Жестокое милосердие - Робин Ла Фиверс

Дюваль передергивает плечами:

— Крунар — прожженный старый лис, ведущий собственную игру. Быть может, он не хотел, чтобы другие заостряли внимание на его участии во всех этих делах, чтобы и ему, чего доброго, не досталось подозрений и обвинений в измене. Хотя бы потому, что в этом случае кто позаботится о благополучии Анны? Или, может, он просто понял, что остался в меньшинстве, и не пожелал защищать заведомо проигрышное дело.

— А сам рассказывал мне, как ты нарушил обеты, — вырывается у меня.

Дюваль останавливается и вперяет в меня взгляд:

— Рассказывал, говоришь? Когда?

Я пожимаю плечами:

— Когда я очутилась у него в кабинете после собрания всех баронов.

— А мне ты ничего не сказала.

Вновь пожимаю плечами, не зная, как объяснить свое поведение. Я и сама толком не понимаю.

— Я не стала спрашивать, потому что именно этого он хотел от меня.

Дюваль невесело смеется:

— Да ты просто маленькая бунтовщица.

Мне приятны эти слова, но сейчас не до того.

— Еще мне показалось, что я не имею права расспрашивать тебя о твоем святом, ведь и я тебе о своем почти ничего не поведала.

Он долго и вдумчиво глядит на меня, и я вынуждена добавить:

— А потом сама герцогиня мне рассказала, как ты нарушил обет.

— В самом деле?

— Да. Когда я ей прислуживала после домогательств д'Альбрэ.

И вновь Дюваль долго смотрит на меня, потом отходит к шахматному столику. Я присоединяюсь к нему, и мы вместе разглядываем убогое воинство, прикрывающее белую королеву.

— Что будет, если они выведут тебя из игры? — спрашиваю я.

Дюваль изучает доску, словно силясь понять расстановку фигур:

— Тогда совсем некому будет защищать Анну. Чудище не в состоянии этого сделать, как и де Лорнэй. Не то у них положение, чтобы воздействовать на тайных советников.

— А что же Дюнуа?

— Капитан Дюнуа — человек честный и верный, он друг, о котором можно только мечтать, но политика тонких равновесий, игра престолов — все это не для него. Вот вести людей в бой и выигрывать войны, тут без него никак.

Я смотрю на шахматную доску. Бедная герцогиня! Как же мало ее советники склонны думать о ее личном благополучии!

— Значит, — говорю я, — надо сделать так, чтобы до тебя не добрались.

— Но если я пущусь в бега, исход будет тот же, не так ли? Они составили отличный план! Не исключаю, они даже хотели, чтобы Дюнуа мне все рассказал. Если меня арестуют или я сам сбегу из дворца, Анне я уже ничем помочь не смогу. Вот разве что…

И Дюваль постукивает себя пальцем по подбородку.

— Разве что? — спрашиваю нетерпеливо.

Он поворачивается ко мне, глаза разгораются нечестивым весельем.

— Разве что мы отыщем способ удалить меня, на самом деле не удаляя! Пусть думают, что я ударился в бега, тогда как я останусь!

— Ты хочешь переодеться? Но тебя слишком хорошо знают в лицо.

— Нет. Я спрячусь у них прямо под носом! — Дюваль смотрит в огонь. Нет, не в огонь, а на стену подле камина. — Здесь, в замке, немало тайных ходов. Когда страна часто воюет, в герцогских дворцах обязательно устраивают скрытые лазейки для возможного бегства.

— Ты собираешься забиться в одну из таких нор и жить в ней?

Он пожимает плечами:

— А что? Всяко лучше, чем под арестом. Хоть смогу доработать соглашение с императорским посланником, герром Дортмундом, и отправить его восвояси с подписанным брачным контрактом на руках. Боюсь, для Анны это последний шанс, иначе быть ей в объятиях либо Франции, либо д'Альбрэ.

— Но разве тебе не понадобятся подписи членов Тайного совета?

— А я их подделаю. В любом случае это лишь предварительное соглашение. Будем надеяться, что к моменту подписания окончательного соглашения Анна уже будет коронована и сможет действовать самостоятельно.

План, конечно, отчаянный, но другого у нас попросту нет. Еще несколько часов мы обсуждаем детали, пытаясь предугадать разного рода помехи, способные разрушить наш замысел.

Мы уславливаемся, что Дюваль будет еженощно посещать мою комнату. Он полагает, что совет навряд ли додумается выставить у моей двери часовых, но я в этом не уверена.

Пока он прячется, я буду изображать расстроенные чувства и просить, чтобы мне подавали еду в комнату, — так я смогу откладывать пропитание и для него.

— А что мне говорить, когда будут спрашивать, куда ты подевался? Уж Крунар пристанет с расспросами.

— Скажи чистую правду: что не имеешь ни малейшего представления. Ты ведь в самом деле не будешь этого знать. Я могу оказаться в любом месте замка и даже снаружи, и никто, включая тебя, не поймет, куда я пропал.

— А герцогиня? Что она подумает о твоем исчезновении?

— К герцогской опочивальне тоже ведет потайной ход, так что я смогу добраться к сестре. Но если ты передашь ей весточку, это ни в коем случае не повредит.

— Так что же ей сказать?

Он снова смотрит на шахматную позицию:

— Скажи, что мы больше не уверены, кому она может доверять. Но тотчас сообщим ей, как только что-нибудь выясним. — Он оглядывается на окно и опять смотрит на меня. — Перед исчезновением я должен кое-что подготовить.

Мы очень близки к тому, чтобы поцеловаться. У меня едва не останавливается сердце: на протяжении бесконечного мига я думаю, что он именно так и поступит. Но он лишь проводит пальцами по моей щеке:

— Итак, до встречи завтра вечером.

Я содрогаюсь:

— До завтра.

Он поворачивается, чтобы уйти, но останавливается, хватает с доски белую королеву и сжимает в кулаке, укрывая от всех бед.

Удивительно ли, что ночью мне не до сна? Я лежу с открытыми глазами и думаю о том, как Дюваль крадется тайными ходами замка, точно крыса, загнанная в нору. Я думаю о герцогине, брошенной всеми защитниками, которым препоручил ее покойный отец. Но более всего я думаю о советниках. О канцлере Крунаре и маршале Рье. Кто из них говорит правду? Кто лжет?..

ГЛАВА 39

Когда поутру я отдергиваю занавески, сквозь стекло до меня дотягиваются ледяные пальцы зимы, и от их щипков я окончательно просыпаюсь. За окном все серо, холодно и бесплодно. Настало время года, безраздельно принадлежащее Мортейну!

Позади открывается дверь, появляется запыхавшаяся Луиза.

— Сударыня! — восклицает она. — Милочка, отойди скорее, пока холодный воздух тебя не сгубил!

Ее тревога заставляет меня улыбнуться. Неужто она думает, будто Смерть — это струйка ледяного воздуха, шепчущая мое имя?

— Подбери мне что-нибудь поскромней, — прошу я пожилую служанку. — Что-то сегодня нет настроения наряжаться и веселиться.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});