Аврора Флойд - Мэри Брэддон

— Пойти нам в дом, — сказал он, — вам надо позавтракать после вашего путешествия.

Он взглянул на часы, говоря это. Была половина четвертого, час спустя после обычного времени для завтрака в Меллише.

— Я был в конюшне все утро, — сказал он. — Мы приготовляемся к Йоркским скачкам.

— Каких лошадей посылаете вы на скачку? — спросил Бёльстрод, вежливо выказывая, будто он интересуется предметом, к которому он был совершенно равнодушен, в надежде, что разговор о лошадях пробудит Джона из его небрежной апатии.

— Каких лошадей? — повторил мистер Меллиш. — Право, и не знаю. Лэнгли устраивает все это для меня; я… я забыл, как называются те лошади, которых он предложил, и…

Тольбот Бёльстрод вдруг повернулся к своему другу и прямо взглянул ему в лицо. В это время они шли по тенистой тропинке, которая через кустарник вела к дому.

— Джон Меллиш, — сказал Бёльстрод, — так не хорошо поступать со старым другом. У вас есть что-то на душе и вы стараетесь скрыть это от меня.

Сквайр отвернулся.

— У меня есть что-то на душе, Тольбот, — сказал он спокойно. — Если бы вы могли помочь мне, я попросил бы вашей помощи скорее, чем у всякого другого. Но вы не можете — вы не можете!

— Но положим, я думаю, что я могу помочь вам? — вскричал Бёльстрод. — Положим, я постараюсь сделать это — хотите вы или нет? Мне кажется, я угадываю ваши огорчения, Джон; но я думал, что вы гораздо храбрее и не поддадитесь этим огорчениям; я думал, что вы можете бороться с ними благородно и мужественно и преодолеть их силою вашей воли.

— Что вы хотите сказать? — воскликнул Джон Меллиш. — Вы угадываете — вы знаете! Разве вы не имеете сострадания ко мне, Тольбот Бёльстрод. Разве вы не видете, что я почти сошел с ума и что теперь некстати навязывать мне ваше сочувствие? Вы хотите, чтобы я изменил себе? Вы хотите, чтобы я изменил…

Он вдруг остановился, как будто слова душили его, и с гневом топнув ногою, торопливо пошел вперед; друг его все шел рядом с ним.

Столовая казалось довольна печальна, когда они вошли в нее; хотя стол был накрыт очень сытным завтраком, но там не было никого, чтобы гостеприимно угостить их.

Джон уныло сел на конце стола.

— Поди посмотри, придут ли завтракать мистрисс Бёльстрод и твоя госпожа, — сказал он слуге, который вышел и воротился через три минуты сказать, что дамы не будут.

Дамы сидели рядом на диване в утренней комнате Авроры. Мистрисс Меллиш сидела, положив голову на плечо своей кузины. Помните, что у ней никогда не было сестры, и Люси заменяла ей эту близкую и нежную утешительницу. Тольбот был совершенно прав: Люси исполнила то, чего не удалось бы ему; она узнала причину несчастья своей кузины.

— Он перестал любить вас, дружок? — воскликнула мистрисс Бёльстрод, повторяя последние слова Авроры, — невозможно!

— Это правда, Люси, — уныло отвечала мистрисс Меллиш, — он перестал любить меня. Между нами стоит теперь черная туча — теперь, когда все тайны уничтожились. Очень горько мне переносить это, Люси! Я думала, что мы будем так счастливы и согласны. Но — это естественно. Он так чувствует унижение. Как может он глядеть на меня и не вспоминать кто я — вдова его берейтора! Как могу я удивляться, что он избегает меня?

— Избегает вас, душа моя?

— Да, избегает меня. Мы едва сказали десять слов друг с другом после нашего возвращения. Он был так добр ко мне, так нежен и предан, пока мы возвращались домой, повторял мне беспрестанно, что это открытие не уменьшило его любви, что все неприятности, весь ужас прошлых дней показали ему только великую силу его любви, но в тот вечер, когда мы воротились, Люси, он переменился — переменился внезапно и необъяснимо; и теперь я чувствую, что между нами есть бездна, которую никогда уже нельзя перейти. Он отчужден от меня навсегда.

— Аврора, все это невозможно, — возражала Люси. — Это ваша болезненная фантазия, душенька.

— Моя фантазия! — с горечью закричала Аврора.

— Ах Люси, вы не знаете, как я любила моего мужа, если думаете, что меня может обмануть его взгляд или тон его голоса. Фантазия ли это моя, что он отворачивается, когда говорит со мною? Фантазия ли это моя, что его голос изменяется, когда он произносит мое имя? Фантазия ли это моя, что он бродит по дому как привидение, и ходит взад и вперед по своей комнате половину ночи? Если все это моя фантазия, да сжалится надо мною Господь, Люси, потому что я, должно быть, сошла с ума!

