Герман Геринг — маршал рейха - Генрих Гротов

— Франция останется верной своим обязательствам.

Но он знал, и Штелен знал, что генерал напуган и обязательно передаст свое настроение правительству, когда вернется. Так он и сделал.

Поэтому, когда в Мюнхене 29 сентября началось совещание представителей четырех европейских держав, Геринг был совершенно уверен, что по крайней мере французы отчаянно боятся войны и ухватятся за любую возможность, чтобы ее избежать. На самом деле когда в переговорах, начавшихся в полдень и длившихся до двух часов ночи, наступил момент, когда и англичане и французы как будто набрались решимости отклонить германские требования, и pourparlers[15] зашли в тупик, французский премьер Эдуар Даладье отозвал в сторону Поля Штелена.

— Вы летчик, — сказал он молодому воздушному атташе, — и вы виделись с командующим, генералом Вийеменом. Он крайне встревожен. Какова ваша точка зрения?

После этого на протяжении четверти часа Штелен рассказывал премьер-министру о люфтваффе, «об их огромной силе, о принципах применения, о тесном взаимодействии с сухопутными войсками, обо всем, что отличало их от наших собственных ВВС». Даладье слушал его с большим вниманием, а потом сказал:

— Вы тоже думаете, как и Вийемен, что после нескольких дней боев мы останемся без самолетов?

Штелен затруднился ответить, и Даладье не стал настаивать. Вместо этого он вернулся в зал совещаний и в конце концов вместе с Чемберленом подписал позорный Мюнхенский договор.

Когда он, вернувшись домой, охарактеризовал это соглашение как принесшее огромное облегчение, один его известный соотечественник, Алексис Леже, служивший в МИДе, заметил:

— Ah, oui, ип soulagement! Comme quand on a merde dans sa culotte[16].

Герингу бы понравилась такая аналогия.

7 ноября 1938 года польский беженец-еврей по имени Гершель Грюншпан зашел в германское посольство в Париже и застрелил советника посла Эрнста фон Рата. Очевидно, он был психически неуравновешен из-за переживаний и страданий, вынесенных им и его родителями, и мотивы убийства звучали невнятно. К несчастью для евреев, он совершил свой отчаянный акт накануне годовщины мюнхенского Пивного путча, и это убийство явилось своего рода куском сырого мяса, брошенного кровожадным фанатикам из старой нацистской гвардии.

Геринг раньше принимал участие в празднествах дня Пивного путча, но в последние годы старался проводить как можно меньше времени со старыми борцами, и пивной зал, набитый вопящими и рыгающими ветеранами партии, внушал ему отвращение. Так и на этот раз он, как обычно, вскоре тихо удалился вместе с Карлом Боденшатцем и сел в ожидавший их специальный поезд, который должен был доставить их в Берлин. Германия уже погрузилась во тьму, и, проезжая мимо некоторых городов, они замечали в них полыхающие огни, а в Галле увидели даже огромный пожар. Только добравшись до Берлина, они узнали, что Геббельс произнес подстрекательскую речь, поднимая волну ненависти против евреев, которые, как он заявлял, были ответственны за убийство фом Рата. Теперь получившие приказы коричневорубашечники и эсэсовцы вместе с прочими юдофобами поджигали дома и синагоги, громили магазины и предприятия и хватали евреев, чтобы отправить их в концлагеря.

Во всегерманском еврейском погроме, произошедшем ночью с 9 на 10 ноября и впоследствии названном «хрустальной ночью», было убито тридцать шесть евреев, столько же серьезно ранено, тысячи их были согнаны в концлагеря (откуда многим позднее позволили освободиться под залог). Общий ущерб составил 25 миллионов рейхсмарок, в Берлине почти все принадлежавшие евреям крупные склады и десятки фешенебельных магазинов на Курфюрстендамм были разграблены. Улицы в Германии покрылись тоннами осколков от разбитых витрин.

Геринг пришел в ярость. Он гневно обрушился на Геббельса и других «партайгеноссе» за содеянную глупость. В период дефицита буквально во всем ценная валюта теперь будет тратиться на покупку за рубежом стекла для восстановления витрин, потому что сама Германия справиться с этим не в состоянии. Кто будет оплачивать повреждения? Ну да, страховые компании — немецкие страховые компании.

— Просто удивительно, до чего вы горазды создавать проблемы! — раздраженно говорил он Геббельсу, а Гейдриху крикнул: — Уж лучше б вы убили пару сотен евреев, чем позволили уничтожить все эти ценности.

Когда Геринг вернулся домой в конце этого нервного, бесконечного дня, то увидел встречающую его Эмму и застонал. Она держала в руках листок бумаги, и Геринг догадался, что это очередной список евреев, нуждающихся в помощи. Он позвонил Пилли Кёрнеру и попросил его позвонить в гестапо, чтобы узнать новости о друзьях Эммы.

— Если ты и дальше будешь продолжать в том же духе, ты превратишь Гиммлера в моего врага, — сказал он Эмме.

На следующий день он получил короткую записку от фюрера, в которой говорилось, что его жена опять вмешивается, заступаясь за евреев. Это следовало прекратить.

— Теперь ты видишь? — закричал Геринг. — Ты настраиваешь против меня даже фюрера. — Ох уж эти евреи! Они сведут меня в могилу.

Но в тот момент он не боялся, что «сентиментальность» — как он это называл — его жены создаст ему проблемы с фюрером. Все шло очень хорошо. И хотя успехи, которые переживала Германия, Гитлер относил прежде всего на счет собственной смелости и политической проницательности, Геринг был убежден, что доля его заслуг в том, как они ловко обошлись с западными демократическими державами, тоже велика.

После того как он сумел убедить французов в сентябре 1938-го, перед самым Мюнхеном, что у него имеется достаточно сильная авиация, чтобы уничтожить их собственные ВВС и разбомбить их города, у Геринга не осталось никаких сомнений, что запугивание работает, и он продолжил использовать предполагаемую мощь люфтваффе подобно тому, как Соединенные Штаты и Советский Союз стали использовать после второй мировой войны атомную бомбу — как мощное сдерживающее средство. В марте 1939 года он прервал по указанию фюрера свой отпуск, который проводил в Сан-Ремо, и снова громко побряцал своими бомбардировщиками перед другим перепуганным политиком.

На этот раз это был престарелый президент Чехословакии, вернее, того, что от нее осталось, — Эмиль Гаха. Он тоже сломался, не выдержав давления рейхсмаршала, который стал стращать старого слабого человека бомбовым дождем, который были готовы обрушить на Прагу его страшные самолеты — как заявлял Геринг, уже греющие моторы на аэродромах, — и подписал договор, согласно которому его республика лишалась независимости и становилась протекторатом рейха «Богемия и Моравия». На самом же деле погодные условия были слишком плохими для воздушных операций, эскадрильи бомбардировщиков были не вполне готовы к налетам и даже двинувшиеся к Праге германские пехотные и механизированные части из-за ужасной погоды испытывали в дороге немалые трудности. Но никто не пытался их остановить.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});