Любовь и сон - Джон Краули

— А, и веранда есть, — заметила она. Указала на дверь, за которой стояла незастеленная кушетка Робби, где Пирс провел все утро. — Мило.

— Да, — сказал он. — Все, что мне нужно.

Неужели Робби сердится на него? Он проверил. Нет, не сердится. Ему интересно, даже любопытно. Пирс почувствовал, как этот интерес, широко раскрытые глаза, изгиб рта согрели ему душу, и чуть не засмеялся, ликуя и волнуясь, переполненный новой властью. Ну, малыш.

— Книги, — сказала она.

— Книги.

Он смотрел, как она медленно проходит в спальню, проводит рукой по ящикам с книгами, касается переплетов кончиками пальцев, точно водолаз, который осматривает коралловый риф или затонувший корабль. Облачко заслонило солнце; морские глубины неспокойны, но вот все утихло.

— Знаешь, — сказал он. — Мне так запомнилась эта вечеринка на берегу реки. Прошлым летом.

— У-гу, — сказала она.

— Забавная история получилась, — сказал он. — Я ведь тогда что думал. Когда-нибудь расскажу.

Она повернулась к нему — на лице абсолютное непонимание и полусонное равнодушие, как будто к ней это не имело никакого отношения.

— Ну, я и вспоминаю часто. Маленький домик. Взлом.

— Домик?

Он изучающе смотрел на нее, пытаясь оставаться спокойным среди потоков, уже текущих между ними, и странная уверенность овладела им.

— Значит, не помнишь? — спросил он, улыбаясь.

— Помню что? — спросила она.

Глава четырнадцатая

Роузи Расмуссен проснулась тем утром с улыбкой, довольная сама не зная чем. Когда Сэм (которая, наверное, и разбудила ее, зашевелившись в соседней комнате) увидела, что мама проснулась, она, улыбаясь во весь рот, встала в своей высокой кроватке; тут Роузи вспомнила, что ей приснилось: смехотворный порнографический сон, невозможный и дивный.

— Ма, зачем ты встала?

— Зачем я встала! Да ты же меня и разбудила. Зачем ты встала.

— Захотела.

— О.

Ей приснилось, что она живет на умеренно теплом райском острове или планете, в жарких пронизанных солнцем лесах, населенных мужчинами, вернее, огромными существами, похожими на мужчин; теперь ей вспоминалось, что они скорее походили на фрукты, согретые солнечным светом, гладкие и розовые, как младенцы. Она же принадлежала к другому виду, женскому: крохотные, быстрые и хитрые, они жили вместе с мужчинами и за их счет, все время пытаясь соблазнить огромных, но так похожих на младенцев самцов, чтобы можно было пососать их отвердевшую плоть — для женщин это означало не только секс и размножение, но и пищу. Однако мужчины были столь медленны и мягки, что для этого требовались все мыслимые ласки и поддразнивания — собственно, мужчины вообще почти не замечали, что с ними делают женщины.

Роузи, впрочем, получила свое; она вспомнила его сонно-ласковую улыбку, когда он увидел, что она забралась на него и начала свою работу; он не возражал, но и не обращал на нее внимания, так же как корова не обращает внимания на того, кто ее доит (как при всем несоответствии размеров она ухитрялась вместить его в руку и рот, сон не удосужился объяснить, это просто было возможно и даже легко). Он вспомнила, как он наконец-то отдался ей и в нее хлынул поток, изливаясь, как будто из насоса: острая радость, переполнявшая ее во сне, снова завладела ею, смешанное чувство изумления, удовлетворения, довольства и сытости. Шальная, шальная, шальная.

— Меня разбудило солнышко, — сказала Сэм. — Прямо в глазки ударило.

— Как большая пицца.

Шальная — а ведь наяву у нее редко возникало подобное желание; ласкать-то она умела, но ведь удовольствие получал он, а не она. И маленький вязкий комок, да ладно, представь, что глотаешь лекарство.

Вот Майк — другое дело: когда приходила его очередь, он сразу же нырял в нее.

— Сегодня папочкин день?

— Точно.

— А ты что будешь делать?

— Пойду куда-нибудь.

— С кем?

— А может, я буду одна?

— Это со Споффордом?

— Может быть.

И почему мужчины любят Куннилингус? И почему ее это так удивляет? Внезапно ей представился темный валун Майковой головы между ее ногами, вот он выныривает на мгновение, вглядывается в ее лицо, ищет одобрения, глаза косят от блаженства: почему? Она знала, почему это нравилось ей, но вот что находил во всем этом он?

— Ну, раз уж мы проснулись, ползи сюда.

— Ползу сюда, — восторженно отозвалась Сэм.

