Любовь и сон - Джон Краули

Роузи опустила книгу. Бони явно был чем-то поражен, но не может же быть (так ей казалось), чтобы этим примечанием.

— Ну и что, — мягко произнесла она.

— Он знал, — ответил Бони. — Знал. Уже тогда.

— Знал что, Бони?

Он отвернулся, не желая отвечать на вопрос. Жадно дышал открытым ртом. Роузи подумала: может, он сходит с ума. Дряхлость. Надо бы спросить Майка. Ее захлестнула горечь от такой несправедливости: получить в дар такую долгую жизнь, что в конце концов она стала невыносимой.

— Как ты спал? — задала она глупый вопрос, пытаясь отвлечь его, сменив тему. Иногда у нее выходило это с Сэм.

— Я не спал, — сказал он. — Боялся, что не проснусь.

Он попытался выбраться из шезлонга, но не смог подняться; Роузи пришла на помощь. Он оперся на ее руку. Хотя он сильно похудел за последние две недели, поднять его все равно было трудно.

— Посмотри, — сказал он. — Посмотри сюда.

Он добрел до стола. Там лежали три стопки бумаг, и Роузи узнала почерк Феллоуза Крафта — маленькие аккуратные буквы, длинные петельки. Бони положил руку на одну из этих стопок, словно для клятвы.

— Мы верили, что где-то — ну, то есть где-то там — должно быть какое-то, что-то. Крафт знал, что это и где его можно найти. Что-то созданное, или найденное, или. И это было именно оно.

— Что — «оно»?

— Драгоценный камень. Или что-то такое. Он так говорил. Роузи смотрела, как Бони бродит взглядом по кипам конвертов из папиросной, уже разорванной бумаги.

— Я оставлю их здесь, — сказал он. — Просмотри. И ты поймешь. Он сказал, что вернется с ним.

— Бони, — сказала Роузи. — Ведь это просто сказка.

— Я пытался, я правда старался, Роузи, но больше не могу. Как я не хочу все это на тебя вешать. Но я просто. — Он тяжело оперся на край стола, и руки его задрожали. Казалось, он вот-вот расплачется. — Зачем я ждал, зачем. Зачем.

— Послушай, — сказала Роузи, — Бони. Даже если он действительно думал, что нашел это что-то. Он ошибался.

Бони поднял голову и взглянул на нее. Его глаза были полны безумной надежды или страха, ну что она может с ним поделать.

— Потому что он умер, — продолжала Роузи. Ей это казалось таким очевидным. — Он заболел и умер.

Он засмеялся, и Роузи вместе с ним, радуясь, что отвлекла его. Бони отвернулся от писем, и она помогла ему дойти до раскладушки.

— Конечно, конечно. — Он снова облокотился на подушки. — Почему это должно случиться со стариком, стариком без каких-то особых заслуг, почему. Когда все, все, насколько известно, потерпели поражение. Только дурак мог подумать, что найдется какой-то, какой-то. — Он снова поднял книгу Крафта, и она задрожала на его коленях. — Я могу сказать, я могу, но.

— Но это…

— Я должен знать, что он имел в виду. Я должен. Только после этого я смогу.

Умереть, подумала Роузи. Она села на стул у его кровати, взяла книгу с его колен и закрыла ее.

Драгоценный камень, который мог бы заполнить пустоту твоего сердца. Почему Бони так сильно хотел жить, просто жить, тогда как она почти этого не хотела? Когда-то она читала рассказ о женщине, которая согласилась спуститься в мир мертвых вместо своего мужа, просто потому, что он не хотел идти туда.[455] Прежде такая готовность расстаться с жизнью удивляла Роузи, но может быть, в этой истории была еще и другая, нерассказанная: может, той женщине было все равно: остаться или уйти, без разницы, во всяком случае, не так уж эта разница велика, если речь идет о помощи близкому человеку.

Он заговорил, но не с ней, слишком тихо. Она не смогла расслышать и наклонилась ближе.

— Что ты сказал? — прошептала она. — Бони?

— Я просто не хочу умирать, — ответил он, и она увидела слезы в его покрасневших глазах. — Не хочу. И не понимаю, почему я должен.

Он с силой сжал ее запястье, как будто пытаясь пришвартоваться к планете. Помощь.

— Ты боишься? — спросила она, просто не зная, что сказать, какой вопрос может облегчить его боль, если такой вообще найдется; боялась и одновременно ожидала, что он потребует от нее этот вопрос, что он сам его не знает, а значит, можно вплотную приблизиться к концу повести, но все еще не знать.

— Я просто не хочу, — сказал он. — Не хочу.

И плечи Роузи задрожали. В голосе было что-то жуткое, ужасное, и он был точь-в-точь как голос Сэм, когда та говорила, что не хочет ехать с папой или что не хочет спать. Все вместе — боль и отчаяние, без видимой причины, без повода.

