Иисус. Картины жизни - Фридрих Цюндель

Похоже, что Господа нисколько не смущало то, что стадо это было числом невелико. По моему разумению, Он называет отнюдь не всех, кому суждено спастись, а тех, кто облачен в силу Божью, чьими делами установится иной порядок вещей, благодаря которому смогут спастись многие. «Идите, научите все народы». И брачный пир Царского Сына «наполнится возлежащими» (Мф 28:19). Он говорит ученикам не об их собственном спасении, а о победе Своего дела. А кому Отец повелел дать власть – суть рабы Иисуса, которым Он (Лк 19:12 и далее), возвращаясь в невидимый мир, доверит Свое «имение», то есть обретенные в искупительной победе права на самостоятельные действия, дабы они пустили его в оборот и умножили. В полноте веры они будут продолжать Его дело так, как задумал Он, – рабы, не ищущие своего, а лишь угодного их Господу Иисусу (Фил 2:21), Его хорошо понимающие, осознающие себя орудиями и лишь просящие Отца «во имя Его».

Поразительно, сколь немногих причислял Спаситель к тем «работникам» или «рабам», которые будут такими помощниками в Его деле. И хотя в большинстве притч и иных речей о таких предполагаемых работниках Он называет разное их число, бросается в глаза, что эти числа – непременно небольшие. Их бывает десять (Лк 17:12 и далее), потом снова опять десять, но пять из них – ненадежные (Мф 25:2), в других же случаях и вовсе лишь трое (Мф 25:14–30). Вот это «двое или трое» (Мф 18:16) порой наводит на грустные размышления: значит, Спаситель считает, что это большая редкость – найти хотя бы двух-трех человек, которые в высоком смысле слова полностью посвятили бы себя только Ему, так чтобы всеведущий Отец не увидел в них ничего иного.

И нам, кто тоже хотел бы стать Его работниками, это слишком хорошо понятно. Конечно, мы чувствуем, что не так уж важно, сколько их будет, главное, чтобы каждый представлял собой нечто цельное, причем не в собственных глазах, а в оценке Иисуса. И сколь велика должна быть исполненная раскаяния вера, сколь полным отречение от собственных мыслей, чувств и воли, чтобы стать лишь орудием, и больше ничем! Мы это чувствуем, оттого и опасаемся, найдет ли Иисус таких работников. Эта мысль и в Его словах, завершающих притчу о работниках в винограднике: «Много званных, а мало избранных» (Мф 20:16). Его дело – призывать, а быть ли избранным – это зависит от наших дел, нашей веры, нашего решения. Тот, кто последует Его призыву, и станет избранным. Это не приглашение к спасению, а призывание быть здесь работниками Иисуса. У Матфея (22:14) это призыв разделить общую радость, трудиться во имя Царства Божьего на Земле, от чего Израиль устраняется и посему будет недостойным Его.

Вряд ли призываются те, кто уже избран, это было бы делом чисто внешним, и Спаситель вовсе не намерен действовать в такой последовательности. Так же и полководец, призывая под свои знамена волонтеров, отбирает их только из тех, кто откликнулся на его призыв. Стало быть, кого призвать, Иисус решает Сам, но кого из призванных Он выберет, зависит от того, как именно они откликнулись на Его призыв, от глубины и серьезности намерения стать Его работниками. Поэтому Он и делает акцент на тех словах (Мф 20:16), вкладывая в них именно такой смысл. Не будем довольствоваться тем, что призваны Им, а всеми силами постараемся попасть в число избранных.

Вспомним также, что Иисус говорит рабу, который успокаивает себя мыслью: «Не скоро придет господин мой», предпочитая не думать о Его возвращении. Господин, когда придет, как бы отсечет его благочестивую оболочку, и останется неверующее ядро, которое и есть он сам, и его Он подвергнет одной участи с неверными (к которым он, по сути, и принадлежит).

Оставим эту притчу и рассмотрим у Луки вторую картину – «вкушение хлеба» у одного из фарисейских начальников (Лк 14:1–24). Примечательно, что фарисеи вновь и вновь приглашают Его к себе, даже и после того, как Он объявил им войну на прежнем обеде. Они ожидали услышать от Него нечто волнующее, но, наверное, и сами надеялись произвести на Него благоприятное впечатление, и особенно тот безымянный начальник, – на этот раз Иисус должен был украсить Своим присутствием субботнюю трапезу. Этот обет протекал спокойней, чем предыдущий. Иисус тогда выплеснул на них все накипевшее в Его душе, и теперь они знали, чего от Него можно ожидать. Впрочем, хозяин – человек учтивый, что называется, с хорошими манерами.

