Нечто в лодке по ту сторону озера... - Максим Перфильев

— Ммм, — понимающе покачала головой Катя — Ну, это всегда видимо, так.

— Вот я и говорю.

— Нет, наверное, все-таки таких людей можно за что-то уважать. Хотя бы за то, что они не пошли на компромисс со своими принципами. Тем более в церкви, — после некоторой паузы заключила Катя.

Мне забавно было наблюдать за тем, как Катя постепенно привыкала и смирялась уже с нашей религиозностью и теми церковными понятиями, которые красной нитью прослеживались в нашей жизни. Даже между собой, мы со Славой, например, не так уж и часто на самом деле терли за свою религию, а разговаривали в большинстве случаев о каких-нибудь совсем отвлеченных вещах, не имеющих с нашей верой ничего общего. По крайней мере, сейчас в последнее время так было. И в общении с Катей я тоже не стремился грузить ее мозг подобными вещами, а просто иногда включал понемногу в разговор какие-то отдельные моменты из своей религии и церковной жизни, проверяя и наблюдая хотя бы за реакцией на такие слова как "церковь", "Бог", "вера", "Библия", "Писание", "Апокалипсис"… и т. д. Я постоянно мониторил состояние Кати и смотрел за тем, насколько она готова была принимать эту информацию. Насколько она готова была просто даже принимать эту религиозную терминологию, и не вырабатывался ли у нее еще рвотный рефлекс. Интересно, но сейчас она действительно начинала привыкать, и уже не смотрела косо на нас со Славой, и ее не передергивало от одних этих слов. Я старался общаться по возможности свободно, и, действуя очень аккуратно, постепенно приучал ее к миру религии, конкретно — христианства, не перенасыщая в то же время разговор этими темами. Она постепенно втягивалась в наш мир, и я видел, как некоторые ее представления уже изменялись. Ее мозг привыкал и приспосабливался к нашему мировоззрению. Катя сама изменялась и начинала в некоторых вещах уже мыслить немного по-другому. Мы оказывали на нее влияние. Так постепенно и очень плавно работа с ней переходила к четвертому этапу, практически перетекая в него без каких-либо особых переломных моментов. Это происходило не быстро и без лишних потрясений, что тоже хорошо. И я был рад, что мы дошли с ней до этого этапа, многие люди частенько отсекаются уже на первых двух, третий становится всегда переломным — своего рода переход сознания в другую параллельную реальность.

Что меня еще сейчас радовало в работе с Катей — это то, что мы начали общаться через ICQ. Это было уже личное общение, один на один, и таким образом мы сильнее сближались и переходили на новый уровень в отношениях. В чем была прелесть этой самой "аськи" — это то, что с одной стороны процесс общения через данную службу происходил достаточно абстрагировано и это давало большую свободу и раскрепощенность, человек мог говорить с тобой о таких вещах, о которых он никогда не стал бы разговаривать с тобой в живую лицом к лицу, просто постеснялся бы, а здесь — все происходит на расстоянии и в этом плане немного легче открыться. С другой стороны — общение все-таки происходит на личном уровне, один на один, и это в какой-то мере сильнее сближало, чем общение в компании. И то, что трудно было сказать словами, глядя человеку в глаза, можно было выразить через буквы. Это как письмо, только все происходит в реальном времени. В общем, я видел свою определенную прелесть в работе через эту интернет-службу, и, безусловно, отмечал для себя несколько ее важных плюсов. Мне было понятно, почему люди так конкретно подсели на эту "аську", и почему она пользовалась таким успехом. Так же как и сотовый телефон. ICQ лично для меня стал очень удобным инструментом.

— Ну чо, порубимся? — предложил Слава, выходя из своего состояния отдыха.

— Говно вопрос, — ответил я и встал со скамейки с гитарой, висящей через плечо.

— Правильно. Давайте играйте уже, — весело поддержала Катя.

Я подошел к процессору и врубил какой-то ревущий металлюжный эффект. Эффект показался мне слишком высоким по настройкам частот и слишком резким и я начал отстраивать его, крутя ручки процессора, периодически приглушая гитару, чтобы она не заводилась. Наконец, отрегулировав настройки, я выпрямился и начал играть. Гитара сразу же завелась. Я подошел к комбику и снизил уровень верхних частот уже на нем, затем отошел подальше и мы со Славой начали свой запил. Периодически отводя гитару в сторону от колонки в тот момент, когда гитара начинала фонить, я, стараясь ходить подальше от динамика, выжимал из струн свою агрессивную партию на интервалах, а Слава насиловал барабанную установку.

