Аврора Флойд - Мэри Брэддон

Лицо Стива, почти всегда не выражавшее ничего, и теперь выразило только одно полное равнодушие; глупое равнодушие полоумного, для тупого рассудка которого даже убийство хозяина было каким-то темным событием, не имевшим силы пробудить его внимание.

— Да, я уверен, что скоро поднимутся хлопоты, продолжал трактирщик, — газеты очень сильно намекают, что убийство сделал кто-нибудь в доме, кто-нибудь, более знавший этого человека и, следовательно, имевший более причин сердиться на него, нежели посторонние. Вы, Гэргрэвиз, жили там, вы, верно, видели и слышали то, чего другие не имели случая видеть и слушать. Что вы думаете об этом?

Гэргрэвиз задумчиво почесал в голове.

— Газеты умнее меня, — сказал он наконец. — Где такому ничтожному человеку, как я, спорить с ними! Я думаю, что думают они; я думаю, что кто-нибудь в доме сделал это, кто-нибудь, имевший причины сердиться на покойника.

Неприметный трепет пробежал по телу Стива, когда он заговорил об убитом. Странно было, с каким удовольствием другие трое рассуждали об этом страшном предмете, возвращаясь к нему настойчиво. Это было страннее, нежели то, что Стив Гэргрэвиз неохотно разговаривал о таком ужасном происшествии.

— А кто же, вы думаете, имел причину питать на него злобу, Стив? — спросил хозяин. — Не поссорился ли он с мистером Меллишем как-нибудь насчет конюшен?

— Мистер Меллиш и он никогда не разменивались ни одним сердитым словом, сколько мне известно, — отвечал Стив.

Он сделал такое сильное ударение на слове «мистер», что трое мужчин переглянулись с удивлением, а капитан Проддер вынул трубку изо рта и так крепко ухватился за спинку соседнего стула, как будто имел серьезное намерение бросить его в голову Стива.

— Кто же мог иметь злобу на этого человека? — спросил кто-то.

Сэмюэль Проддер сам не знал кто это спрашивал, потому что его внимание сосредоточивалось на Стивене Гэргрэвизе, и он не спускал глаз с его бледного лица.

— Кто приходил к нему поздно ночью в северный коттедж, — прошептал Стив, — кто бранил его сердитыми словами, бросал на него гневные взгляды? Кто написал к нему письмо — это письмо у меня и я его сохраню — приглашал его быть в лесу в такое-то время в самую ночь убийства? Кто встретился с ним там в темноте? Это и другие могут сказать так же, как и я. Кто сделал это?

Никто не отвечал. Все переглядывались между собою, глядели на Стива, разинув рот, но не говорили ничего. Сэмюэль Проддер схватился за спинку кресла еще крепче, и его широкая грудь поднималась под его модным жилетом, как бурное море; но он сидел в тени и никто не обращал на него внимания.

— Кто убежал из дома и спрятался после следствия? — прошептал Стив. — Кто боялся оставаться в своем собственном доме, а должен был убежать в Лондон, не сказав никому ни слова, куда отправляется? Кого видели утром перед убийством с ружьями и пистолетами мужа, а это видел я сам, кто был это?

Опять ответа не было. Бурное море еще сильнее бушевало под жилетом капитана Проддера, но он не говорил ни слова. Может быть, он узнает еще что-нибудь и ему понадобятся все стулья в комнате, как орудие для утоления своего мщения.

— Вы разговаривали, когда я вошел, об одной молодой женщине и мистере Джэмсе Коньерсе, сэр, — обратился Стив к Мэтью Гэррисону. — О черноглазой женщине вы говорили; может быть, это была его жена?

Продавец собак вздрогнул и думал несколько минут, прежде чем ответил.

— Да, она была его жена, — сказал он наконец довольно неохотно.

— Она была выше его по званию — не так ли? — спрашивал Стив. — У ней была куча денег — э?

Продавец собак вытаращил глаза на говорившего.

— Вы, верно, знали, кто она? — спросил он подозрительно.

— Кажется так, — прошептал Гэргрэвиз. — Она была дочерью мистера Флойда, богатого лондонского банкира, и вышла за нашего сквайра, когда ее первый муж был еще жив; она написала к покойнику письмо и просила встретиться с ним в ночь убийства.

Капитан Проддер отбросил стул — это было слишком бедное орудие для его гнева — и одним прыжком бросился на Стива, схватил его за горло, опрокинув стол, с которого полетели рюмки и стаканы.

— Это ложь! — заревел моряк. — Как ты смеешь говорить ложь? Дайте мне что-нибудь, чем я мог бы связать этого человека, или я убью его своими кулаками. Это на дочь моей сестры Элизы осмеливаешься ты лгать таким образом? Лучше держи язык за зубами, когда находишься в одной комнате с ее дядей. Я хотел сидеть здесь тихо, — закричал капитан, смутно вспомнив, что он выдал себя и свою цель. — Но как мог я сидеть спокойно, когда лгут на мою родную племянницу? Берегись! — прибавил он, тряся Стива так, что зубы Гэргрэвиза застучали, — или я всуну все твои кривые зубы в твое безобразное горло, чтобы не допустить тебя лгать на единственную дочь моей покойной сестры.

