Зеленый Дом - Марио Льоса

III

Ты всю дорогу спишь, почти ничего и не видишь, — сказала Лалита. — А теперь прозеваешь и прибытие.

Она стоит, облокотившись о борт, а Хуамбачано сидит, привалившись спиной к смотанным концам. Он открывает круглые, навыкате, глаза. Какое там спит — голос у него слабый, больной, — он закрывает глаза, чтобы его больше не рвало, Лалита. У него уже ничего не осталось в желудке, а все позывает на рвоту. Это она виновата, он хотел остаться в Санта-Мария де Ньеве. Перегнувшись через борт, Лалита пожирает глазами красные крыши, белые фасады, высокие пальмы, осеняющие город, и уже отчетливо различимые фигуры людей на пристани. На палубе все бросаются к борту.

— Вставай, не ленись, а то пропустишь самое интересное, — говорит Лалита. — Посмотри на мой родной город, Тяжеловес, какой он большой, какой красивый. Помоги мне найти Акилино.

На унылом лице Хуамбачано появляется подобие слабой улыбки. Приземистый и грузный, он неуклюже копошится и наконец с трудом встает. На палубе поднимается сутолока: пассажиры проверяют, целы ли их вещи, взваливают на плечи узлы, и, зараженные общим возбуждением, свиньи хрюкают, куры кудахчут и хлопают крыльями, собаки, подняв торчком уши и задрав хвост, кидаются из стороны в сторону. Раздается пронзительный гудок, из трубы валит густой черный дым, и пассажиров запорашивает сажа. Пароход уже вошел в порт и продвигается через архипелаг моторных лодок, плотов, нагруженных бананами, и каноэ. Видишь, Тяжеловес? Раскрой глаза пошире, вот куда мы приехали, но Тяжеловеса опять тошнит — а, проклятье. По телу его пробегает судорога, но он удерживается от рвоты, только ожесточенно плюет. Вид у него несчастный, жирное лицо посинело, глаза красные. Маленький человечек на капитанском мостике, крича и жестикулируя, отдает приказания, и два босых, голых до пояса матроса бросают с кормы швартовы на пристань.

— Ты мне все портишь, Тяжеловес, — говорит Лалита. — Я после стольких лет возвращаюсь в Икитос, а ты расклеился.

На маслянистой воде покачиваются консервные банки, коробки, газеты, объедки. Вокруг парохода пестрят лодки, среди них и свежепокрашенные, с флажками на мачтах, шлюпки, бакены, баркасы, плоты. На пристани, у сходен, теснится орава носильщиков; все они орут, выкрикивают свои имена, бьют себя в грудь и стараются протиснуться вперед. Позади них — проволочная ограда, а за ней — навесы, под которыми толпятся встречающие. Вон он, Тяжеловес, вон тот, в шляпе. Какой он рослый красивый парень, помаши же ему, Тяжеловес, и Хуамбачано открывает остекленелые глаза и вяло помахивает рукой. Пароход останавливается, и два матроса спрыгивают на пристань и закрепляют швартовы на кнехтах. Теперь носильщики еще больше беснуются, всячески стараясь привлечь внимание пассажиров. Мимо сходен с равнодушным видом проходит человек в синей форме и белой фуражке. Люди, ожидающие за проволочной оградой, машут руками, кричат, смеются, и, перекрывая шум, через равные интервалы раздаются пронзительные гудки пароходной сирены. Акилино! Акилино! Акилино! Лицо Хуамбачано утрачивает мертвенную бледность, и улыбка его становится более естественной, не такой вымученной: Он проталкивается через толпу нагруженных узлами женщин, таща пузатый чемодан и сумку.

— Он пополнел, правда? говорит Лалита. — А как он нарядился по случаю нашего приезда. Скажи же что-нибудь, Тяжеловес, не будь неблагодарным, разве ты не понимаешь, как много он делает для нас.

— Да, он потолстел, и на нем белая рубашка, — механически говорит Хуамбачано. — Слава Богу, добрались, путешествовать по воде — это не для меня. Нутро не принимает, я всю дорогу промучился.

Человек в синей форме отбирает билеты и каждого пассажира дружески подталкивает к обезьяноподобным носильщикам, которые оголтело набрасываются на него, вырывают из рук живность и свертки, умоляют, а если он упорно отказывается отдать им багаж, на все корки ругают его. Их всего человек десять, но они так шумят, что кажется, будто их добрая сотня. Грязные, всклокоченные, худые как скелеты, они одеты только в пестрящие заплатами штаны, лишь кое на ком превратившиеся в лохмотья рубахи. Хуамбачано отпихивает их, а они все пристают — пошли прочь — за любую плату, хозяин, — пропади вы пропадом — пять реалов, хозяин, — прочь с дороги, черт бы вас побрал. Наконец они отвязываются от него, и он, пошатываясь, подходит к турникету. Акилино идет ему навстречу, и они обнимаются.

— Ты отпустил усы и, я вижу, не брезгаешь бриллиантином, — говорит Хуамбачано. — Как ты изменился, Акилино.