Я чувствовал себя еще довольно плохо после последнего приступа, ведь с того момента прошло еще только две недели. Я задыхался, просто стоя на ногах с гитарой на плече. Слабость и одновременно тяжесть в животе высасывали силы из всего организма. На следующей песне, которую мы играли, я уже сидел. А еще через пятнадцать минут я понял, что мне пора заканчивать репетицию и ехать домой. Я немного позанимался с Катей, ведь мы все-таки должны были ее учить. Я занялся правильной постановкой ее левой руки, но чувствуя, что меня сегодня уже ни на что не хватит, вскоре объявил, что по-любому собираюсь двигаться по направлению к дому, и мы закончили репетицию.

Возвращаясь домой на автобусе, невероятно радуясь тому, что я все-таки сижу, а не стою, я устало рассматривал пролетающие за окном здания, машины и людей на остановках. Тяжело дыша и желая скорейшего прибытия домой, чтобы грохнуться на кровать, я понимал, насколько мне еще рано было устраивать сегодня репетицию. Я был еще слишком слаб.

— Нет, все-таки это ужасно. Устроить целую войну, пусть и даже всего на несколько дней, но ведь там все равно столько людей погибло. Да еще и стрелять ракетами по мирным жителям и жилым домам.

— Дак его ведь показывали этого придурка по телевизору. Он ведь реально больной какой-то. А как он галстук жевал перед камерой! У него явно что-то с психикой не в порядке. У него взгляд даже какой-то такой нездоровый — даже по на фотографии видно.

Слышал я разговор двух женщин в автобусе.

"О, нет, это невыносимо, — думал я про себя, — Неужели это действительно работает?".

Эта военная кампания была, конечно, ужасна и я не впрягался за президента той мелкой южной страны, получающей дотации от США. Но почему люди при всем этом не видят, как государство имеет им мозги?

Абстрагировавшись от всего окружающего мира солнечными очками, напяленными на глаза, я рассуждал о том, какое будущее может ожидать нас троих со Славой и Катей. Я понимал, что вряд ли на самом деле у нас получится создать какую-то серьезную музыкальную группу. Я начинал выдыхаться. А мне еще нужно было как-то заканчивать университет. Каждая репетиция проходила для меня очень сложно. Я чувствовал как бы некое противостояние и как будто видел перед собой стену. За эту стену невозможно было перешагнуть. Ее невозможно было проломить. Но пока здесь и сейчас у меня была хоть какая-то небольшая, данная мне, власть. Скорее, это все было нужно только для того, чтобы как-то повлиять на Катерину. И наша группа пока существовала только для этого. Я наблюдал, что даже простое влияние на эту девочку уже вызывает определенную агрессию определенных сил. И вряд ли эти силы позволят нам создать серьезную группу и включить Катерину в концертную деятельность, направленную на глобальное изменение мира. Просто не дадут этого сделать. Я понимал это, видя, что и так слишком тяжело было работать с Катериной. Каждая репетиция была чуть ли не как маленькая война. Но это то, что мы, и конкретно я, могли сделать — но в то же время, как ни печально, но на данный момент времени это был предел. Предел, поставленный кем-то и одобренный другой Высшей Комиссией. Я не хотел с этим мириться. Я хотел создать группу, я хотел выступать, я хотел устраивать концерты. Но в то же время где-то глубоко внутри я понимал, что этого не будет, по крайней мере, сейчас, не будет, мне не дадут, не позволят этого сделать. Я это чувствовал. Сидя у окна в переполненном автобусе, задыхаясь и с сильным головокружением и невероятной тяжестью в области солнечного сплетения, глядя сквозь запотевшие изнутри стекла солнечных очков, я понимал — сейчас это предел. Большего — мне не позволят сделать. И, тем не менее, я продолжал надеяться на что-то более великое для меня и кажущееся мне более важным. Я продолжал надеяться на то, что это просто вначале так тяжело, вначале всегда тяжело, да, именно вначале, тяжелее всего именно вначале, а потом проще — ведь так все говорят. Да, всегда все говорят именно так… Но… все же я понимал — это не начало. Это и есть то самое, ради чего я сейчас ехал в этом автобусе с одышкой, слабостью и головокружением, глядя своими заслезившимися от повышенного давления глазами сквозь темные запотевшие изнутри стекла солнечных очков. Это не начало. Это и есть результат. Всего лишь разум одной маленькой девочки, ушедшей в лесбиянскую иллюзию, как в некую альтернативную реальность своим проблемам. Странно. Для меня было странно. Ведь я привык мыслить более глобально.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});