Смеясь, Сэм забралась на и под покрывало, ее теплые со сна ножки переплелись с ногами Роузи, а ручки с тут же обняли мать за шею. Обнимая дочь, Роузи поняла, что снился ей вовсе не Оральный Секс, вообще не секс, во сне она мечтала о кормлении грудью: не сосание, а вскармливание. Просто мать предстала в образе медленного и нежного младенцеподобного мужчины, а она сама стала ребенком. Она знала это просто потому, что, прикоснувшись к Сэм, поняла: Сэм ей и снилась. А может, и мать самой Роузи: человек способен вспомнить настолько далекое прошлое?

— Это твои груди? — спросила Сэм, нежно дотрагиваясь до них своим пальчиком, забравшись под широкую майку Роузи.

— Да.

— У меня тоже есть грудь. Вот, видишь?

Она подняла майку и показала нераскрывшиеся бутоны.

— Да, вижу.

— Чтобы накормить молочком моего малыша.

— Угу.

Майк часто говорил, что может вспомнить ощущение материнской груди во рту, прикосновение соска к нёбу; он всегда заявлял об этом с чрезвычайно довольной миной: не правда ли, какое достижение (так Роузи всегда читала подтекст) для психотерапевта. Может, когда мужчины вот так вот устраиваются, они на самом-то деле хотят вовсе не секса; они стремятся к материнскому молоку, только источник слегка путают.

Она мягко рассмеялась, движение ее грудной клетки встряхнуло Сэм, и она засмеялась в ответ.

— Мамочка, а Роз с папой приедет?

— Солнышко, я не знаю. Думаю, Роз уже сошла со сцены.

— Она умеет заплетать французскую косичку.

— Правда? Ну да, наверно…

— Мам, давай вниз пойдем.

— Тебе здесь не нравится? А мне так хорошо. — Роузи и вправду не хотелось вылезать из простыней, ее грело изнутри знание, явленное во сне.

Когда Сэм была еще совсем крошкой, Роузи поняла, что давать ребенку грудь — это тоже в некотором роде секс; лишь сейчас она подумала, что секс походит на вскармливание грудью. Нет, не просто походит: во сне она узнала секрет — это и есть секс, в точности то же самое. То, что ей мнилось двумя разными вещами, вполне могло оказаться одной: Секс и кормление, сосание, содействие, сочувствие — все едино.

Да!

— Ну, даваай, — сказала Сэм.

— Ладно-ладно.

То, что почти все, даже очень страстные натуры — особенно они — называют сексом, есть только радость защиты и утешения, забытое чувство заботы, довольство увлажненных корней. Вот что такое страсть. Секс лишь использует эту радость в своих целях, для зачатия детей.

Зачатие детей, которым потребуется еще больше питания и помощи. Ибо если бы мы не хотели получать и отдавать питание и помощь, если бы не стремились сосать и давать пищу, порождать жизнь и рождаться самим, — никого бы здесь не было, никого. Правда же. Если бы не хотели этого более или менее постоянно. Правда же.

Succor, помощь — это слово пришло ей в голову как бы само собой, она не совсем понимала его значение и каким образом оно связано с suck, сосанием, но именно это ей и было нужно: это ей и снилось.

Боже: это же так просто, настолько просто, что, как только мысль пришла ей в голову, Роузи уже казалось, что она знала это всегда; так просто, что об этом знал каждый или никто. Наверное, все-таки каждый; наверное, знание приходило само собой, когда люди взрослели, никому просто не приходило в голову говорить об этом вслух, никто и не думал, что нужно сказать ей об этом.

— Раз-два-три, вот мой друг,[450] он по попке стук-постук!

— По пальцу, доча, по пальцу.

Сэм завизжала от восторга, радуясь своей изобретательности, и выскользнула из кровати. Роузи выползла следом и ухватила дочь, разом смеясь и пытаясь утишить Сэм.

— Он по ПОПКЕ, — кричала Сэм, — стук-постук! Сцепившись, они прошагали сквозь темноту гостиной и остановились у трехногого стола, на котором лежал словарь.

Succor. Помощь. Что, тучи набежали? Нет, это ее собственная тень стоит между нею и днем. Старая знакомая тень, привет.

— Это что за книга?

— Словарь, здесь есть все слова.

Нет: ни в этимологии, ни в толковании «succor» насчет сосания ничего нет. Только взаимовыручка, первая помощь, облегчение боли, в тяжелую минуту, в острой нужде. От латинского succurrere — торопиться на помощь.

Торопиться, торопиться.

Где же найти помощь? Она всегда была готова помочь, всегда знала как; это было несложно — при первом зове, первом касании она всегда была готова. Но кто поможет ей?