— Здесь не так, как там, в городе по одежке встречают, — улыбается Акилино. — Ну, как добрались? Я вас жду с самого утра.

Твоя мать доехала хорошо, она довольна, — говорит Хуамбачано. — Но меня дорогой вывернуло наизнанку, да и сейчас еще порядком мутит. Ведь я столько лет не садился на пароход.

— Надо выпить, и все пройдет, — говорит Акилино. — Что там делает мать, почему она задержалась? Дородная, с распущенными длинными волосами, уже тронутыми сединой, Лалита стоит, окруженная носильщиками. Наклонившись к одному из них, она рассматривает его с каким-то вызывающим любопытством: что ж, эти недоноски не видят, что она без чемодана? Чего они хотят, ее, что ли, отнести? Акилино смеется, достает коробку «Инка», угощает сигаретой Хуамбачано и закуривает. Теперь Лалита положила руку на плечо носильщика и что-то с живостью говорит ему; он с замкнутым лицом выслушивает ее и качает головой, потом отходит, смешивается с остальными и опять начинает кричать и вертеться вокруг пассажиров. Лалита девически легкой походкой с раскрытыми объятиями идет к выходу. Пока она обнимается с Акилино, Хуамбачано курит, глядя на них сквозь завитки дыма, и по лицу его видно, что он уже оправился и пришел в благодушное настроение.

— Ты уже взрослый мужчина, уже женишься, скоро у меня будут внуки, — приговаривает Лалита, то сжимая в объятиях Акилино, то заставляя его отступить и повернуться. — И какой ты элегантный, какой красивый.

— Знаете, где вы остановитесь? — говорит Акилино. — У родителей Амелии. Я было подыскал для вас гостиницу, но они — нет, мы их устроим здесь, поставим кровать в сенях. Это хорошие люди, вы с ними подружитесь.

— Когда свадьба? — говорит Лалита. — Я привезла новое платье, Акилино, и в первый раз надену его в этот день. А Тяжеловесу нужно купить себе галстук, у него совсем старый, и я не дала ему взять его с собой.

— В воскресенье, в доме родителей Амелии, — говорит Акилино. — Уже все готово, и за венчание заплачено. А завтра мальчишник. Но вы ничего не рассказали мне о братьях. Все здоровы?

— Да, у них все в порядке, но они мечтают приехать в Икитос, — говорит Хуамбачано. — Даже малыш хочет удрать, как ты.

Они выходят на улицу Малекон. Акилино несет на плече чемодан, а под мышкой — сумку, Хуамбачано курит, а Лалита жадно оглядывает парк, дома, прохожих, автомобили. Красивый город, правда, Тяжеловес? Как он вырос, ничего этого не было, когда она была маленькой, и Хуамбачано, как бы нехотя, — да, на первый взгляд красивый.

— Вы ни разу здесь не были, когда служили в жандармерии? — говорит Акилино.

— Нет, я служил только на побережье, — говорит Хуамбачано. — А потом в Сайта-Мария де Ньеве.

— Мы не можем идти пешком, родители Амелии живут далеко, — говорит Акилино. — Давайте возьмем такси.

— Я хочу как-нибудь сходить в тот квартал, где я родилась. Как ты думаешь, существует еще мой дом, Акилино? Я заплачу, когда увижу Белен. Может, дом и стоит такой же, как был.

— Ну а как твоя работа? — говорит Хуамбачано. — Ты много зарабатываешь?

— Пока мало, — говорит Акилино. — Но в будущем году хозяин дубильни даст нам прибавку, так он обещал. У него я и взял деньги вам на проезд — он заплатил мне вперед.

— Что такое дубильня? — говорит Лалита. — Разве ты не на фабрике работаешь?

— Это и есть фабрика, где дубят шкурки ящериц, — сказал Акилино. — Из них делают туфли, бумажники. Когда я туда поступил, я ничего не умел, а теперь меня ставят обучать новичков.

Акилино и Хуамбачано окликают каждое проезжающее такси, но ни одно не останавливается.

— Пока мы плыли, меня мутило от воды, а теперь мутит от города, — говорит Хуамбачано. — От этой сутолоки я тоже отвык.

— Все дело в том, что для вас нет ничего лучше Сан-та-Мария де Ньевы, — говорит Акилино. — Это единственное место на свете, которое вам нравится.

— Это верно, я бы уже не смог жить в городе, — говорит Хуамбачано. — По мне лучше усадебка и спокойная жизнь. Когда я подал в отставку, я сказал твоей матери, что умру в Санта-Мария де Ньеве, и так оно и будет.

Допотопный драндулет тормозит возле них с таким скрежетом и дребезжанием, как будто вот-вот развалится. Шофер кладет чемодан на крышу и привязывает его веревкой. Лалита и Хуамбачано садятся позади, а Акилино — рядом с шофером.

— Я выяснил то, что вы просили, мать, — говорит Акилино. — Это было нелегко, никто ничего не знал, меня посылали то туда, то сюда. Но в конце концов я все-таки выяснил.