Стихотворения - Всеволод Рождественский

537. ПИСЬМО НАЗЫМУ ХИКМЕТУ

Пять веков черногорцы и турки клинки своих сабель скрещали.громоздили паши глыбы башен из наших голов,с черепами турецкими в Цетине колья стояли,и, где кровь пролилась, нет поныне ни трав, ни цветов.

До сих пор еще гневом костры в моем крае дымятся,в битве на Косовом поле не сломлен наш дух боевой,но звезда Октября и дороги изгнания — братствопринесли нам с тобою и общей сдружили судьбой.

Помню Мамулу, Лопарь, жестокую сеньскую бурю,стражу смерти я видел на волчьих холодных горах.И в осином гнезде, там, в застенках на острове Гргуре,был твой стих для меня песней сердца и саблей в руках.

Этот факел я поднял средь мрака и бурь завыванья.Ветвь племен непокорных, родной Черногории сын,верен пламени сердца и предков своих завещанью,я двадцатому веку скажу: «Этот турок — мой друг, мой Назым!»

Я на Ловчен высокий хотел бы подняться с тобою,ввысь, где вечность парит в окруженье полета орлов,чтоб ты Негоша племя увидел, готовое к бою,племя камнем рожденных юнаков, поэтов, бойцов.

В тяжкий час испытаний я сердцем твой голос услышал.Мы все казни, все пытки, весь ужас, всё горе прошли.В это трудное время сказал ты нам: «Головы выше!»И стихов коммунистов враги расстрелять не смогли.

Предки гибли мои от турецких кривых ятаганов,и родные дома пустовали под небом сырым.Одинокая мать всё тоскует в дождях и туманах.Я пишу ей: «Теперь не один я, со мною Назым!»

Жаждой мучили нас, убивали в застенках камнями,кости, ребра ломали, но нас вдохновляла всегдапеснь твоя в эти дни испытаний и черной печали,непреклонными мы проносили ее сквозь года.

Стройный тополь поет в твоем сердце, а там, на Босфоре,ждут тебя твои зори над теплой, лазурной волной.Я прошел весь Дунай, все теснины мучений и горя,но родимого явора ветка всё время стоит предо мной.

В одиночке своей всей земли перечислил ты раны.В смертный час наш звезда нам сияла в сгустившейся мгле,сквозь решетки мы видели дерева цвет долгожданный,зелень свежих ветвей и средь них человека в петле.

След тюремных оков и поныне хранят мои кости.Помню сыщиков тени, что всюду, как змеи, ползли.Сколько наших голов на запятнанном кровью подносе,в тьме полночной таясь, кровопийцы на пир понесли!

И когда тигры злобы в пожарах земли стервенели,когда в ямах тюремных мы гибли, тонули в крови,а заря и сады этой пролитой кровью алели,—в твоей песне свой дом обрела вся планета любви.

За тюремной стеной своим сердцем, звездою высокой,счастья вольный корабль защищал ты и разума свет,чтоб они не погибли от войн, бушевавших жестоко, —ведь за века судьбу в наши дни отвечает поэт!

Птицы медлят в полете, как тучки на ясной лазури.Утихают вулканы в плену расстояний и дней.Но сломить не сумеют порывы неправедной буривознесенный твой тополь и явор надежды моей.

В море века нам виден в грядущее парус летящий,и желанной зари всей душою касаемся мы.Турну-Северин — берег свободы манящий —звал от Бурсы, от Главнячи, мрачной белградской тюрьмы.

Я в Констанце стою, где на площади грустный Овидий,гроздья боли своей я готов обнажить перед ним.Спали голода цепи, Москву я мечтаю увидеть.Там, под небом московским, я встречусь с тобою, Назым!

Сталинграду, Байкалу, Неве и широкому Донуя хочу отнести моей родины жаркий привет.Я судьбою изгнания тоже подобен Назонуи на руку твою опираюсь по-братски, Хикмет.

Ты грустишь по Стамбулу, а я всё по Зете, по Ибру,—дух поэзии вольной не служит тиранам земным,тень Овидия вечно стремится к родимому Тибру,где стоит отблеск зорь, в куполах отражающий Рим.

<1966>

538. ЖАЖДА ФОНТАНОВ

Фонтан — это взятый в плен источникиз каменных расщелин, из пещеры,из озера лесного, заключенныйв железных трубах городских бассейнов.Там где-то травы тщетно просят влаги,а здесь фонтаны рушатся в бетони разбивают грудь свою на брызги,томясь извечно жаждою свободы.

Они шуршат, они печально стонут,и радуга в их струях преломилась,подобная изогнутому луку.Фонтаны — это пленные ручьи,они тоскуют по росистым веткам,по небу в грозовых летящих тучах,по зорям, отраженным в их воде,и по оленю на скалистых кручах.Они поили и кусты, и травы,и путников, жарою истомленных,они в своем потоке увлекалиосеннюю листву и отводилиот леса руку ночи ледяной.Теперь, стесненные трубою ржавой,они рокочут гневно в пыльных скверахи горестно дробят себя в неволена брызги безысходной горькой доли.И го́рода усталые глаза,его вспотевшее в жару лицокропят прохладной пылью на мгновенье,ломаясь о бетонную ограду.Они всегда в плену, и только ночью,когда их закрывают на покойсадовники иль сторожа бассейнов,им слышно, как поют в горах их братья.