— Это не ложь, — угрюмо проговорил Стив, — я сказал, что у меня есть письмо, оно точно у меня. Пустите меня и я покажу вам.

Моряк выпустил грязный галстук, за который он держал Стива Гэргрэвиза, но все еще держал его за воротник сюртука.

— Показать вам письмо? — спрашивал Стив.

— Да.

Гэргрэвиз пошарил в карманах и вынул грязную и скомканную бумажку. Это было коротенькое письмецо, которое Аврора написала Джэмсу Коньерсу, чтобы он встретился с нею в лесу. Убитый небрежно бросил эту записку, а Стивен Гэргрэвиз поднял ее.

Он не выпустил из рук этого драгоценного документа, а держал его перед капитаном Проддером.

Моряк устремил на письмо глаза с трепетом, с изумлением, с страхом; он не знал, как важна будет эта улика в суде. Конечно, эти слова были написаны широкой, почти не женской рукой; но эти слова сами по себе не значили ничего, пока не будет доказано, что их писала его племянница.

— Почему я могу знать, дочь ли моей Элизы написала это? — сказал он.

— Конечно, писала она, — отвечал Стив. — Но выпустите меня, — прибавил он с раболепной вежливостью, — я не знал, что вы ее дядя. Как я мог это знать? Я не желаю сделать вред мистрисс Меллиш, хотя она мне недруг. Я ничего не сказал на следствии, хотя мог бы сказать то же, что сказал сегодня. Но когда ко мне пристают насчет убитого и спрашивают то и другое, кажется, я имею право говорить свободно мои мысли?

— Я прямо отправлюсь к мистеру Меллишу и скажу ему, что ты наговорил, негодяй! — закричал капитан.

— Ступайте, — коварно прошептал Стив Гэргрэвиз. — Это будет для него новостью.

Глава XXXIV

НАЙДЕНО ОРУЖИЕ, КОТОРЫМ БЫЛ УБИТ ДЖЭМС КОНЬЕРС

Мистер и мистрисс Меллиш воротились в дом, в котором были так счастливы; но нельзя было предполагать, чтобы приятный деревенский замок мог сделаться в одну минуту тем же самым домом, каким он был до прибытия Джэмса Коньерса и трагедии, окончившей так скоро его краткую службу в Меллишском Парке.

Нет, все муки, выстраданные Авророй, все беспокойства, претерпенные Джоном, оставили впечатление на том месте, в котором они страдали. Тонкое влияние воспоминаний тяжело нависло над домашним кровом. Мы рабы подобных воспоминаний и не можем бороться с их безмолвной силой.

Стало быть, нельзя было ожидать, чтобы Джон Меллиш и жена его, Аврора, могли иметь точно такие же чувства в хорошеньких комнатах йоркширского замка, какие они имели до первого крушения их счастья, Они были спасены от погибели и, по милости Провидения, сухи вышли на берег, обещавший им вперед спокойствие и счастье. Но воспоминание о буре еще не оставило их.

Берейтора еще не похоронили и мистеру Меллишу не весьма приятно было думать, что тело убитого еще лежало в дубовом гробу в северном коттедже.

— Я срою этот коттедж, Лолли, — сказал Джон, отходя от открытого окна, в которое виднелись готические трубы жилища покойного берейтора. — В те ворота никто не ездит, кроме конюхов; я уничтожу их и коттедж и из этого материала выстрою конюшни. А мы поедем на юг Франции, моя душечка, проедем Италию, если хочешь, и забудем об этом ужасном происшествии.

— Похороны будут завтра, Джон? — спросила Аврора.

— Завтра, душа моя! завтра — середа. Ведь в прошлый четверг ночью…

— Да, да, — перебила она, — знаю, знаю.

Она дрожала, вспомнив ужасное обстоятельство той ночи, на которую Джон намекал, вспомнив, как убитый стоял перед нею здоровый, сильный и дерзко шел наперекор ее ненависти. Вдали от Меллишского Парка она помнила только, что тяжесть ее жизни была с нее снята и что она была свободна. Но здесь — здесь, на месте этой ужасной истории — она вспомнила каким образом освободилась она, и это воспоминание тяготило ее еще ужаснее, чем ее прежняя тайна, ее единственная горесть.

Она никогда не знала и не видала в убитом ни одного хорошего качества, ни одной благородной мысли. Она знала его как лжеца, спекулятора, низкого плута, эгоиста, мота, расточительного до сумасбродства для себя, но скупого донельзя для других, — как вероломного, обжору и пьяницу. Вот что она нашла под красивым лицом, голубыми глазами и каштановыми кудрями.