодтманн! Я — это ты! Ты моя сила! Ты скорее уничтожишь луну, солнце, звезды, чем меня!

Ворон носился вокруг него с такой скоростью, что Джеремия был озабочен лишь одним — как защитить лицо. Он едва успел вскинуть руки, чтобы не дать длинным, как ножи, когтям вцепиться ему в глаза, и только сдавленно простонал, когда они рассекли ему кожу на тыльной стороне ладоней. Ворон снова бросился к нему, но на этот раз остановился на полдороге.

Джеремия опустил окровавленные руки. Боли он не чувствовал. Он понимал, что дьявольская птица просто хочет показать ему, на что она способна.

— Чего ты хочешь от меня?

— Всего.

— Но зачем?

— В самом деле, зачем? — Ворон отлетел в сторону и сел на уличный указатель. С минуту он сосредоточенно чистил клювом перья, затем обратил к своей жертве один кроваво-красный глаз. — Чтобы мечтать о несбыточном, конечно. Чтобы черпать жизнь до дна. Чтобы смело вторгаться туда, куда до сих пор не ступал ни один Серый! Чтобы иметь возможность посещать этот островок под названием Земля не только транзитом.

— Так ты хочешь попасть в реальный мир?

— Я хочу принадлежать к истинному миру!

Принадлежать к истинному миру. Джеремия попробовал представить ворона как часть земного мира. Картина выходила жутковатая. Едва ли ворон удовольствуется тем, что будет просто существовать среди людей. Нельзя допустить, чтобы он переступил границу. Но единственным барьером, отделявшим ворона от его цели, был Джеремия, а он чувствовал себя совершенно бессильным перед этим демоном.

И вопреки всему, вопреки полной безнадежности, он сказал:

— Я не могу тебе этого позволить.

Ворон, по своему обыкновению, рассмеялся:

— Не можешь? Должен! Я в ухо королям шептал все эти годы, и шли за ними Серые народы! Моих заклятий льстивых тень приблизила последний этот день! И сами короли, как тень, шли вслед за мной на каждую ступень, пока наконец не явился ты! Время пришло, сказал морж, и час настал! Ты — кульминация моего плана, которым я, как рычагом, поверну королевскую власть! Я вел тебя и друга твоего, но стал не нужен он, и смерть взяла его.

Эксцентричная манера речи ворона не могла скрыть чудовищного смысла его откровений. Как долго он плел сети своего заговора? Если верить его словам, в его план оказалась вовлечена целая череда королей из числа смертных — выходило, что он последовательно манипулировал выбором, который осуществляли чары, и никто не понимал, что на самом деле выбор всегда оставался за ним. Ворон не остановился даже перед убийством — ему потребовалось обличье Гектора, чтобы одурачить Джеремию, обманом заставить его отказаться от чар в его пользу. План его был невероятно сложным и изощренным. Какое место в нем отводилось каждому последующему королю-смертному? Какие черты или достоинства искал он в своих марионетках? И почему именно на нем, на Джеремии, интрига достигла своего пика?

Джеремия лихорадочно соображал, нельзя ли как-нибудь отвлечь внимание ворона, хотя и понимал, что нельзя предотвратить неотвратимое.

— Но ты и без того посещаешь истинный мир, не так ли?

— Фигаро здесь, Фигаро там. Мне все время приходится возвращаться или исчезать в воздухе. Разве это жизнь?

Нет, это не жизнь. Вечно все сводилось к одному и тому же. Как бы реальны ни были Серые, они не жили — по человеческим меркам. Для реального мира они оставались привидениями, навеянными снами фантазиями, которые испарялись или меняли обличье по прихоти тех, которые действительно жили. Даже ворон, который смог по-настоящему убить, все-таки не был реальностью. Однако ворон чего-то явно не договаривал… Да и не должен был…

В конечном итоге это не имело значения. И снова, вопреки своему сокрушенному духу, повергнутому в печаль смертью Каллистры, Джеремия не сдался ворону:

— Я не допущу, чтобы вышло по-твоему. Я остановлю тебя… — Даже ему было трудно поверить в свою угрозу. Слишком силен был в нем страх… — всем, что в моей власти, что в моих силах, чтобы остановить тебя.

— Кто же теперь мечтает о несбыточном? Ты все еще не понял, кто я, Джеремия Тодтманн? Серые — это страхи и грезы, сны и слезы! И Серого народа касается всяк смертный мимоходом. Да, из всех, кто касается мира снов, более всех это делает король, якорь. Здесь сны становятся явью, и чудеса становятся фактом… а страхи обретают плоть! — Болтливая сорока замолчала, предоставляя Джеремии вникнуть в смысл своих слов, потом заговорила вновь: — И это я — квинтэссенция страхов и кошмаров каждого из приведенных сюда якорей едва ли не с того самого момента, как возникли чары. Я вырастал с каждым из этих безумцев и копил силы, играя на их параноидальных маниях и темных страстях! И страхи королей мой рост питали; и страсти якорей мне силы прибавляли!

Джеремия вспомнил, о чем говорил ему Оберон. Теперь все становилось на свои места, обретая страшный смысл. Если влияние, которое оказывали на мир Сумрака попадавшие сюда волей чар люди, и было несопоставимо большим, чем влияние всего человечества, то равным же образом усиливалась и их собственная тайная склонность к пороку, усиливались обуревавшие их осознанные или подсознательные страхи. Чары, призванные являть могущество избранного смертного, обнажали и усугубляли присущие ему страхи, делая их почти осязаемыми, субстанциональными сущностями.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});