Но в час дневной, любимцы горных круч,они сквозь горло и сквозь зубы трубсо свистом прорываются и рушатсвой тяжкий столб о грани стертых плит.Кто видел за решеткой зоосадатоску тигриных глаз в тревоге неустанной,тот знает неизбывную печальи этих пленных городских фонтанов.На раскаленный падая асфальт,они, ветвясь, прохладу распыляют,и брызги их подобны тем слезам,что горе всем несчастным посылает.

Асфальт молчит, — он мертв, он безответен.Но кто не понял бы оцепененьяводы остановившейся, пленённойи запертой в своей бетонной чаше?Так замерзает молодость воды,затиснутая в узость ржавых труб.Фонтан тоскует о полете в небо,но к высоте протянутую рукувсегда ломает кто-то, и онабессильно падает, дробясь о камень.Он помнит горы — все в изломах молний,а здесь, над городом, заря томитсяи жаждет влаги, а сухие травыо свежести тоскуют дождевой.Струя уже разломана, когдасо свистом прорывается сквозь зубыи пасть окаменевшей львиной маски.

Фонтаны жаждут вольного паденьяс отвесных скал, у своего истока.

<1967>

539. ЗЛАТНА УЛИЦА

Над слезами, над грозами детства,каменным домиком,горной тропинкойшелестит и ветвями тянетсядуб с потрескавшейся корою;долго рос он,чтоб закрыть вершиною небои утеса кремнистый гребень,откуда с расщелин высокихброшена вниз дорога,как веревка,держащая якорь спасенья.Ее окаймляют обрывы,а сучковатый терновникглядится в отвесную пропасть;кустики горькой полынив трещинах тесныхполны одинокой печали…

Над домом и песнею детствастарый дуб зеленеет.Диким утесамвесна дарит птиц щебетанье,лето — жарой опаляети в трещинах змей разводит;росой, как слезамии вздохом печали,сыплет золото осеньна отвесную эту дорогу.

Ветер над гребнем утесалохматое облако треплет,утес от меня скрываядождя и тумана завесой.

Росли возле дубая и тоненький стебель.Орел наблюдал за намисо скал, где его крепость,где ранней весноюв сухих камняхтраву молодую встретишь,пчел и свежие листья.

Я вижу минувшие годы,дорогой идущие в гору,там всё обещает счастьена каменных копьях вершины,где разбиваются тучио трон золотого солнца.В грозу на его ступеняхломались тяжкие тучи,как челюсти волчьи,и дорога та называласьулица Златна.

Была эта улица первой,которую я увидел,и долгое время думал,что улицы все на свете —это крутые дороги,какими и люди, и зориспускаются с круч отвесных.

Заря над горой гасит звезды,и я никогда не забуду,как в дождики вечером темнымискал я улицу этуи видел только,как об ее уступыгасят грозынебесные свечи.

На этой отвесной дорогезолота не искал я,но я следы там виделгайдуцких отрядов.И на рассвете частонаходил оловянные пули,расплющенные о камень,да гильз пустые глазницы,затянутые паутиной.

Выщербленные камнини улиц не знали, ни злата.Так при чем здесь названье «Златна»?Никто не мог мне ответить,ни когда вынимали занозытерновника из моей пятки,ни когда бинтовали тугооб эти острые камниободранные колени.

Только мне рассказывали старцы,что в былые временасквозь эти горышли царицыи меж расщелин ка́мнейобронили золотые кольца…

Горные зори мне говорили:«Мы много раз лучамизолотили эти утесы.Но годы омыли их кровью,и они почернели от знояи грусти дождей осенних».

Зори родные,я не могу поверить,что взбирались царицыпо этим скалам,где даже горным волчицамнетрудно было б разбиться…

Города я прошел и страны,ходил по улицам гладким,и они мне кололи ногиневидимым терном.Прекраснее сновиденийте были края с золотымикуполами, где пели птицы…Но я нигде не виделулицу Златну.

Почему же в горах суровыхкаменная тропинканосила такое имя?И ответила мне чужбина:«На этой дорогетебя согревалосияние глаз материнских,и там ты первое словосказал людям и солнцу».

Тропа каменистая, крутая,где я в метель и во мраке ночиузнавал камень каждыйи где всегда встречал ядруга иль брата,где в норе пещернойне был вовек одиноким…

Быть может, иные даликрасивый мне край откроют,и горы там будут круче,но золотой дороги не будет,как дорога моего детства,которая вела к высотам,—она — начало пути и песни,она — моя Родина!

<1969>

ДРУГИЕ РЕДАКЦИИ И ВАРИАНТЫ