Театр китового уса - Джоанна Куинн

она и не уверена, за что именно.

Иногда, оказавшись в одиночестве, она чувствует давящее, паническое желание найти его, броситься к нему в объятья – и что? Что случится тогда? Они вместе сбегут? И куда отправятся? Нет, все проще и невозможней этого. Она хочет броситься к нему в объятья, потому что хочет броситься к нему в объятья. Паника захлестывает ее, потому что она не может. В моменты резкой ясности она чувствует, что эта паника может стать достаточно неуправляемой, чтобы захотелось бросить все.

Она смотрит на буклет в руке, приветствующий ее в Женской земледельческой армии, выразительными строчными буквами уверяя, что она В КОМАНДЕ ПОБЕДИТЕЛЕЙ. НАКОРМИ НАЦИЮ, призывает он, ПОКА МУЖЧИНЫ ВОЮЮТ. Она думает о Дигби. Она тоже должна проявить храбрость.

Подняв глаза, она видит массу надписей на внутренней стороне двери кабинки. Оскорбления, шутки и декларации любви, созданные и прокомментированные теми, кто прошел через это здание. Она читает: «Попробуй Шейлу в “Старом корабле”, она на все готова» и «У капитана Барнса 12 дюймов», а следом: «И ни малейшего понятия, что с ними делать!!!» Это вызывает улыбку против воли – накорябанная беседа между незнакомцами.

Она шарит в сумке, находит помаду, пишет ею свои инициалы и рисует вокруг сердце. Затем отступает и восхищается своей работой. Вот она: ФЛРС. Флоренс Луиза Роза Сигрейв. Часть команды.

Несколько дней спустя из Веймута поступает звонок за счет вызываемого абонента. Это Моди.

– Билл сказал, в доме немцы.

– Добрый вечер, Моди, – говорит Флосси, стоящая возле стола отца в кабинете. – Да, это так. Ты в пабе? – Она слышит раскатистый смех, звенящий квикстеп на расстроенном пианино.

– «Красный лев», – говорит Моди. – Вы же не собираетесь наживать проблем, так ведь?

Ошарашенная Флосси краснеет.

– Я не… все совсем не так.

– Кто-то знает?

– О боже. Я так не думаю. Ох, Моди, ты думаешь, я плохая?

– Мне все равно, что вы делаете, мисс Флосси. Но я знаю, что вы не сможете сохранить секрет, даже если от этого будет зависеть ваша жизнь, и у вас будут проблемы, если люди узнают. У вас обоих. Вам от этого не отмыться.

– Мы не. Это не так, – говорит Флосси, охваченная кромешным ужасом.

– Я вас и в первый раз услышала, мисс Флосси, – смеется Моди. – Может, вы бы были бодрее, будь это так.

На заднем плане Флосси слышит, как женщина кричит:

– Она уже избавилась от него?

И голос с американским акцентом:

– Скажи Флоренс, что, по моему мнению, у нее добрейшие глаза.

– Кто это? – спрашивает Флосси. – Что ты им сказала?

– Салли, работает в баре, и Дональд, он из Миссури. Его семья занимается – как ты сказал?

– Птичным производством.

– Очень хочет встретиться с вами. Я показывала ваше фото, – говорит Моди, а затем, тише, – похож на Фрэнка Синатру.

– Зачем тебе мое фото?

– С того раза, как нас напечатали в газете, со спектакля. Никто мне не верит, пока не покажу фото.

Флосси слышит грохот открывшейся двери и еще больше американских голосов.

– У вас там полно дел, Моди?

– Не так уж и полно. В субботу на Портленд будут танцы, если хотите. Там будет полно солдатиков.

– И с кем же я пойду? – говорит Флосси.

– Со мной, – говорит Моди.

На мгновение Флосси совершенно сбита с толку. Пойти на танцы с горничной Моди кажется смехотворной идеей. Хотя следом она понимает, что Моди – человек, которого она знает всю свою жизнь. Который по-своему всегда за ней присматривал. Она вспоминает странно безэмоциональную заботу Моди о них в детстве, еду, которую приносила, когда они забывали о приемах пищи, как она ложилась с ними, сложив руки, если их мучили кошмары. В этом не было ничего нежного или материнского: сирота понимала нужды других сирот с сиротским отсутствием сентиментальности.

И вот она снова рядом, резко отметая сомнения и мороку, прямолинейно приглашает на танцы на Портленд.

– Очень любезно с твоей стороны, – говорит Флосси. – Я бы хотела пойти. Я скучаю по танцам.

– Поцелуйте немца на прощанье, мисс Флосси. Затем мы выйдем в люди и отпразднуем, перед тем как вас отправят на ферму.

– Я сегодня забрала форму Земледельческой армии. Бетти в кухне пытается отпарить мою кепку, чтобы она перестала походить на миску для пудинга.

Моди смеется.

– Не вздумайте ее надеть. У нас тут американцы, которых надо впечатлить.

– До встречи, – говорит Флосси и кладет трубку.

* * *

Выйдя из кабинета в Дубовый зал, Флосси останавливается у рояля. Разговоры Моди о солдатах и танцах вызывают у нее ощущение, будто она предает Ганса. Она знает, что человек, обладающий практичностью Моди, сказал бы ей, что она ему ничего не должна, но это кажется очень бездушным взглядом на вещи. Разве не было у них ряда обменов? Сэндвичи, которые она делала ему из собственного пайка. Цветок душистого горошка, который он ей подарил и который она высушила меж страниц своего дневника. Как они касались друг друга. Это было не много, но это было все, что они могли дать.

Она не видит, как это можно отбросить, и не в меньшей мере потому, что все не окончено. Оно не может окончиться, потому что не может начаться, и потому это что-то, что всегда может быть. Что-то возможное, но недоступное. Флосси думает о Дороти в деревянном домике, унесенной торнадо в волшебную страну, а затем вернувшейся домой в Канзас – знающей, что Оз всегда будет существовать, даже когда ее там нет. Никогда не отброшенной окончательно.

(Так же, как желтая косынка Флосси всегда останется сложенной в заднем кармане трудолюбивого немецкого военнопленного, когда он будет расчищать места бомбардировок в Саутгемптоне, и крошить сахарную свеклу в Хэмпшире, и лежать без сна в продуваемом лагере для военнопленных, пытаясь сочинять письма на языке, которого не знает, которые никогда не отошлет. Виснушки, напишет он. Пуккало.)

В последнюю неделю сентября палатку военнопленных на землях Чилкомба снимают, а лагерь разбирают со скоростью бродячего цирка. Остается только бледная заплатка притоптанной травы, как ведьмино кольцо. Флосси смотрит на него, повторяя слова Моди о том, что Гансу несдобровать, если кто-то узнает. Она не хотела бы, чтобы кто-то плохо думал о нем.

Флосси состоит из перемешанных чувств; она много дней избегала и лагеря, и конюшен. Она даже не планирует смотреть, как будут увозить немцев, но, когда слышит, как заводятся у дома военные автомобили, вдруг обнаруживает себя бегущей по лужайке им навстречу. Она видит, как отъезжает в офицерском автомобиле сержант Баллок, оставляя