Убийство номер двадцать - Сэм Холланд

комок паники.

Мэгги одна. «Но где же Адам? И жив ли он до сих пор?» – кричит голос у нее в голове.

Что она здесь делает? У нее хватило наглости явиться сюда? Прямо в отдел полиции? Да она же ненормальная, сумасшедшая! «Она твоя единокровная сестра…» Эти слова кружатся и расплываются в голове у Ромилли, усиливая ощущение нереальности происходящего. И тут она видит нож.

Лезвие, крепко зажатое у Мэгги в правой руке, все в крови. Крови Марша. Взгляд Ромилли быстро скользит по бетону, где теперь неподвижно лежит Марш. Как врач, она хочет сразу же броситься к нему, но не смеет даже пошевелиться. Ромилли выставляет перед собой руку, нащупывая другой телефон.

– Мэгги, отсюда нет выхода, – медленно произносит она. – Ты в полиции. Положи нож, пока еще цела.

– Мне не нужен выход. – Мэгги смеется, и Ромилли вдруг видит перед собой ту девчушку двадцатилетней давности. – Мне нужно сделать то, что он просит.

– Кто? Коул?

– Он мне все про тебя рассказал. Ты-то меня не помнишь, насколько я понимаю?

– Мы когда-то играли вместе, – отвечает Ромилли. – В его клинике, после школы.

– Было дело. Я так ревновала тебя, ты в курсе? Что ты его дочь, что вы с ним постоянно вместе… Тогда я даже не знала, что я тоже его дочь. И ты предала его! – кричит она. – Как ты могла?

– Он был убийцей. Он убил тех женщин.

Мэгги опять улыбается.

– Не притворяйся такой невинной овечкой, Ромилли Коул! Не делай вид, будто ты не имела никакого отношения…

– Я не…

Мэгги громко хохочет, прерывая ее. Ромилли переводит взгляд на дверь. Ей нужна помощь. Но эта психопатка все еще размахивает ножом – ей никак не одолеть ее.

– Где Адам, Мэгги? – спрашивает Ромилли. Старается не выдать голосом свои чувства, но ей нужно это знать. Она должна это знать. – Он еще жив?

– Может быть. Наверное. Сколько крови осталось в его теле на данный момент, Ромилли?

Ромилли не отвечает. Не знает, что сказать, чтобы это подстегнуло женщину проговориться, где сейчас Адам. Лицо у Мэгги искажается гневом.

– Ты должна знать! Ты же врач! Так сколько?

– Я… я не знаю, – заикается Ромилли, с трудом заставляя себя задуматься, припомнить свои медицинские познания. – У среднего мужчины примерно семьдесят пять миллилитров крови на килограмм веса, так что… я не знаю. Я не знаю, Мэгги! – отчаянно выкрикивает она. – Пожалуйста, просто скажи нам, где он!

Но Мэгги лишь смеется.

– Ты не сможешь вернуть его. Он мой – навсегда. Ты забрала у меня Элайджу. Я забираю твоего драгоценного Адама.

– И это всё? – Ромилли выпаливает эти слова, не веря своим ушам. – Мелкая месть?

– Мелкая? Мелкая?! Ты отняла у меня моего отца! Ты посадила его в тюрьму! Я прожила всю свою жизнь, не сознавая, кто он такой. А теперь я это знаю, и мне нужно, чтобы он гордился мной. Но мне уже никогда не позволят к нему вернуться. Я больше никогда его не увижу. И если я не могу получить Элайджу, то и ты не сможешь получить Адама. У тебя было все, что можно только пожелать. Ты с ним выросла – уютные ужины за круглым столом, поцелуи на ночь перед сном… А знаешь, что было у меня?

– У тебя была твоя мать! И приемный отец, который любил тебя.

– Моя мать? Женщина, которая отказалась от меня, вышвырнула меня вон сразу после рождения? Я росла, чувствуя себя совершенно чужой, чувствуя, что всё у меня не так. Но только из-за них. Папа – Роберт, – с презрением выплевывает она это имя, – утверждал, будто любит меня, но они никогда не были честными со мной. Элайджа написал мне. Пять лет назад. И все объяснил.

– Что он – твой отец?

– И все остальное. Что они сделали со мной. Мои приемные родители. Что они… Что они тогда… – Мэгги зажмуривается, и на миг ее лицо превращается в маску боли. Ромилли делает было шаг вперед, но тут она вновь открывает глаза. Размахивает ножом.

– Как только я это поняла, все сразу обрело смысл, – прерывающимся голосом продолжает Мэгги. – Элайджа понимает меня. Я всегда знала, что у нас особая связь, просто не понимала почему – до недавних пор. Не понимала, ради чего живу. Элайджа – единственный человек, который когда-либо любил меня. А ты отобрала его у меня.

– Так убей меня, Мэгги! Если ты так меня ненавидишь… Убей меня.

Та смеется.

– Папа никогда не простил бы мне, если б я хоть волосок тронула на голове его любимой доченьки. Но его зять?.. Это честная игра.

– Так почему же ты убила Пиппу? – слышится голос с другой стороны крыши – это Джейми.

Все это время тот стоял как вкопанный. Ромилли едва обращала на него внимание – настолько сосредоточилась на Мэгги и ее ноже. Но теперь та смотрит в другую сторону.

У Джейми какое-то странное, незнакомое выражение лица. Взгляд его прикован к Мэгги, брови опущены, лоб собрался в морщины.

– Зачем было убивать Пиппу? – опять рычит он. – Зачем было убивать всех остальных?

Мэгги смотрит на него с легкой улыбкой на лице.

– Потому что это то, чего хочет Элайджа. Досчитать до двадцати.

Ромилли недоуменно моргает. Ее отец хочет смерти двадцати человек? Но почему? И почему именно эти люди?

– Арестуйте меня! – Мэгги протягивает к ним запястья, нож по-прежнему у нее в руке. Ромилли в нерешительности; она видит, что Джейми тоже колеблется, ожидая подвоха. – Наденьте на меня наручники. Бросьте меня в тюрьму, – продолжает Мэгги. – Будет суд, и меня признают невменяемой. Сумасшедшей. И я выйду. Годик-другой в уютной психиатрической клинике, и меня выпустят досрочно из-за сокращения бюджета. – Сделав паузу, она поворачивается к Джейми. – Но я хорошо знала, что делаю.

Ромилли видит, как у Джейми раздуваются ноздри, как ходят желваки у него на лице.

– Я знала, что делала, когда пришла к тебе домой, – говорит она Джейми. – Когда ударила твою жену по голове. Когда оттащила ее во флигель Элайджи и связала…

Плечи у Джейми тяжело вздымаются и опадают; дышит он быстро, короткими толчками.

– Когда подвесила ее к потолку, вскрыла ей вены и выпустила из нее кровь. – Мэгги улыбается. – Как вы думаете, детектив-сержант Хокстон, зачем на скотобойне подвешивают туши на крюки?

Это уже последняя капля. Джейми с ревом прыгает вперед. Раскинув руки, налетает на Мэгги – одна ладонь обхватывает ей шею, другая крепко вцепляется в предплечье. Вздернув ее в воздух, словно пес, вцепившийся зубами в тряпичную куклу, он швыряет ее к самому