Мистрисс Бёльстрод вздрогнула и поглядела на свою кузину. Возможно ли, чтобы неприятности последних двух недель расстроили рассудок этой бедной женщины?

— Моя бедная Аврора! — прошептала она, откидывая волосы с заплаканных глаз своей кузины. — Моя бедная, милая Аврора! Возможно ли, чтобы Джон переменился к вам! Он любил вас так нежно, так преданно! ничто не могло отчуждить его от вас.

— Я сама так думала, Люси, — прошептала Аврора печальным, тихим голосом. — Я думала, что ничто никогда не разлучит нас. Он сказал, что последует за мною на край света; он сказал, что никакое препятствие на свете не разлучит нас никогда, а теперь…

Она не могла кончить этой фразы, а судорожно зарыдала и спрятала свое лицо на плече кузины, замочив своими горячими слезами хорошенькое шелковое платье мистрисс Бёльстрод.

— О, мой возлюбленный, мой возлюбленный! — жалобно воскликнула она. — Зачем я не убежала и не спряталась от тебя? Зачем я не доверилась моему первому инстинкту и не убежала от тебя навсегда! Всякое страдание было бы лучше этого.

Ее отчаянная горесть перешла в истерический плач. Она страдала в эти последние дни гораздо более, чем когда-либо случалось ей страдать.

Люси понимала все это. Она принадлежала к числу тех людей, нежность которых инстинктивно понимает горесть других. Она знала как обращаться с своей кузиной; и менее чем через час после этого взрыва чувств Аврора лежала на постели бледная и истощенная, но спокойно спящая. Она несла тяжесть своего горя в молчании последние дни, и проводила бессонные ночи, все думая о своем горе. Ее разговор с Люси бессознательно облегчил ее, и она спокойно заснула после бури. Люси сидела возле постели и смотрела на спящую несколько времени, а потом на цыпочках вышла из комнаты.

Она, разумеется, пошла сказать своему мужу все, что случилось, и посоветоваться с его высокой мудростью.

Она нашла Тольбота одного в гостиной; он печально завтракал в обществе Джона, и хозяин немедленно оставил его после завтрака. В это утро на песчаной дорожке не было слышно стука колес; после возвращения Джона в Меллишский Парк, гости не приезжали, потому что по всему графству распространились ужасные слухи; и те, которые говорил о молодом сквайре и его жене, серьезно спрашивали друг друга: не нужно ли сделать какой-нибудь шаг относительно дела, которое у всех было в голове.

Люси рассказала Тольботу все, что Аврора сообщила ей. По мнению молодой жены, тут не было нарушения доверия, потому что разве она и муж ее не составляли одно существо? и как могла она иметь от него секреты?

— Я так и думал, — сказал Бёльстрод, когда Люси кончила свой рассказ.

— Ты что думал, дружок?

— Что разрыв между Джоном и Авророй серьезен. Не гляди так печально, моя душечка. Соединить этих разъединившихся любовников будет наше дело. Ты будешь успокаивать Аврору, Люси, а я Позабочусь о Джоне.

Тольбот Бёльстрод поцеловал жену и прямо пошел к своему другу. Он нашел Джона Меллиша в его комнате — в той комнате, где Аврора писала к нему в день своего побега; в той комнате, откуда было украдено убийственное оружие чьей-то неизвестною рукою. Джон спрятал заржавленный пистолет в один из запертых ящиков его бюро; но нельзя было предполагать, чтобы его открытие можно было утаить: об этом разговаривали в людской, и кто будет сомневаться, что слухи разнеслись дальше и по другим домам?

— Я желаю, чтобы вы пошли прогуляться со мною, мистер Джон Меллиш, — сказал повелительно Тольбот. — Наденьте же вашу шляпу и пойдемте в Парк. Вы самый приятный хозяин, какого когда-либо случалось мне посещать, и внимание ваше к гостям поистине замечательно.

Меллиш не отвечал на эти слова. Он стоял перед своим другом бледный, молчаливый и угрюмый; он так же мало походил на веселого йоркширского сквайра, которого мы знали, как и на виконта Пальмерстона или лорда Клейда. Его преобразовало какое-то великое горе, тяготившее его душу; и будучи детски правдивого и откровенного характера, он не мог скрыть свою тоску.

— Джон, Джон! — вскричал Тольбот, — мы были вместе мальчиками в Регби, мы заступались друг за друга в детских драках. Разве это хорошо с вашей стороны лишать меня теперь вашей дружбы, когда я приехал сюда с намерением быть вашим другом — вашим и Авроры?

Джон Меллиш отвернулся, когда его приятель произнес это имя и это движение не было потеряно для Бёльстрода.