Подонок. Я тебе объявляю войну! (СИ) - Шолохова Елена

Прости меня, мамочка…

Спустя несколько часов

День тянется невыносимо. На улицах царит предпраздничная суета. ругом иллюминация. В витринах красуются нарядные елки. Народ в радостном ажиотаже закупается подарками. И только мне одной тягостно.

Вот бы маму отпустили домой на Новый год! Правда, как я ей буду в глаза смотреть — не знаю. Но остаться сейчас одной — совсем невыносимо.

Я бесцельно брожу по центру. Смотрю на людей, на их радостные беззаботные лица и еще острее чувствую одиночество и боль. Но идти в пустой дом и опять сходить там с ума — нет, не могу.

Хочу к маме, но, боюсь, не смогу делать вид, что все хорошо. Особенно если она что-нибудь спросит про Смолина. Разревусь опять и ее напугаю. Я вон по телефону едва выдержала пятиминутный разговор с ней, и то она по голосу заподозрила неладное и сразу начала волноваться. Еле уверила ее, что все со мной нормально.

Весь день кто-то названивает, а затем и написывает с незнакомого номера.

«Нам надо поговорить! Ты будешь сегодня в гимназии?»

«Нам срочно нужно поговорить!»

«Ответь на звонок!»

Наверняка это из школы, но я сейчас не хочу ни с кем разговаривать. Я даже не могу заставить себя ответить Арсению Сергеевичу. Он тоже звонит с самого утра. А затем отправляет мне войс. Но я и его сейчас не в состоянии прослушать. Потом перезвоню, объяснюсь, извинюсь, всё потом.

***

Вечером ко мне приходит Олег Хоржан.

— Как ты? — спрашивает с порога.

— Плохо, — отвечаю ему честно.

Знаю, что позже, когда мало-мальски приду в себя, мне будет жутко неудобно перед ним и за то, что вывалила на него вчера свои беды, и за то, что сейчас продолжаю ныть. Но, честно, пусть уж скорее настанет это «позже».

Олег молчит, но смотрит с таким сочувствием, что у меня тут же опять саднит горло и глаза на мокром месте. Я жестом показываю ему, чтобы проходил в мою комнату, а сама прячусь в ванной, пока более или менее не успокаиваюсь.

— Жень, так что ты решила? — спрашивает Олег, когда возвращаюсь к нему из ванной.

Я беспомощно качаю головой.

— Ничего. Я слилась… капитулировала.

Мне и за это перед ним стыдно. Вчера так накрутила его, а сама сдулась.

— В смысле? Ты не пошла в прокуратуру?

— Пошла. Но не дошла, — развожу я руками, а затем в изнеможении выстанываю: — Я не могу так с ним поступить.

Олег смотрит на меня серьезно, и не понять, что он там думает.

— Знаю, что Смолин — подлец, — продолжаю я сокрушаться, — знаю, что виноват, знаю, что, по справедливости, надо всех их заставить ответить… и мне самой от себя противно за эту слабость, но… все равно не могу.

— Я бы тоже не смог, — отвечает Хоржан. — Он тебя любит, ты его, видать, тоже. Это не слабость, это… нормально.

— А что бы ты сделал на моем месте?

— Не знаю, — пожимает он плечами. — На твоем — не знаю, честно. Но на своем — я бы простил. Я бы ей всё простил, если бы она меня… Да вообще без всяких «если» простил бы.

Знаю, о ком он. У Олега своя сердечная драма, говорить об этом он не любит, так что и я не лезу.

На пару секунд Хоржан задумывается, а затем переводит на меня хмурый взгляд:

— Значит, мы больше ничего не делаем?

— Наверное, нет. Прости, что я тебя выдернула. И за вчерашнее прости… ну за то, что пришлось меня выслушивать.

— Да брось, это же… — раздается короткий сигнал, и Олег прерывается на полуслове. Достает из кармана телефон. Видимо, ему пришло сообщение.

Лицо его сначала абсолютно непроницаемое, но затем он поднимает на меня глаза.

— Жень, я, короче, вчера… ну, когда ты сказала, что нам нужны пруфы на эту гимназию… отправил ссылку твоему Стасу на вотсап и в телегу…

— Какую ссылку? — не понимаю я.

— Фишинговую. Если бы он ее открыл, я бы получил доступ к его аккаунту.

— И?

— И он ее открыл. Вот только что.

