Жестокое милосердие - Робин Ла Фиверс

Однако потом я чувствую, как нечто медленно и неодолимо тянется ко мне из бездны. К моему ужасу, тьма окутывает меня и начинает утягивать в пустоту. Я отчаянно отбиваюсь, но хватка слишком сильна; мне не вырваться. Кругом словно смыкается ночь, только здешний мрак куда непроглядней. И до чего же тут холодно! В лютый мороз кожа норовит примерзнуть ко льду, но сейчас так же застывает сама душа. Куда-то пропадает обычный холодок смерти, я чувствую жуткое онемение. Полную пустоту.

Чьи-то руки прикасаются к моему лицу. Меня бережно похлопывают по щекам, слышен человеческий голос. Тонкие струйки тепла сочатся к моему иззябшему телу. Невероятным усилием я размыкаю веки.

Подле меня на коленях стоит Дюваль, его глаза полны потустороннего ужаса. Меня бьет дрожь.

— Хвала Господу всеблагому, — шепчет он, заключает меня в объятия и крепко прижимает к груди.

Как сильно бьется у него сердце. И как часто — почти так же, как у меня самой. Он щедро делится со мной телесным теплом.

— Ну вот ты и порозовела, — говорит он наконец.

Я и правда заново чувствую, как бежит по жилам кровь. Он касается ладонью моей щеки и поворачивает мое лицо к своему, убеждаясь, что со мной правда все хорошо.

Улыбаюсь ему, но на самом деле мне жутко. Я увидела свою возможную судьбу и отчетливо поняла, что будет со мной, если нарушу заветы Мортейна.

Дюваль ведет меня в свои покои пустыми коридорами замка. Все гости, недавно веселившиеся на пиру, разбежались по комнатам. Войдя, усаживает меня в кресло поближе к огню и велит принести горячего вина со специями, чтобы я окончательно согрелась. Укрытая теплым плащом Дюваля, я наконец-то перестаю трястись и даже могу удержать в руках стакан, который подает мне слуга. Я делаю глоток чудесного сладкого напитка.

— И что мы собираемся делать дальше?

— Нужно довести до ума брачное соглашение с императором и убедить тайных советников одобрить его, — отвечает Дюваль.

Я сразу вспоминаю о мадам Динан и маршале Рье.

— А если не убедим?

— Тогда нужно скорее короновать Анну, чтобы, став полноправной государыней, она могла сама решать свою судьбу.

— А как ты собираешься удалить из замка Жизора, чтобы он коронации не помешал?

Дюваль хмыкает:

— Вот об этом я сейчас и думаю. — И он тоже отпивает вина.

— Но почему бы просто не взять да не выгнать его? — спрашиваю я. — Выставить наружу и запереть дверь? Хотя бы на то время, пока Анна надевает корону?

— У французской регентши полно других соглядатаев. Ей тотчас все сообщат, и коронация будет использована как предлог для вторжения.

Тут раздается стук в дверь. Мы с Дювалем обмениваемся взглядами, и он идет открывать.

Это капитан Дюнуа.

— Нам надо поговорить, — обращается он к Дювалю. И неуклюже добавляет: — Наедине.

— Да ладно, — отмахивается тот. — Если прикажу ей уйти, она все равно подслушает под дверью. Давай говори!

Капитан Дюнуа едва заметно хмурится.

— После вашего ухода совет продолжился, — говорит он. — И ничем хорошим дело не кончилось. Они рассудили так: вольно или невольно своим влиянием и советами ты вверг герцогиню в опасность, отчего она едва не лишилась жизни.

По сути, это удар в спину, но Дюваль остается внешне невозмутимым. Я ставлю стакан, боясь, как бы не пролить вино или в порыве гнева не выплеснуть добрый напиток прямо в очаг.

— И на чем основаны их объяснения?

Дюнуа переминается, ему не по себе.

— На сегодняшнем покушении.

— Каким же образом Дюваль в нем повинен?

— Я сам за себя говорить могу, — бормочет Дюваль.

Дюнуа отвечает сразу нам обоим:

— Им кажется, что покушение явилось закономерным результатом всех решений, которые Анна с подачи Дюваля приняла за последнее время. Шашни с известными предателями Раннионом и Мартелом, появление при дворе монастырской убийцы без ведома совета, тайные переговоры с Немуром, которые кончились его смертью. Ну и наконец, кто, как не Дюваль, побудил герцогиню принародно отречься от жениховских притязаний одного из самых могущественных вельмож. И это уже не говоря об измене, задуманной твоей матерью. Они по-прежнему не верят, что ты тут ни при чем!

Дюваль никак не реагирует на длинный список своих мнимых преступлений, но последние слова Дюнуа заставляют его вскинуться:

— Кто об этом упомянул?

— Маршал Рье.

Дюваль опускает голову на руки, но что означает этот жест, временное отчаяние или крушение всех надежд, мне трудно сказать.

— Но ведь герцогиня или канцлер наверняка заступились за Дюваля перед советниками? — спрашиваю я. — Уж они-то обязаны знать, чем он руководствовался.

— Герцогиня — да, — отвечает капитан. — Но поскольку речь шла о том, не слишком ли сильно влияет на нее Дюваль, никто к ней не прислушался.

— А что канцлер Крунар? — настаиваю я. — Идея о том, чтобы ввести меня в дом Дюваля, вообще-то принадлежала ему. И он отлично знал, ради чего Дюваль встречался с Раннионом и Мартелом. К тому же канцлер голосовал за союз с Немуром и против д'Альбрэ. Он не пожелал об этом упомянуть?

— В такие подробности он не входил. Он яростно спорил, отстаивая сторону Дюваля, но поколебать их не сумел.

— Так что они собираются делать? — спрашивает Дюваль.

— Утром взять тебя под стражу. Канцлер настоял только на том, чтобы не отправлять в тюрьму, а ограничиться домашним арестом. Завтра мы снова соберемся и проголосуем за это.

Какая чудовищная несправедливость!

— Стало быть, они закрывают глаза на всех, кто открыто действовал во вред герцогине, но готовы погубить Дюваля по малейшему, ни на чем не основанному подозрению?

Дюнуа с несчастным видом косится на Дюваля.

— Наверное, — говорит он, — это оттого, что они чувствуют свою беспомощность и хотят что-нибудь предпринять. Пусть неверное, но все-таки действие.

Дюваль подает голос, словно извлекая каждое слово из опустошенного колодца своей души.

— В том-то и опасность, — говорит он. — Они будут думать, что устранили угрозу, а на самом деле это не так. Тот, кто подготовил сегодняшнее нападение, ударит снова. — Он поднимает голову и смотрит капитану в глаза. — Спасибо, что предупредил.

Их взгляды скрещиваются. Я чувствую в них что-то горько-сладкое и очень прочное. Потом Дюнуа удаляется, а Дюваль встает и начинает расхаживать перед очагом. Я жду, чтобы он заговорил, но он упорно молчит, и я сама нарушаю ставшее невыносимым молчание.

— Почему же канцлер не объяснил совету, чем ты в действительности руководствовался?

Дюваль передергивает плечами:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});