Нечто в лодке по ту сторону озера... - Максим Перфильев

— А у меня реально тоже прикол был. Мы приехали в одну церковь с выступлением, и я играл там на какой-то старой раздолбанной установке. Там, короче, стойки… ну вот эти вот… под тарелки… стойка под райд короче была… ну она старая была уже вся, там чо-то пару болтов от нее вообще где-то потеряли, она стояла неустойчиво. А райд у меня был — я приехал со своим железом — большой и тяжелый. И на концерте, короче, я, знаешь там, в порыве, переполняемый эмоциями — долблю по железу. И я так беру, короче, смотри: по обеим тарелкам на долю бдыщь! и вижу — райд начинает наклоняться и падает. Короче стойка не выдержала и полетела с тарелкой вниз, самый прикол в том, что тарелка срезала собой бас, который стоял рядом. Причем сильно так, по грифу. Приколись — я сижу, продолжаю играть, держу ритм, а у меня тут валяется стойка с тарелкой и бас-гитара. Там, басист, пацан, короче, нормальный такой — он подбежал, поднял свою бас-гитару, поднял мою стойку с тарелкой… ха-ха… поставил ее. А я смотрю — на грифе у баса реально осталась вмятина, когда его тарелкой срезало — там реально вмятина такая конкретная. А бас, причем, новый, красивый весь, недавно купленный, сверкает.

— И чо тебе басист потом ничего не сказал?

— Нет. Ну, он конечно такой — "ай, блин!", видно что недовольный. Но он нормальный парень. Я подошел, извинился, говорю — так-то и так, я как бы не знал же, что так получится. Ну, он нормально в общем все… А, самый прикол — мы играли еще на следующий день. И у меня там снова эта стойка упала с райдом. Ну, басист-то прошаренный уже, он заранее поставил свой бас подальше от меня и от ударной установки, куда-то там вглубь сцены.

— Ха-ха. Наученный горьким опытом уже, ага.

— Да.

Мы сидели втроем со Славой и Катей на нашей репетиции на базе, немного отдыхая после нескольких сыгранных песен, и просто терли за всякую ерунду, рассказывая некоторые забавные моменты из своей концертной деятельности.

— А почему бас стоял отдельно на сцене? Почему басист не с вами играл? — спросила Катя.

— Мы тогда без басиста выступали. У нас клавишница бас выдавливала. Мы ездили где-то в… течение полугода года выступали без живого басиста.

— Ни чо себе, — удивленно произнесла Катя.

— Так бывает иногда.

— Нмда…

Катя оглянулась вокруг себя, как будто ища что-то, и заметив свой рюкзак рядом с собой, лежащий на скамейке, придвинула его и стала в нем усиленно копаться.

— Блин! Вы не знаете, где я оставила свои сигареты?

Слава только пожал плечами, выглядывая из-за своей барабанной установки.

— У тебя прекрасный повод бросить курить, — с улыбкой произнес я.

— Да-да, я знаю, надо, надо бросать уже. Саму задолбало, — ответила она весело, продолжая копаться в своем рюкзаке.

— Да, ладно, я просто пошутил. Не напрягайся, — сказал я, успокаивающе улыбнувшись.

— Нет, я правда собираюсь. Я уже решила, что надо бросать, — все же согласилась Катя.

— Ааа. Ну тогда молодец. Тогда конечно.

Перерыв все содержимое своего рюкзака, Катя, так и не найдя сигарет, встала и пошла искать их по всей комнате.

— А как же нервы? — с улыбкой спросил я, продолжая тему.

— А как же рак легких? — ответила Катя, ища взглядом пачку своих сигарет.

— Ну, вообще, да, справедливо, — согласился я.

— Ты как будто бы не рад этому? — немного игриво произнесла Катя, — Сами же мне говорили, что надо бросать.

— Нет. Почему? Очень даже рад за тебя на самом деле.

— Мы всегда поддерживаем это, — сказал Слава из-за своей ударной установки.

— Блин, вот они!

Катя нашла свою пачку сигарет, взяла ее, достала зажигалку и закурила.

— Я сегодня к вам сюда ехала, видела чувака одного — с ирокезом такой, причем покрашенным в зеленый цвет. В кожаной куртке такой, в рваных джинсах, на которых цепи висят. Со мной на остановке стоял.

Я состроил удивленную улыбающуюся гримасу.

— Да, это прикольно, конечно.