— Нет, не надо, — качаю головой. — Нет-нет-нет. Это плохо. Некрасиво. Не хочу.

— Ну, ты же сама говорила, на войне все средства хороши…

— Я вчера не в себе была. Нет, давай не будем.

— Давай не будем, — легко соглашается Олег.

И снова тот сигнал. Еще один и еще.

— Что это? Это он? Это Стас с кем-то переписывается?

— Да.

— А с кем? Давай только посмотрим, с кем, и всё? И больше ничего.

— Хорошо, — едва заметно улыбается он и протягивает мне свой телефон. На темном экране одно за другим всплывают сообщения:

«Стас, у тебя все в порядке? Ты чего весь день не абонент?»

«Все норм»

«У тебя что-то с Гордеевой случилось? Просто ее тоже сегодня не было. Арсений ее потерял. Она ему зачем-то срочно нужна была. И на вас с Соней бухтел, типа ни хрена не учитесь, прогуливаете опять. Но я ему сказал, что у вас мать умерла, похороны, поминки, все дела. Он такой заткнулся сразу. Прикинь, он даже не знал. Батя твой не сообщал им, что ли?»

«Понятия не имею»

«Так а с Гордеевой-то что? Вы разругались, что ли?»

Меня кидает в жар от стыда. Причем стыдно и перед собой, и перед Хоржаном, и перед Смолиным и даже перед Милошем. Лицо аж полыхает, но я все равно глотаю строчку за строчкой и не могу остановиться.

«С чего ты взял?»

«Соня твоя сегодня меня допрашивала, где она живет».

«А ты?»

«А я же только район знаю. Она вроде к Платонову пошла»

«Серьезно? Ну что за дура. Ну кто ее просил. Куда она вечно лезет»

«Да что там у вас произошло?»

«Женька нашла мою объяснительную»

«Это ту, где ты типа ее мать довел? И что?»

«А сам как думаешь?»

«А, может, Соня ее искала, чтобы признаться?»

Стас больше ничего не отвечает, и я наконец спохватываюсь, как отвратительно, должно быть, выгляжу. Хотя чего уж, это меня сейчас мало беспокоит.

Я оторопело возвращаю Олегу его телефон. Он смотрит многозначительно, но ни о чем не спрашивает, и хорошо, потому что я бы сейчас вряд ли смогла ему толком что-то ответить — настолько сильно меня раздирают противоречивые эмоции.

И тут мы оба от неожиданности вздрагиваем, потому что кто-то звонит в дверь…

80. Женя

— Ты кого-то ждешь? — спрашивает Олег.

— Нет. Подожди, пожалуйста, я пойду посмотрю, кто там.

Я выхожу из своей комнаты, затворяю дверь. Пока иду в прихожую, снова звонят, а затем и стучат — коротко, негромко, будто неуверенно. Смотрю в глазок, а там — Соня Смолина. Немного мешкаю, не знаю, почему. Уж кого-кого, а ее я увидеть не ожидала. Или… это то, о чем только что писал Стасу Милош?

Открываю дверь, и несколько секунд мы обе смотрим друг на друга в молчании. Я даже не знаю, что ей сказать после того, что прочла в переписке ее брата.

Она первая нарушает молчание.

— Можно войду?

Я пропускаю ее в прихожую, но дальше не приглашаю.

Она сегодня выглядит совсем не так, как обычно. В последнее время она, конечно, уже не взирала на меня, как на грязь, как это было вначале. Скорее, она смирилась с выбором брата и просто терпела меня, как нечто не особо приятное, но неизбежное. А сейчас у нее вид совершенно потерянный и несчастный.

— Я должна сказать… — не глядя на меня, произносит она и замолкает. Кусает нижнюю губу. Затем повторяет: — Я должна сказать…

И снова пауза, но я ее не тороплю. Я вообще не знаю, как с ней сейчас держаться. Как бы я к Смолиной ни относилась, но смотрю на нее и думаю только о том, что у нее умерла мама. Это мой самый страшный кошмар. А она его прямо сейчас проживает, варится в нем. Как и Стас.

— Стас ни в чем не виноват, — наконец договаривает она на одном выдохе. И тише добавляет: — Это всё я.

Соня по-прежнему не смотрит на меня. Стоит, опустив голову.

— Я не хотела… я ни о чем не думала тогда… Мы с Меркуловой разбирались, а потом зашла она. Ну, твоя мама. Стала на нас кричать, обзываться, сказала, что доложит на нас… И я…