Он так и не отпустил ее руку. Она не могла сказать ему: не бойся. А она бы не боялась? Ее родной отец ушел из жизни, словно покинул что-то неприятное; так, например, моешь посуду, а потом — извините, но у меня встреча, не могу ее отменить.

И вот что самое жестокое: всем казалось, у Бони есть всё, чтобы не покидать этот мир; как будто давным-давно он заключил с жизнью сделку и смог избежать всего, что изматывает других людей, — дети, брак, работа, — всего, что могло бы поглотить его силы, отнять время, — и жизнь его будет длиться бесконечно; может, так и было, и он, подобно Мидасу, получил то, что хотел, и уже не мог изменить своего желания.

Он больше ничего не сказал. Роузи пробыла у него очень долго, не выпуская его руки, когда он начинал плакать или бурчать, пока наконец грузовик Споффорда не появился на подъезде.

Глава пятнадцатая

Три вершины вздымались над зеленеющими пологими Дальними горами, образуя фон и давая размах. Гора Мерроу располагалась к северо-востоку от городка, по ту сторону Блэкбери, гора Юла — на западе, долина реки Шедоу отделяла ее от горы Ранда, самой большой и старой из трех, — подчиняясь приятной симметрии, Ранда находилась в центре, подобно замку меж башен.

Роузи Расмуссен родилась в Дальних горах, но в десять лет уехала на Средний Запад, где не то что не было гор, но даже появление слова «холм» в названии было скорее знаком вежливости (торговый центр «Холм», поместье «Зеленые холмы»). Она и сейчас еще не всегда осознавала, что стоит на склоне горы или поднимается на нее, порой же удивлялась, что, повернув на идущую вверх дорогу, оказывалась на изрядной высоте. Но Споффорд всегда знал, где он находится, куда ведет следующая долина и какая дорога ведет через нее.

— Ну, знаешь, когда живешь здесь всю жизнь, — сказал он, держась за руль двумя руками во время крутого поворота вверх.

— Но ты же уезжал, — ответила Роузи. — Столько лет. Какое-то время он жил не здесь: два года службы в армии, два — в Юго-Восточной Азии (другие горы, другие речные долины), два — в Нью-Йорке. Год или около того (в этой части его биографии Роузи так и не разобралась) в неком учреждении, где методы лечения были покруче, нежели в «Чаше», но это был не совсем сумасшедший дом: он редко упоминал о нем и не был настроен отвечать на вопросы.

— Я тогда много что придумывал — время заполнить, — сказал он; Роузи гадала, каким могло быть это время. — Например. Я себе говорил: так, стою на холмике в моем саду, значит, позади меня, на севере, то-то, а на востоке то-то, дорога проходит гам-то и пересекается с другой. И всякое такое. Как будто карта в голове. Но здесь все равно много сюрпризов. Есть места, где я никогда не был.

Они съехали с залитой гудроном дороги и поехали по грунтовке.

— Так где он живет? — спросила Роузи. — В пещере?

— Не то чтобы.

— Я немного нервничаю, — сказала Роузи. — И даже не немного.

— Почему?

— Какой-то парень собирается покопаться в моих мозгах. Тебе самому-то не жутко?

Споффорд засмеялся.

— Да нет, все не так. Эй, взгляни вон туда.

За поворотом леса распахнулись на запад, и в просвете возникла гора Ранда, совсем как пейзаж на открытке: свежая зелень пестреет среди темных елей, обнаженная скала на вершине. Никаких пастбищ, а лишь прекрасная, поросшая лесом земля; старая, старая. Между здесь и там, этим склоном и тем, лежала долина Блэкбери, где жили люди, где жила она с Бони и Сэм. Внезапная нежность встала в горле комком, глаза наполнились слезами. Наполнились. Да что с тобой сегодня.

— Что-то сада не вижу, — улыбаясь сказал Споффорд: на склоне Ранды находился его одичалый яблоневый сад, где он строил новый дом на старом фундаменте.

Он чуть не пропустил поворот к дому Клиффа.

— Он построил этот дом чуть ли не сам, — сказал Споффорд.

Роузи снова почувствовала одиночество. Споффорд рассказывал ей о знакомых ветеранах, которые вышли из игры, перебрались в лес, ходят в обносках военной формы и охотятся на крупную дичь, не расставаясь с тайно привезенной из Вьетнама винтовкой «М -16». Ее ладонь лежала на руке Споффорда, пока они спускались вниз.

Она ни за что не захотела бы жить в лесу. Столько деревьев и так близко, они толпою смотрят на тебя, как люди — на несчастный случай; может быть — обиделись за своих приятелей, спиленных в твоем саду. Древесные пальцы стучатся в окна. Безысходные сырость и гниль, запах клаустрофобии. А впрочем, день выдался ясный, пронизанный солнцем, приветный, и дом довольно милый, словно карабкался по склону в несколько сторон одновременно. Серебрились некрашеные доски и рейки, жестяная крыша сверкала под разными углами, а большие окна были сделаны из — ну надо же, из аккуратно вделанных в стену стеклянных дверей.