— Ага. Гопоту цеплять на улице, — вставил свой комментарий Слава.

— Нет, вот реально, я никогда не хотел таким образом привлекать к себе внимания. Но тут ездил в один маленький городок, и решил сделать себе — это даже не то, чтобы ирокез, это так как бы фигня — у меня волосы короткие, просто собрал их и поставил немного торчком в центре на голове.

Я начал показывать, как я поставил волосы торчком в центре на голове.

— Ну да, я поняла, — кивнула головой Катя.

— И вот реально никто даже внимания не обратил, — резюмировал я.

— Дак это еще нормально, так многие ходят, — ответила Катя.

— Дак и то — все-таки одна девчонка набуханная, — я показал жестом, как обычно показывают набуханных девчонок, — И то увидела в этом повод, чтобы меня как-то подколоть. Когда вот я там на квартире останавливался ночевать.

— Может, ты ей просто понравился, — улыбнулся Слава. Я повернул голову в его сторону, так посмотрел странно, потом продолжил:

— А я когда в церкви еще играл — со мной в группе играл пацик один. Вот он реально был, короче, с длинными волосами, в сережках весь, в цепях, вот он так и ходил по церкви.

— Н-да? Жееесть, — произнесла Катя, улыбаясь.

— Но его половина людей в церкви гнобили. Причем, гнобили так конкретно. Но чо самое интересное — что пастор, что служителя, которые там работали — им вообще было пофигу. Ну, то есть, они люди все адекватные. Они там по пятнадцать лет в этой церкви работают, у них опыт есть, какая-то мудрость. Им вообще было наплевать. Причем пацан этот, он ведь реально тоже там служил, считай, играл с нами в группе, то есть занимал определенное положение какое-то. Выступал на сцене. Его все знали. И его гнобили всякие там — не понятно кто вообще — какие-то там бабушки, какие-то там хмыри, которые не понятно вообще в этой церкви кто такие. А те, кто вот повыше стоял — им на самом деле было как-то вообще так наплевать абсолютно.

— Ммм, — понимающе покачала головой Катя — Ну, это всегда видимо, так.

— Вот я и говорю.

— Нет, наверное, все-таки таких людей можно за что-то уважать. Хотя бы за то, что они не пошли на компромисс со своими принципами. Тем более в церкви, — после некоторой паузы заключила Катя.

Мне забавно было наблюдать за тем, как Катя постепенно привыкала и смирялась уже с нашей религиозностью и теми церковными понятиями, которые красной нитью прослеживались в нашей жизни. Даже между собой, мы со Славой, например, не так уж и часто на самом деле терли за свою религию, а разговаривали в большинстве случаев о каких-нибудь совсем отвлеченных вещах, не имеющих с нашей верой ничего общего. По крайней мере, сейчас в последнее время так было. И в общении с Катей я тоже не стремился грузить ее мозг подобными вещами, а просто иногда включал понемногу в разговор какие-то отдельные моменты из своей религии и церковной жизни, проверяя и наблюдая хотя бы за реакцией на такие слова как "церковь", "Бог", "вера", "Библия", "Писание", "Апокалипсис"… и т. д. Я постоянно мониторил состояние Кати и смотрел за тем, насколько она готова была принимать эту информацию. Насколько она готова была просто даже принимать эту религиозную терминологию, и не вырабатывался ли у нее еще рвотный рефлекс. Интересно, но сейчас она действительно начинала привыкать, и уже не смотрела косо на нас со Славой, и ее не передергивало от одних этих слов. Я старался общаться по возможности свободно, и, действуя очень аккуратно, постепенно приучал ее к миру религии, конкретно — христианства, не перенасыщая в то же время разговор этими темами. Она постепенно втягивалась в наш мир, и я видел, как некоторые ее представления уже изменялись. Ее мозг привыкал и приспосабливался к нашему мировоззрению. Катя сама изменялась и начинала в некоторых вещах уже мыслить немного по-другому. Мы оказывали на нее влияние. Так постепенно и очень плавно работа с ней переходила к четвертому этапу, практически перетекая в него без каких-либо особых переломных моментов. Это происходило не быстро и без лишних потрясений, что тоже хорошо. И я был рад, что мы дошли с ней до этого этапа, многие люди частенько отсекаются уже на первых двух, третий становится всегда переломным — своего рода переход сознания в другую параллельную реальность.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});