И вновь контраст, уже не впервые рисуемый Лукой: с одной стороны, якобы духовные, но по сути бессодержательные, пустые разговоры в свое удовольствие утонченного, образованного «общества», с другой – смиренный и униженный, сопереживающий людским скорбям и бедам Иисус, для Кого соприкосновение с ними, с жестокостями суровой жизни и было духовной пищей, в этом для Него были вечные ценности – источник смысла и наслаждения.

Едва они возлегли, тут же явилась близкая сердцу Иисуса скорбь в образе человека, страдающего водяной болезнью, – зрелище для трапезничающих малоприятное, помеха утонченным натурам, с благоговением почитающим субботний день. «Хватит ли у Иисуса такта, здесь, именно сейчас, не поднимать тот самый спорный вопрос, разделивший хозяина и гостя?» – должно быть, насторожившись, спрашивали они себя. Но для Иисуса быть в высоком смысле тактичным по отношению к другим – значит ждать от них всегда добра, а иногда – зла, помощи и участия в добрых делах. И он в самом деле спросил: «Позволительно ли врачевать в субботу?» Все молчат. «Если Он неучтив, то мы-то не такие», – должно быть, подумали они. «Что думаем мы обо всем этом, Иисус знает, но здесь Он гость, и мы ему не будем препятствовать». Их молчания было Иисусу достаточно. Он исцеляет больного. Как в одно мгновение внешне преобразился тот выздоровевший человек! В этом святом добром деле Бога проявилось истинное почитание субботнего дня. Затем Он спросил, не требуя от них ответа: «Если у кого из вас сын или вол упадет в колодезь, не тотчас ли вытащит его и в субботу?»[95] Вол здесь выбран потому, что вызволить его из колодца весьма непросто, сын же назван для большей убедительности, ибо даже родитель, сверхпедантично, рабски соблюдающий субботу, не оставит его в колодце до «завтра». Напрасно последующие переписчики (а их списками Библии и пользовался Лютер) в греческом тексте слово «сын» заменили словом «осел».

За вторую картину мы, наверное, должны быть благодарны хозяину дома – человеку учтивому. Не исключено, что он отвел Иисусу место во главе стола. Услышав замечание о пагубности любого самовозвышения, которое Он сделал Симону, присутствующие отметили про себя, что Спаситель в этом вопросе излишне щепетилен. Тут можно предположить, что кто-то из Его сторонников, приглашенный вместе с Ним, посчитал себя вправе занять место рядом с Иисусом, и кому, как не Иисусу, следовало намекнуть ему, что гостей здесь рассаживает некто другой. Иисус умел из всего, даже самого на первый взгляд незначительного, делать глубокие по смыслу обобщения. Он отлично видел, что каждый из присутствующих не только утонченно наслаждался этой встречей, но и испытывал особое возвышенное чувство, рождаемое сознанием собственной значимости. Они желали, чтобы им воздавали должное и другие, причем не только здесь, за этим столом, но и на том великом собрании, которое называется общественной жизнью. Не возвышайте себя, не ждите почестей от людей! «Бог под конец Сам укажет тебе твое место». И мы слушаем, затаив дыхание, ведь в словах Иисуса всегда заложен высокий духовный смысл, хотя произносит Он их просто, ничего не выделяя в Своей речи.

В третьей картине показано, как глубоко проникает Иисус в серьезность нашего положения. Он видит окружающих Его людей в свете вечности. В их утонченной субботней беседе, на первый взгляд гармонично сочетающей в себе телесные и духовные наслаждения, земная жизнь предстает прекрасной и совершенной. Но что она такое и какова отражающаяся в ней духовная жизнь? Мечта, сон, но смерть со страшной беспощадностью прервет его – и мы очнемся. Вправе ли был Спаситель утаить это от хозяина, чтобы тот однажды «из пламени» с упреком воззвал к Нему: «Ты ведь был моим гостем, почему же меня не предостерег?» Мы, так называемые лучшие представители общества, люди «образованные», часто рады незамысловатому, иллюзорному счастью, охотно обманывая себя. Мы живем bel etage, на прекрасном втором этаже здания, называемого человеческой жизнью, где на первом этаже и в подвале поселились беды, нужда. Мы возвышаемся над этим, кичась мудростью, ибо наши знания обширны и разнообразны, они, по сути, и сформировали нашу нравственность; но ведь наши представления о жизни и бытии поверхностны. Мы даже и не подозреваем пугающую серьезность всего, что окружает наше бытие, поскольку сокровеннейшие нити, из которых оно соткано, в своем большинстве от нас скрыты, и нам весьма непросто внутренне осознать всю реальность Бога Живого, на своем опыте постичь Его руку, протянутую нам в Иисусе. Могущественно звучит сказанное Шиллером: